Клаудия Отт - 101 ночь. Утерянные сказки Шахразады

В этот же ряд вписывается и «Сто и одна ночь». Что касается двух историй из «Ста и одной ночи», а именно «Синтипас» и «Истории о лошади из эбенового дерева», то их путь через испанские и латинские переводы в Северо-Восточную Европу уже описывался[29]. При этом, однако, до сих пор исходили из того, что этот путь пролегал либо совершенно изолированно, либо через «Тысячу и одну ночь», где обе эти истории также содержатся. Но о том, что и «Сто и одна ночь», вне всяких сомнений, сыграла в европейском Средневековье важную роль (детальное изучение которой, правда, еще предстоит провести), свидетельствуют межтекстуальные соответствия в итальянском стихотворном эпосе «Орландо фуриозо» («Неистовый Роланд») автора Людовико Ариосто (1474–1533), а также в его литературном оригинале «Орландо иннаморато» («Влюбленный Роланд») Маттео Марио Бойардо (1441–1494). Оба эпоса о Карле Великом и его паладинах, а особенно о влюбленном до неистовства в китайскую принцессу Орландо, пользовались в средневековой Италии большой популярностью. Свободные сюжеты, устно передававшиеся ранее также на древнефранцузском языке в виде «Песни о Роланде», были канонизированы Бойардо и Ариосто; как более известный утвердился эпос Ариосто.

В двадцать восьмой песне «Неистового Роланда» рассказывается один эпизод, который внезапно обнаруживает себя как вариант пролога «Ста и одной ночи».

Британский правитель Астольфо считает себя самым красивым мужчиной на свете. Один римлянин, живущий при его дворе, вразумляет его таким сообщением: его брат Джокондо в Риме якобы еще красивее, чем он. Астольфо отдает распоряжение пригласить Джокондо.

Вскоре после болезненного расставания с женой Джокондо возвращается домой, чтобы взять с собой подарок жены, который он забыл. Он находит свою жену в объятиях молодого слуги. После этого Джокондо оказывается в жизненном кризисе, его внешность изменяется и красота исчезает.

Когда он прибывает к Астольфо, который ничего не знает об этом происшествии, то его сначала укладывают в постель, как будто он заболел и должен поправиться. Из своей комнаты Джокондо может через щель заглядывать в спальный покой правительницы. И он становится невольным свидетелем того, как она удовлетворяет свою страсть с уродливым карликом. Утешенный таким образом судьбой – все-таки его жена выбрала привлекательного юношу, – Джокондо сразу же выздоравливает, и его красота восстанавливается. Под давлением правителя он сообщает ему о своих открытиях. Астольфо вместе с Джокондо возмущается распущенностью женского пола. В качестве мести они оба решают отказаться от правления, отправиться бродить по миру и отныне совращать жен других мужчин[30]. Автор «Орландо фуриозо» оригинально и чувствительно вводит этот отрывок с предостережением о его женоненавистническом содержании:

О женщины и вы, кто женщин уважает,Не подставляйте ухо для рассказа здесь,О чем хозяин Родомонта поучает,Рассказ опасен вам – страдает ваша честь.Хоть злобный рот такой не прославляетИ не хулит, как то всегда бывает,Ведь глуп народ – бранить любого смеет,О том болтая, что не разумеет.(…)Кто хочет, пусть два-три листа перелистает;Но кто решил их все же прочитать,То пусть он им не больше доверяет,Чем глупым сказкам можно доверять[31].

И затем следует история, изложенная выше в общих чертах; правда, ее окончание принимает у Ариосто совершенно самостоятельный, независимый от арабской традиции поворот.

До сих пор обычно – как и в рассмотренных случаях с «Синтипасом» и «Историей о лошади из эбенового дерева» – двадцать восьмая песнь «Орландо фуриозо» связывалась с возможным заимствованием из «Тысячи и одной ночи»[32]. Но при этом уже в ранних исследованиях отмечается, что центральный мотив соревнования в красоте, или мотив «Свет мой, зеркальце, скажи», в прологе к «Тысяче и одной ночи» отсутствует[33]. Однако теперь с прологом «Ста и одной ночи» в известной степени обнаружилось то самое недостающее связующее звено с «Орландо фуриозо», а вместе с этим стала доказуемой и их прямая связь. Если, помимо этого, принять во внимание еще и географическую близость Италии к Аль-Андалусу, а также классические пути передачи испанско-арабской литературы в направлении Центральной Европы, то значительно более убедительным становится заимствование из «Ста и одной ночи», чем из «Тысячи и одной ночи»[34].

