Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков
* * *
Я с конницей вражьей, чей вождь — Судьба, упорно веду сраженьеОдин, — но нет, я не так сказал: со мною — мое терпенье.
Я грозен и смел, но бесстрашней меня моя же неуязвимость,Упрямей и тверже день ото дня сокрытая в ней решимость.
С невзгодами так расправляюсь я, что, брошены мной во прахе,Они вопрошают: то смерть умерла иль страх отступает в страхе?
Бурливым потоком бросаюсь в бой, как будто две жизни имеюИль знаю, что жизнь у меня одна, но люто враждую с нею.
Душе своей развернуться дай, пока еще не улетела,—Недолго соседями в доме одном будут душа и тело.
Не думай, что слава — лишь мех с вином, веселый пир да певичка,Слава — клинок, невиданный бой, с врагом смертельная стычка.
Слава — властителям шеи рубить, чтобы тяжелой тучейВставала до неба черпая пыль за ратью твоей могучей,
Чтоб в мире оставил ты гул такой, катящийся над степями,Как если бы уши зажал человек обеими пятернями.
Когда превосходства не бережешь, дары у ничтожных просить,Тогда превосходство тому отдаешь, кому благодарность приносишь.
А тот, что годами копил и копил, стараясь собрать состоянье,Подобен тому, кто себе самому всю жизнь давал подаянье.
Для всех притеснителей быстрый, лихой копь у меня найдется —С горящей ненавистью в груди витязь на нем несется.
И там, где вина не захочется им, без жалости и прощеньяОн чашу им даст на конце копья — смертельную чашу мщенья.
О, сколько гор, перейденных мной, горою меня признали,И сколько вод, переплытых мной, морем меня назвали.
И сколько бескрайних равнин я прошел, — перечислять не буду,—Где были холмы подобны седлу, а голая степь — верблюду.
И чудилось часто, что с нами в путь отправились степи и горы,Что мы на поверхности шара — и вдаль уходят от нас просторы.
О, сколько раз мы палящий день с ночью соединяли:В багряных одеждах — закатных лучах были степные дали.
И сколько раз мы густую ночь с рассветом соединяли:В зеленых одеждах был край земли — в утреннем покрывале.
* * *
Подобен сверканью моей души блеск моего клинка:Разящий, он в битве незаменим, он — радость для смельчака.
Как струи воды в полыханье огня, отливы его ярки,И как талисманов старинных резьба, прожилки его тонки.
А если захочешь ты распознать его настоящий цвет,Волна переливов обманет глаза, как будто смеясь в ответ.
Он тонок и длинен, изящен и строг, он — гордость моих очей,Он светится радугой, он блестит, струящийся, как ручей,
В воде закалились его края и стали алмазно тверды,Но стойкой была середина меча — воздерживалась от воды.
Ремень, что его с той поры носил, истерся — пора чинить,Но древний клинок сумел и в боях молодость сохранить.
Так быстро он рубит, что не запятнать его закаленную гладь,Как не запятнать и чести того, кто станет его обнажать.
О ты, вкруг меня разгоняющий тьму, опора моя в бою,Услада моя, мой весенний сад, — тебе я хвалу пою.
О йеменский мой, ты так дорог мне, что, если б я только мог,Надежными ножнами для тебя сделал бы свой зрачок.
Мой яростный блеск, когда ты блестишь, это — мои дела,Мой радостный звон, когда ты звенишь, это — моя хвала.
Ношу я тебя не затем, чтобы всех слепила твоя краса,Ношу наготове тебя, чтоб рубить шеи и пояса.
Живой, я живые тела крушу, стальной, ты крушишь металл,И, значит, против своей родни каждый из нас восстал.
Когда после скачки молнией ты в Неджде начнешь блистать,Народы живительного дождя будут в Хиджазе ждать.
* * *
Когда ты рискуешь жизнью своей ради желанной чести,Ничем довольствоваться не смей, что было бы ниже созвездий.
Пойми: ради малого ты умрешь иль ради великого дела —Рано иль поздно смерть все равно пожрет это бренное тело.
Будут рыдать о моем коне, о резвом моем жеребенкеМечи боевые, чьи слезы — кровь, а лезвия злы и тонки.
Окрепли в пламени их клинки из заповедной стали:Как девы — в роскоши, так в огне красой они заблистали.
Они безупречными вышли из рук своих мастеров неустанных,А руки умельцев, что создали их, были в порезах, в ранах.
Считает трус, что бессилье его и есть настоящий разум,Но эту уловку бесчестной души честный увидит сразу.
Прекрасно бесстрашие, если им могучий боец украшен,Но ничего прекраснее нет, если мудрец бесстрашен.
Много таких, кто на здравую речь яростно возражает:Непониманье — их вечный недуг — любую мысль искажает.
Однако разумный, в чьи уши войдут ошибочные сужденья,В меру ума и познании своих увидит их заблужденья.
* * *
Оплакиваем мертвых мы: нет, не по доброй волеМир покидает человек, не ради лучшей доли.
И если поразмыслишь ты над своевольем рока,Поймешь, что вид убийства — смерть, но более жестока.
Любовь красавицы сулит одно лишь униженье,Дитя родное нам дает всего лишь утешенье.
Отцовства сладость я познал и сам во дни былые,—И все, что говорю, поверь, постиг я не впервые.
Не смогут времена вместить все, что про них я знаю,И чтобы это записать, жизнь коротка земная.
