Клаудия Отт - 101 ночь. Утерянные сказки Шахразады

в выше упомянутом библиографическом примечании у Хаджи Халифа. Так как же все-таки следует читать имя нашего рассказчика и передавать его в переводе?

В четырех местах рукописи гласные в имени однозначно дополняются до формы «Фахараис» (третья, пятая, шестая и девятая ночи), в четырех других местах – до формы «Фахраис» (одиннадцатая – четырнадцатая ночи). Остальные четыре места (четвертая, седьмая, восьмая и десятая ночи) не вокализированы совсем или вокализированы не однозначно. Ради верности оригиналу я решила выбрать первую из названных форм – «Фахараис».

Однако фиктивный рассказчик упоминается не только в начале повествования. Часто в начале разделов в тексте встречается включение гала, то есть «он сказал», с помощью которого Фахараис-философ мимоходом включается в рассказ и таким образом снова и снова всплывает в памяти в качестве авторитета. На этом, самом верхнем уровне повествования в переводе последовательно используется историческое настоящее время глагола («Он говорит» вместо «Он сказал»).

Когда такое включение стоит в начале ночей, я перевожу его как «Он говорит» или же «Так говорит Фахараис, философ», а дальше по ходу – «Он сообщает дальше» или «Рассказывают».

Уровень 2. Рамочная история. Отдельные истории «Ста и одной ночи» возникают из речи, из фантазии и из образовательного кругозора Шахразады. Умной дочери визиря при поддержке ее младшей сестры Данизады удается из ночи в ночь поддерживать любопытство царя и благодаря этому оставаться в живых. Как именно это происходит, нам повествует рамочная история «Ста и одной ночи». В нее входят три различных элемента: во-первых, подробный пролог, в котором сообщается, как дело доходит до ночных сцен, во-вторых, «ночная формула», с использованием которой рассказы Шахразады каждую ночь прерываются, и, в-третьих, краткий эпилог, который заключает все произведение и провозглашает счастливое окончание истории Шахразады и султана.

О прологе и эпилоге мы уже упоминали. «Ночная формула», с помощью которой повествование каждый раз прерывается, в «Ста и одной ночи» несколько длиннее и подробнее, чем в «Тысяче и одной ночи». Каждую ночь мы заново переживаем, как царь, восхищенный историей Шахразады, поднимается, тщательно запирает и запечатывает покой, в котором она находится, и отправляется по своим правительственным делам, чтобы в следующую ночь снова сломать печать и, предавшись любви, слушать продолжение истории, к которому призывает свою сестру Данизада.

«Ночная формула» «Ста и одной ночи» сформулирована относительно равномерно и содержит очень немного и скорее незначительных вариантов, которые, тем не менее, все без исключения в точности вошли в перевод. Несколько более заметен контраст с сокращенными «ночными формулами», которые начиная с пятьдесят седьмой ночи с небольшими исключениями определяют картину до окончания рукописи. Они также были переведены в своем коротком варианте, даже если при этом, возможно, частично терялась яркость представления о ночном сеансе рассказов, ведь в этом случае мы уже не узнаем о ночи любви царя с Шахразадой. Начиная с восемьдесят пятой ночи вместе с оригиналом текста изменяется и «ночная формула», которая теперь во взятом за основу оригинале – а именно в издании Таршуна и в его рукописных первоисточниках – оказывается еще более радикально сокращенной. Даже упоминание о наступлении дня с этого момента уплотнено до более лаконичных слов.

Для имени Шахразады была выбрана, как ранее при новом переводе «Тысячи и одной ночи», арабская форма имени. Хоть это имя и персидского происхождения, однако мы находимся в арабском контексте[41]. Гораздо более проблематичным был поиск правильной формы имени для младшей сестры Шахразады. В рукописи из Музея Ага-Хана это имя постоянно встречается, за небольшими исключениями, в виде «Данизада». Издание Шурайбита, а также рукопись Париж 3661 (датированная 1884 г.) предлагают вариант «Аднизад». В других рукописях мы наталкиваемся на «Динарзад», как и в издании Таршуна. Но поскольку настоящий перевод до восемьдесят пятой ночи сделан по рукописи из Музея Ага-Хана, а в издании Таршуна содержится сильно сокращенная «ночная формула» без появления младшей сестры, то, следовательно, младшую сестру до сто первой ночи зовут «Данизада». Только в эпилоге можно было бы для верности использованному оригиналу перейти на имя «Аднизад». Однако с учетом того, что эта более поздняя форма имени (оба использованных здесь оригинала датируются XIX в.) встречается только один раз, а замена имен могла бы привести к путанице, от этого пришлось отказаться.

