Сюэцинь Цао - Сон в красном тереме. Т. 3. Гл. LXXXI – СХХ.
Матушка Цзя и тетушка Сюэ покатились со смеху.
– Тогда Баоюй поднялся, – продолжала Фэнцзе, – и сказал: «Вот спасибо! Наконец-то вырвал у тебя слово!»
– Баочай как-то странно себя ведет, – заметила тетушка Сюэ. – Ведь они – супруги, отчего ж не разговаривают, не шутят друг с другом? Неужели Баоюй не видел, как держится с тобой второй старший брат Цзя Лянь?!
– Зачем вы так говорите? – краснея, промолвила Фэнцзе. – Я рассказала все это в шутку, чтобы развлечь вас, а вы, тетушка, меня же начали высмеивать.
– Вот и хорошо, что они перестали стесняться друг друга, – с улыбкой заметила матушка Цзя. – Муж с женой должны жить в согласии. Баочай – умница, с уважением относится к старшим. Одно огорчает: Баоюй еще не совсем выздоровел. Но судя по тому, что ты рассказываешь, рассудок к нему возвращается. Ну-ка посмеши нас еще!
– Вот когда наша тетушка станет нянчиться с внуком, будет совсем смешно! – улыбнулась Фэнцзе.
– Мартышка ты! – шутливо пожурила ее матушка Цзя. – Мы с тетушкой скорбим о бедняжке Дайюй, а ты лезешь со своими глупыми шутками! Мало того, всякие непристойности рассказываешь! И не стыдно тебе?! Берегись! Лучше в сад одна не ходи! Не очень-то тебя сестрица Линь жаловала, того и гляди – утащит!
– С чего вы взяли? – засмеялась Фэнцзе. – Это она Баоюя ненавидела! Даже зубами скрежетала, вспоминая его.
– Ладно, помолчи! – сказали женщины. – Пойди лучше выбери счастливый день, когда молодых можно будет поселить вместе.
Они поболтали еще немного, и Фэнцзе ушла. О том, как она приказала выбрать счастливый день для церемонии, как занималась приготовлениями к пиру, рассылала приглашения и звала артистов, мы здесь рассказывать не будем.
Баоюй постепенно поправлялся. Баочай пробовала беседовать с ним о прочитанных книгах. Самые простые вещи Баоюй воспринимал, но куда девались его блестящие способности! Баочай понимала, что они исчезли вместе с чудодейственной яшмой.
Сижэнь часто говорила юноше:
– Ты был таким способным. А теперь что? От пороков, правда, ты избавился, однако нрав остался прежним, а когда ты начинаешь рассуждать о принципах морали – слушать тошно.
Баоюй не обижался, не сердился – лишь хихикал. Иногда в силу своего характера начинал скандалить, но под влиянием Баочай постепенно научился сдерживать себя. Теперь по крайней мере Сижэнь не приходилось тратить время на уговоры, как это бывало прежде, и она могла полностью отдаться своим обязанностям служанки. Следует сказать, что Баочай была добра и обходительна и прекрасно ладила с прислугой.
Баоюй, по натуре непоседливый, постоянно рвался в сад. Но выходить ему еще не разрешали, боялись, как бы он не схватил простуду. К тому же в саду все напоминало Линь Дайюй, и юноша мог от расстройства снова заболеть. Была еще одна причина: сад опустел. Баоцинь переселилась к тетушке Сюэ, Сянъюнь по возвращении Ши-хоу в столицу тоже жила дома и во дворец Жунго редко приезжала. Правда, во время свадьбы Баоюя она здесь пробыла денек-другой, но жила в покоях матушки Цзя. Баоюй теперь был женат, она стала невестой, и ей не полагалось держаться с ним свободно, смеяться и шутить. Поэтому она с одной лишь Баочай вела беседы, у Баоюя же только справлялась о здоровье.
Син Сюянь сразу после свадьбы Инчунь перешла к госпоже Син. Сестры Ли Ци и Ли Вэнь жили с теткой за пределами дворца и наезжали изредка справляться о здоровье сестер и госпожи. Побудут у Ли Вань день-два и отправляются домой.
Таким образом, в саду оставались только Ли Вань, Таньчунь и Сичунь. Ли Вань матушка Цзя собиралась взять к себе, но дело затянулось из-за множества событий, происходивших во дворце.
А тут настало лето, началась жара, и переселение Ли Вань было отложено до осени. Но об этом речь впереди.
Цзя Чжэн между тем вместе с несколькими чиновниками, взятыми им из столицы, направлялся к месту службы. Ехали не торопясь, вечером останавливались на ночлег. И вот наконец Цзя Чжэн прибыл к месту назначения, представился начальству, принял дела и приступил к проверке состояния житниц в подведомственных ему округах и уездах.
