Ланьлинский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
Навстречу вышла Хань Айцзе. Она улыбалась и была очаровательна.
– Прошу вас, сударь, присаживайтесь, проговорила она, кланяясь.
Цзинцзи проследовал в комнату и сел. К нему присоединились Ван Шестая и Хань Даого. Немного погодя подали чай. Завязался разговор, вспоминали прошлое. Цзинцзи не мог оторваться от Хань Айцзе. Она тоже смотрела на него широко открытыми, сверкающими, как звезды, глазами с поволокой. Их взгляды становились все более многозначительными.
Тому свидетельством стихи:
Туфли остроносы,До чего изящны!Сколько стати, лоска,Страсть в глазах блестящихС томной поволокой.Тело, словно яшма,Грудь ее высока,Аромат – манящий.
Хань Даого немного погодя спустился вниз.
– Как много весен встретили вы, сударь? – спросила Айцзе.
– Впустую прожито двадцать шесть лет, – отвечал он. – А вы, барышня?
– Нас с вами свел случай, сударь! – воскликнула Айцзе. – И мне двадцать шесть.[1753] Мы с вами в доме батюшки еще встречались. И вот на счастье опять оказались рядом. Да, кому суждено, те свидятся, хоть и за тысячи ли.
Когда разговор их стал более интимным, Ван Шестая будто бы по делу последовала за мужем, оставив их одних. Игривыми речами Айцзе совсем заворожила Цзинцзи. Он, с юных лет познавший женщин, сразу, конечно, понял, к чему она клонит, и сел, обернувшись в ее сторону. Поскольку Хань Айцзе, как и ее матери, еще во время переезда из столицы не раз приходилось идти проторенной дорожкой, а в бытность свою наложницей дворецкого Чжая в имении императорского наставника Цай Цзина чему ее только ни научили – сочинениям всех философов, стихам и романсам, песням и одам, потому, сразу уловив отклик на свои завлекания и убедившись, что в комнате нет посторонних, она подсела к нему вплотную и, прильнув к его плечу, залепетала игриво и притворно.
– Дайте мне посмотреть вашу золотую шпильку, сударь, – проговорила она.
Только было Цзинцзи протянул руку, как Айцзе положила свою руку ему на голову и, вынув из прически шпильку, встала перед ним.
– Пройдемте наверх. Мне вам надо кое-что сказать, – проговорила она и стала удаляться.
Цзинцзи, разумеется, проследовал за ней.
Да,
Пускай хитрее и коварней бесов многих,Ты вылакаешь то, чем я омою ноги.
Цзинцзи поднялся за ней наверх.
– Что вы хотели сказать мне, барышня? – спросил он.
– Нас связывают давние узы любви, – говорила Айцзе. – И ты, пожалуйста, не притворяйся. С тобой хочу разделить ложе, порхать, как птица.
– Но нас могут увидеть, – возразил было Цзинцзи. – Как же быть?
Айцзе пустила в ход все свои чары и, заключив Цзинцзи в объятия, тонкими и нежными, как нефрит, пальчиками начала отстегивать ему пояс. В них огнем пылала неуемная страсть, и Айцзе, сняв с себя одежды, опустилась на ложе. Они слились в любви.
Да,
Где страсти пламень до небес, там страха нет!Под пологом любви приют на сотни лет.
– И которая же ты будешь в семье? – спросил он.
– Я родилась в праздник лета,[1754] – отвечала она. – Меня зовут Пятая, а по имени – Айцзе.
Немного погодя они завершили игру и, прильнув друг к дружке, сели рядышком. Она поведала ему о своих житейских невзгодах.
– Когда мы покинули столицу и не нашли родню, нам жить стало нечем. Если у тебя найдется пять лянов, будь добр, одолжи отцу. Я долго не задержу. Верну с процентами.
– Что за разговор! – воскликнул Цзинцзи. – Раз просишь ты, я дам пять лянов.
Получив согласие, Айцзе вернула ему золотую шпильку. Они еще посидели рядом. Из боязни пересудов Цзинцзи выпил чашку чаю, а от обеда в обществе Айцзе отказался.
– Нет, дела у меня есть, – сказал он. – А на расходы я тебе дам серебра.
– А я вина приготовлю, – говорила она. – Только не отказывайтесь, сударь. Вечерком посидим.
Цзинцзи пообедал в кабачке и вышел пройтись. На улице ему повстречался Цзинь Цзунмин, монах из обители преподобного Яня, и начал кланяться. Цзинцзи рассказал ему о себе.
– Не знал я, брат, что ты в доме начальника гарнизона живешь, – проговорил Цзунмин. – И женился, кабачок открыл. Прости, что не пришел поздравить.
Завтра же пришлю с послушником чаю. А выберешь время, прошу, в обитель заглядывай.
Монах пошел своей дорогой, а Цзинцзи воротился в кабачок.
– А вас почтенный Хань приглашал, – обратился к нему Лу Бинъи. – Только что половой опять приходил. И нас обоих звали. Больше никого не будет.