К этому можно добавить следующее наблюдение: в «Истории о Камфарном острове» в «Ста и одной ночи» трехсотлетний путник рассказывает о своих путешествиях по всему миру, которые привели его когда-то в Китай, а там в один город с названием Аль-Барка (см. с. 53). Обращает на себя внимание очевидное сходство этого названия с «Альбракка», в «Орландо фуриозо» – как и в «Орландо иннаморато» (там в написании «Альбрака») – это родной город и крепость для убежища китайской принцессы Анжелики[35]. Данная надпись арабским шрифтом без специальной вокализации читается так же как «Аль-Брака» или «Альбрака/Альбракка». Правда, наша рукопись содержит явную вокализацию в варианте «Аль-Барка». Однако в этой вокализации вполне могла быть ошибочно изменена одна буква и благодаря этому слово интерпретировано как «Альбракка».

В то время как название «Альбракка» не содержит в итальянском языке никакого смысла и уже поэтому давало повод для выдвижения некоторых гипотез относительно его этимологии[36], арабское название города «Аль-Барка» или «аль-Барка’»[37] может быть расшифровано как значащее наименование. Лежащее в его основе прилагательное абрак, к которому Аль-Барка образует форму женского рода, многозначно, и в соответствии с этим «аль-Барка» либо означает «черно-белая», либо связано с более редким значением «каменистая, глинистая и песчаная почва». Согласно специальному географическому словарю Якута ар-Руми (1179–1229) слово «аль-Барка» следует понимать как производное женского рода от прилагательного, обозначающего цвета, абрак со значением «разноцветный». Как в варианте полного названия города, так и в виде составной части сложных названий городов «Аль-Барка» давалось целому ряду местностей в Египте, а также на Аравийском полуострове. Данное название населенного пункта не было в арабском мире чем-то необыкновенным и, судя по всему, имело даже определенное лирическое звучание, так как оно цитируется в многочисленных древнеарабских стихотворениях[38]. К тому же в несколько видоизмененном варианте оно встречается также в Северной Африке: как название города и окружающего его региона «Аль-Барка» обозначало полуостров на южном побережье Средиземного моря в сегодняшней Ливии, который античные писатели называли «Гренаика». Использование в «Ста и одной ночи» известного арабского названия местности для обозначения китайского города может поначалу неприятно удивлять. Однако этому есть объяснение в свободном обращении нашего источника с воображаемой географией Ориента Окцидента Ориента, то есть Востока Запада Востока, о которой уже шла речь выше. Как арабское «Аль-Барка», так и итальянское «Альбрака/Альбракка» локализируются в Китае, или в Катае – таково историческое название Китая в итальянской литературе, – причем ни одно, ни другое не получает более точного обозначения его географического положения.

Таким образом, во всех этих отдельных случаях мы можем предположить влияние «Ста и одной ночи». Вопросы, начиная с того, следует ли отнести это воздействие к устной или письменной передаче, например к раннему переводу «Ста и одной ночи» на испанский или на итальянский язык, или же, напротив, к обращению отдельных историй в устной традиции, и до того, на какой арабской редакции могла основываться «Ста и одна ночь», в настоящее время вынужденно остаются предметом спекуляций. А по поводу указанных здесь межтекстуальных отношений сравнительная дискуссия вообще началась совсем недавно. Можно лишь с нетерпением ожидать, какие результаты она преподнесет романистскому литературоведению.

«Сто и одна ночь» снова и снова предлагает заглянуть в чужую и в то же время такую близкую и узнаваемую культуру. Истории о бессовестных спекулянтах, доводящих честных купцов до долговой ямы, сегодня более актуальны, чем когда-либо. Некоторые эпизоды выглядят так, как будто они взяты из современного болливудского фильма: романтические сцены расцвечиваются полнозвучными стихами почти так же, как фильм музыкой, захватывающие решающие поединки разыгрываются на фоне «прекраснейшего» или «самого лучшего утра», разве что наши герои скачут навстречу друг другу не на закате солнца, то есть не на Западе, а на его восходе, то есть на Востоке. Ночь за ночью эти истории прерываются в стиле фильма «Скалолаз», и всегда гарантирован хэппи-энд. Ощущение того, что все это напоминает популярные мифы вестернов, сказочные сюжеты братьев Гримм или классические истории о призраках, фантастические утопии Жюля Верна или придворные рыцарские эпосы, саги о героях, басни или сатирические шванки, – это впечатление потрясающего дежа-вю и эта радость от восприятия аналогий, очевидных или же постигаемых только на второй взгляд, составляют особую прелесть собрания историй, которые от истоков и до наших дней охватывают столетия во времени и половину глобуса в пространстве.