Надобно сказать, что Цзя Чжэн прежде служил в столице и круг обязанностей должностных лиц, кроме ланчжуна, ему не был известен. Иногда, правда, ему приходилось выезжать из столицы по делам государственных экзаменов, но это никак не касалось дел управления. Он, конечно, слышал, что в дальних провинциях и округах сборщики хлебного налога берут взятки, но сам честно выполнял свой долг и подчиненным наказывал быть строгими и неподкупными и обо всех неполадках и упущениях докладывать ему.
Вначале мелкие чиновники побаивались Цзя Чжэна, всячески старались выслужиться, но подступиться к нему не могли. Служащие, приехавшие с Цзя Чжэном, в столице никаких доходов не имели и насилу дождались назначения господина на должность в провинции, надеясь там разбогатеть. Перед отъездом они наделали долгов, чтобы приобрести одежду поприличнее, рассчитывая без труда их погасить, едва приехав к месту службы. Цзя Чжэн, однако, нарушил все их планы. Он тщательно производил расследования, за злоупотребления сурово наказывал. Подношений от начальников округов и уездов не принимал.
«Если так и дальше пойдет, – думали служащие, – через полмесяца придется закладывать одежду. А чтобы с долгами расплатиться, и думать нечего. И это при том, что серебро само, можно сказать, в руки плывет».
Приехавшие с Цзя Чжэном роптали:
– Здешним господам не пришлось тратить своих кровных денежек, мы же оказались в дураках! Ни гроша не получили, а прошло больше месяца! С таким начальником не очень-то разживешься, своего и то не вернешь! Пусть лучше нас отпустит, и дело с концом!
На следующий день служащие явились к Цзя Чжэну и попросили их отпустить. Не догадываясь, в чем дело, Цзя Чжэн только сказал:
– Вы ехали сюда по своей воле, никто вас не принуждал, а теперь просите отпустить. Что же, я не держу вас, поступайте как вам угодно!
Служащие ушли. Осталась челядь – лишь несколько человек, приехавших с Цзя Чжэном из дому. Собрались они и стали советоваться.
– Им-то что, – сказали они про ушедших. – Им можно уйти. А нам как быть? Надо что-то придумать.
Самый смекалистый, Ли Шиэр, напустился на остальных:
– Эх вы, жалкие твари! Чего испугались? Ушли, с позволения сказать, «старшие», и хорошо! Они только мешали. А теперь увидите, как я развернусь! Не будь я Ли Шиэр, если не заставлю господина поступать по-моему! А вы лучше соберите денег и уезжайте. Не будете меня слушать – на себя пеняйте, с вами-то я быстро разделаюсь!
– Любезный господин Шиэр! – воскликнули слуги. – Хозяин тебе верит, и если мы лишимся твоего покровительства, нам останется умереть с голоду!
– Только не вздумайте роптать, – предупредил Ли Шиэр, – что я беру себе большую долю, когда к нам денежки потекут, не то всем нам не поздоровится!
– Не бойся! – заверили его. – Хоть самую малость получим, и то лучше, чем проживать собственные деньги!
В это время пришел писарь из житниц искать второго господина Чжоу. Ли Шиэр надменно вскинул голову, положил ногу на ногу и спросил:
– А зачем он тебе?
Писарь встал навытяжку, руки по швам, и сказал:
– Наш господин только месяц как в должность вступил, а строгость его известна правителям округов и уездов, они не решаются открыть житниц, а ему об этом боятся сообщить. Скажите, господа, что нас ждет, если мы вовремя не соберем хлебный налог и задержим перевозку хлеба?
– Что ты мелешь! – прервал его Ли Шиэр. – Наш господин знает, что делает: как сказал, так и будет. Он недавно хотел отправить указ о доставке хлеба, чтобы поторопить замешкавшихся, но я попросил его повременить. И все же, зачем тебе второй господин Чжоу?
– Мне, признаться, хотелось узнать, послан ли уже этот указ, – ответил писарь. – Вот и все!
– Вздор! – рассердился Ли Шиэр. – Ведь я только что тебе все объяснил про указ, а ты опять за свое! Не вздумай только мошенничать, не то пожалуюсь начальнику, он велит тебя выпороть, а потом выгнать!
– Три поколения нашей семьи служили в этом ямыне, – заявил писарь. – В доме у меня достаток, я пользуюсь уважением и могу бескорыстно служить начальнику, со всем рвением, не то что иные, у которых есть нечего и приходится воровать!.. Честь имею! – насмешливо добавил он и направился к выходу.
– Вы шуток не понимаете, – произнес, вставая, Ли Шиэр, – и потому рассердились.
– Сердиться мне незачем. Но такой разговор может повредить нашему доброму имени, – заметил писарь.
– Как ваша почтенная фамилия? – осведомился Ли Шиэр, беря писаря за руку.
– Фамилия моя Чжань, имя Хуэй, – отвечал тот. – В молодости мне, как и вам, пришлось жить несколько лет в столице.
– Господин Чжань, – произнес Ли Шиэр, – мне ваше имя давно известно. Ведь все мы братья. Если есть у вас какое-нибудь дело, приходите вечером, поговорим!