Уровень 3. Истории из «Ста и одной ночи». И вот мы наконец дошли до историй, о которых идет речь в «Ста и одной ночи»: героические сказания о храбрых рыцарях и чистокровных конях, легенды об огнедышащих драконах и сражающихся мечами девах, анекдоты о неверных женах и заколдованных газелях или сказочные истории из мира бедуинов, алхимиков и великих визирей. На этом уровне разыгрывается собственно действие повествования. В отличие от «Тысячи и одной ночи» истории в тексте оригинала разделены также заголовками, а не только ночами; в переводе все истории в точности сохраняют указанные в рукописи оригинала названия.

Уровень 4. Истории в историях. И наконец, в «Ста и одной ночи» мы имеем дело со случаем вложенных внутренних историй на подчиненном уровне повествования, что является типичным и для «Тысячи и одной ночи». В истории о царском сыне и о семи визирях женщина и семь визирей в течение семи дней рассказывают в общей сложности девятнадцать историй, с помощью которых они пытаются спасти жизнь королевского сына или же покушаются на нее. Эти девятнадцать отдельных историй были также и в переводе перемещены на подчиненный повествовательный уровень, так что рассказчица или соответствующий рассказчик всегда остаются в настоящем времени. В оригинале у этих историй нет отдельных названий, но для наглядности их названия («[Воспитание слона]» и т. д.) были добавлены переводчицей.

Восемнадцать из шестидесяти двух названных по именам протагонистов в «Ста и одной ночи» носят говорящие имена, что выходит за рамки принятого в арабской ономастике количества (например, «Абдаллах» со значением «раб божий»), причем они имеют значение, специально привязанное к рассказываемой истории. Такие имена известны нам из европейской сказочной традиции, например «Снегурочка» или «Спящая Красавица». Арабские говорящие имена часто составлены из двух самостоятельных имен и образуют так называемое соединение с родительным падежом. Примерами из «Ста и одной ночи» могут служить: Захр аль-Басатин (захр + аль-басатин), или «Цветение Садов»; Тадж аль-Изз (тадж + аль-изз), то есть «Венец Власти»; Наира аль-Ишрак (наира + аль-ишрак), или «Сияющий Восход Солнца»; Мудилль аль-Акран (мудилль + аль-акран), что означает «Унижающий Своих Врагов». Там, где значение имени играет существенную роль, я брала его в перевод по первому упоминанию имени.

Как и в случае с каждым произведением повествовательной литературы, для «Ста и одной ночи» центральное место занимает вопрос об устном или письменном варианте концепции, передачи и заимствования. Само собой разумеется, что помимо или до письменной традиции «Ста и одной ночи» существовала также устная традиция, хотя бы только для отдельных историй. Тем не менее существуют аргументы, позволяющие исходить из появления сравнительно ранних письменных вариантов и последующей длительной письменной традиции. По типичным ошибкам при переписывании, изучение которых пока еще продолжается, мы можем безошибочно определить, что в основе нашей рукописи также, без сомнения, лежал письменный первоисточник и что она не может быть продуктом свободного устного сочинения или чисто устной передачи.

Хотя речь идет о повествовательном тексте с возможностью рассказа и выступления перед слушателями и хотя в тексте «Ста и одной ночи» также улавливается эхо устного пересказа, тем не менее наша рукопись содержит в целом меньше элементов устного изложения, чем это имеет место в «Рукописи Галланда» «Тысячи и одной ночи». Текст рукописи, датированной XV в., содержит в себе явные признаки разговорной речи, иногда с довольно грубым словарным запасом. В противоположность этому «Сто и одна ночь» выглядит несравнимо более литературной. Заметно постоянное стремление к стандарту литературного арабского языка, даже если он не всегда достигается; точно так же и диалоги «Ста и одной ночи» составлены, как правило, на литературном арабском языке.