Да, слишком много у судьбы и лжи и вероломства,Чтоб ей надежды доверять и чтоб желать потомства.
* * *
В начале касыды любовный запев считают у нас законом,—Ужели любой, кто слагает стихи, обязан быть и влюбленным?
Но Иби Абдаллах достоин любви, ему — мое восхищенье,Для всех славословий имя его — начало и завершенье.
Красавиц поклонником был и я, пока не узрел величья,—И как они мелки в сравненье с ним, впервые сумел постичь я.
Судьбу встречает лицом к лицу прославленный Меч Державы,Бесстрашно пронзает ей грудь клинком и рубит ее суставы.
Даже над солнцем в зените власть имеет его повеленье,И даже восхода полной луны прекрасней его появленье.
Враги, словно ставленники его, в своих владениях правят:Захочет — позволит он ими владеть, захочет — отдать заставит.
Нет у него посланий иных, кроме клинков закаленных,И нет у него посланцев иных, кроме отрядов конных.
Любой, чья рука способна рубить, его снисхожденья просит,Любой, чьи уста способны хвалить, ему благодарность приносит.
Без имени этого нет речей ни с одного минбара,Как нет и дирхема ни одного и ни одного динара.
Он рубит и там, где стало тесно между двумя клинками,Он видит и там, где стало темно между двумя смельчаками.
С летучими звездами в быстроте поспорят в часы ночныеБегучие звезды — его скакуны, чалые и вороные.
Они ступают по трупам тех, кого не носили в седлах:По грудам врагов, по обломкам пик — остаткам от полчищ подлых.
С волками бегут по степям они, плывут по волнам с китами,С газелями прячутся в рощах они, парят над горой с орлами.
Если иной, чтоб украсить себя, копье покупает на рынке,То наш властелин — чтоб его сломать о грудь коня в поединке.
Звездой благородства отмечен лоб, высокий и величавый,Всегда: в дни мира, войны, молитв, раздумья, веселья, славы.
Предскажет удачу ему и тот, кто не изучал звездочетства,И даже не любящие его признают за ним превосходство.
Спасти от времени и судьбы лишь ты, наш защитник, в силах,И думаю, станут Ад и Джурхум просить, чтобы ты воскресил их.
Будь проклят этот ненастный вихрь, — с чего он сюда явился?Будь славен доблестный наш поток, куда бы он ни стремился!
Решив помешать нам, сперва о тебе спросили бы ливень и ветер,—Тогда бы достойно о нашем вожде зазубренный меч ответил.
Не ведало облако, встретив тебя буйным дождем и ветром,Что встретилось с облаком славным оно — более грозным и щедрым.
Дождем оросило одежду оно, что кровью не раз орошалась,Коснулось лица, которого сталь в сраженьях не раз касалась.
Оно от Алеппо шло за тобой, как ученик послушный,Чтоб истинной щедрости у тебя учиться, великодушный.
Могилу, что с конницей ты посетил, в тот день и оно посетило,И горе, что ты глубоко ощутил, в тот день и его охватило.
Ты войско выстроить приказал, — и вот оно ждет, волнуясь,На всадника с прядью из-под чалмы — вождя своего — любуясь.
Как волны морские, бурлят ряды пеших бойцов, а сзадиВздымается конный сплоченный строй, подобно горной громаде.
А двинется войско — волнистую степь оно под собой расправит,Холмы, разбросанные вокруг, стройной грядой расставит.
И каждый шрам на лбу храбреца подобен отчетливой строчке:Мечом начертаны письмена, копьем поставлены точки.
Простер из-под мощной кольчуги лев две лапы — руки громадных,А из-под шлема — как две змеи — сверканье глаз беспощадных.
Прекрасны у конницы скакуны, по и остальное не хуже:Знамена и кличи, доспехи ее, отравленное оружье.
Так в долгих боях обучилась она, что, перед строем стоя,Подашь ей знак с одного крыла — поймет и крыло другое.
Как будто наитие ведомо ей: не нужно ни зова, ни крика —Мгновенно, без слов понимает она, что хочет ее владыка.
Мы справа оставили Майафаркин, услышав твое приказанье,Но можно подумать: щадим его из жалости и состраданья.
А если б решили на город налечь громадой своей тяжеленной,Узналось бы сразу, с какой стороны слабей городские стены.
Что ни наездник — поджарый храбрец верхом на поджарой кобыле,Такой поджарой, как будто ее лишь кровью да мясом кормили.
Приказано всем перед боем надеть одежду из крепкой стали:Не только воины — каждый конь в кольчуге и покрывале.
И это — не потому, что жизнь отдать они копьям скупятся,А лишь потому, что от всякого зла разумней злом защищаться.
Напрасно считают, что одного с тобою происхожденьяКлинки индийских белых мечей, — нет большего заблужденья!
Когда произносим мы имя твое — надежное из надежных —Чудится нам, что от гордых чувств клинки улыбаются в ножнах.
Мечом ты зовешься, — а кто из владык готов называться предметом,Чье место — ниже его главы? Ты горд, но и мудр при этом.
Всю жизнь — любое мгновенье ее — ты против врагов обращаешь,По воле своей наделяешь ты, по воле своей — лишаешь.
И если страшимся мы смерть принять, то лишь от твоей погони,И если гордимся мы дар принять, то лишь из твоей ладони.
* * *