Цзинцзи и Лу Бинъи направились к Ханям, где был уже накрыт стол. Стояли всевозможные закуски: рыба, мясо, и овощные блюда.
Цзинцзи занял высокое место гостя, Хань Даого сел за хозяина. По обеим сторонам разместились Лу Бинъи и Толстяк Се. Ван Шестая и Айцзе пристроились поодаль. Половой внес подогретое вино. Когда оно обошло несколько кругов, приказчики, смекнув, к чему идет дело, встали из-за стола.
– Вы, сударь, оставайтесь, – обратились они к Цзинцзи, – а мы вниз пойдем, делом займемся.
Цзинцзи много пить не мог. И на сей раз, после ухода приказчиков, осушив с Ханями несколько кубков подряд, он почувствовал, как голову туманит хмель.
– Вы, сударь, нынче, конечно, домой не поедете, – сказала Айцзе.
– Да, поздно уж, не доберешься, – согласился он. – Завтра успею.
Немного погодя Ван Шестая и Хань Даого спустились вниз. Цзинцзи достал из рукава пять лянов серебра и вручил Айцзе. Она отнесла серебро матери, и они продолжали пировать вдвоем. В обществе ярко разодетой красавицы он пил до позднего вечера. Потом Айцзе сняла с себя наряды и предложила Цзинцзи остаться у нее. Чем он только не клялся ей на ложе, какие только заверения в любви не давал под узорным пологом! А она щебетала без умолку, как иволга, свиристела непрестанно, словно ласточка. Как они только ни наслаждались! Всего и не описать. В бытность свою наложницей дворецкого Чжай Цяня, живя в усадьбе государева наставника Цая, Айцзе приходилось служить и почтенной госпоже-хозяйке. При ней-то она и обучилась музыке и пению, чтению и письму. Узнав обо всем этом от Айцзе, Цзинцзи едва сдерживал восторг. Ведь Айцзе так напомнила ему Цзиньлянь. По душе пришлась она Цзинцзи, и он наслаждался ею целую ночь. Наконец, они заснули.
Проснулся Цзинцзи поздно, к обеду. Ван Шестая загодя напекла ему для подкрепления сил мясных пирожков. Он пропустил также несколько чарок подогретого вина, а немного погодя его пригласили приказчики, тоже устроившие ему угощение.
Цзинцзи умылся, причесался и оделся. После трапезы у приказчиков он еще раз заглянул на прощание к Айцзе. Она никак не хотела его отпускать и плакала.
– Дня через три-четыре я к тебе приеду, – уговаривал ее Цзинцзи. – Не сердись на меня.
И, оседлав лошадь, сопровождаемый молодым слугою, он отбыл домой.
– Смотри у меня, про Ханей ни слова! – наказывал он по дороге слуге Цзяну.
– Понимаю, отозвался тот. – Не извольте беспокоиться.
Дома Цзинцзи сослался на дела.
– Пока со счетами провозился и не заметил, как завечерело. Ехать было поздно, вот и пришлось заночевать. Он передал Чуньмэй тридцать лянов чистой выручки и направился к жене.
– Где же это ты ночевал, сударь? – ворчала Цуйпин. – Небось, под ивами в цветах с красоткой развлекался, а? А меня бросил. Спи, мол, в пустой спальне одна-одинешенька, да? Меня, небось, и не вспомнил.
Цуйпин дней семь или восемь не отпускала Цзинцзи в кабачок, а за выручкой был послан слуга Цзян.
Айцзе страдала в разлуке. Хань Даого наказал жене подыскать дочери нового поклонника или торгового гостя какого к себе зазвать, чаем угостить, вина поставить. На такие дела Хань Даого был большой мастер. Ведь за счет жены ел, пил и богател. А Ван Шестой хотя и было лет сорок пять,[1755] как говорится, полвека прожила, а кокетства она все еще не теряла. А тут и дочка подросла, мать сменила. Так что промысел не только не заглох, но даже расцвел пуще прежнего. Ведь человеку без чина, без звания и пути-то другого нет. Одно в жизни остается: пустить в расход жену, тем и зарабатывать. Бывало это называлось: «завести негласную певичку», а теперь говорят: «частное гнездышко».
Цзинцзи не появлялся, и Чэнь Третий стал сватать Айцзе торгового гостя господина Хэ. Было этому хучжоускому купцу уже за пятьдесят, ворочал он тысячами лянов серебра, торгуя шелками и парчой. Его-то и подговорил Чэнь Третий пригласить Айцзе, но ее сердце было отдано Цзинцзи. Она всякий раз отказывала ему ссылаясь на плохое самочувствие. Хань Даого выходил из себя. А купец Хэ тем временем обратил внимание на высокую, с овальным, как тыквенное семечко, смуглым лицом Ван Шестую, на ее подведенные брови, удлиненные накладные букли, а особенно на ярко-красные губы и сверкающие, как звезды, смазливые глаза. Она показалась ему женщиной весьма кокетливой и игривой. Он выложил лян серебра, выпил у них вина и остался на ночь с Ван Шестой. Хань Даого удалился спать в другое помещение. Айцзе не показалась купцу.
