Ямато-моногатари - Данила Носаев

Асагири-но

Нака-ни кими масу

Моно нараба

Харуру мани мани

Урэсикарамаси

В утреннем тумане

Если бы ты

Пребывал,

То, только бы начал он рассеиваться,

Вот мы бы возрадовались —

так произнес, и Кайсё ответил:

Кото нараба

Харэдзу мо аранаму

Акигири но

Магирэ-ни миюру

Кими то омован

Ах, если б было так,

Пусть бы осенний туман не редел.

В его дымке

Ты смутно виден,

Думал бы я [89] .

В гостях там были Цураюки, Томонори и другие.

29

Однажды во дворце покойного Сикибугё-но мия [90] правый министр третьего ранга, Сандзё-удайдзин [91] , и другие придворные собрались вместе, играли в го, услаждали себя музыкой. Наступила ночь, все захмелели, пересказывали разные истории, делали друг другу подношения. И вот, воткнув в головной убор цветок оминаэси, правый министр:

Оминахэси

Ору тэ-ни какару

Сирацую ва

Мукаси-но кэфу-ни

Арану намида ка

Светлая роса,

Приставшая к руке, что сорвала

Цветок оминаэси,

Может быть, это слеза

О том, что нет сегодня того, кто был ранее? [92] —

так сложил. Там во множестве были и другие люди, но стихи их были нехороши и забылись.

30

Покойный Мунэюки-но кими, бывший в чине укё-но ками [93] , однажды ждал повышения в должности, но узнал, что повышения не будет. В то время у императора Тэйдзи все слагали стихи на тему водорослей, обвивавших камень, присланный из провинции Ки:

Укё-но ками сложил:

Окицу кадзэ

Фукэви но ура ни

Тацу нами-но

Нагори ни саэ я

Вага ва сидзумаму.

Ветер в море,

В бухте Фукэй

После вздымающихся волн

Легкое волнение вод – в них,

Что ли, мне погрузиться? [94]

31

Тот же Укё-но ками как-то написал Гэму-но мёбу:

Ёсо нагара

Омохиси ёри мо

Нацу-но ё-но

Михатэну юмэ дзо

Хаканакарикэру

Мимолетно

Любил я тебя, но еще быстротечнее было

Наше свиданье,

Как краткий сон

Летней ночью [95] .

32

Вот стихотворение, сложенное Укё-но ками и поднесенное императору Тэйдзи:

Аварэ тэфу

Хито мо ару бэку

Мусасино-но

Куса-то дани косо

Офу бэкарикэру

«Как жаль его», – и то, верно, сказали бы

Люди обо мне,

Будь я хотя бы травой,

На равнине Мусаси

Растущей [96] .

И еще:

Сигурэ номи

Фуру ямадзато-но

Ко-но сита ва

Ору хито кара я

Мори сугинураму

Даже под дерево

В горной деревушке, где льет

Беспрестанно осенний дождь,

И туда капли дождя просочились,

Верно, какой-то человек ветви сломал [97] —

так он написал, и стихи его выражают сожаление о том, что император не одаряет его своей милостью. Император соизволил взглянуть и сказал: «Что это такое? Не понимаю смысла» – и даже показал Содзу-но кими. Прознал об этом Укё-но ками и понял, что все напрасно, так и людям рассказывал.

33

Мицунэ [98] сложил и поднес императору:

Татиёраму

Коно мото мо наки

Цута-но ми ва

Токиха нагара-ни

Аки дзо канасики

Подобно плющу,

Не имеющему дерева,

Чтоб опереться,

Все время зеленый.

И осенью это особенно грустно [99] .

34

В дом Укё-но ками его возлюбленная:

Иро дзо то ва

Омохоэдзу томо

Коно хана-ни

Токи-ни цукэцуцу

Омохиидэнаму

Хоть и не думаешь ты

О цвете,

Но если б об этом цветке

Хоть изредка

Ты вспоминал! [100]

35

Цуцуми-тюнагон [101] по высочайшему повелению отправился в горы Оутияма, где пребывал император-монах. Император был очень грустен, и тюнагоном овладела печаль. Было это место очень высокое, и, увидев, как снизу поднимается множество облаков, тюнагон сложил:

Сиракумо-но

Коконохэ-ни тацу

Минэ нарэба

Охоутияма то

Ифу ни дзо ари кэру

Это пик,

Над которым в девять слоев стоят

Белые облака.

Потому и зовется он

Оутияма [102] .

36

Когда прежняя сайгу [103] жила в стране Исэ, Цуцуми-но тюнагон был послан гонцом из дворца, и:

Курэтакэ-но

Ёё-но мия кото

Кику кара ни

Кими ва титосэ-но

Утагахи мо наси

Слышал я,

Что ваше обиталище —

Как бамбук с множеством коленцев,

Так и вам жить множество лет,

В этом нет сомнений [104] .

Ответ же неизвестен. Это место, где жила сайгу, называлось Такэ-но мия – Бамбуковый дворец.

37

Один из братьев правителя Идзумо [105] получил разрешение прибыть во дворец, и другой, которому разрешения не было дано, сложил:

Каку сакэру

Хана мо косо арэ

Вага тамэ-ни

Онадзи хару то я

Ифу бэкарикэру

Бывают же цветы,

Что так пышно цветут.

А вот про меня

«Такая же весна»

Разве можно сказать?

38

Дочь [106] пятого сына прежнего императора [107] , звавшаяся Итидзё-но кими, служила в доме Кёгоку-но миясундокоро, Госпожи из Восточных покоев. Что-то неладное приключилось, она оставила дворец и впоследствии, будучи супругой правителя страны Юки, сложила:

Тамасака-ни

Тофу хито араба

Вата-но хара

Нагэкихо-ни агэтэ

Ину то котахэё

Если изредка

Кто-нибудь спросит [обо мне],

По равнине моря

Стонущий парус подняв,

Удалилась она – так ответь [108] .

39

Когда дочь Морофути [109] , правителя Исэ, выдали замуж за тюдзё Тадаакира [110] , Укё-но ками решил жениться на бывшей там юной девушке и обменялся с нею клятвами, а наутро, сложив стихи, послал ей:

Сирацую-но

Оку-во мацу ма-но

Асагахо ва

Мидзу дзо наканака

Арубэкарикэру.

ээ

Чтоб белая роса

Пала – ждущий

Вьюнок «утренний лик»…

Лучше б его я не видел,

Тогда, верно, было б мне легче [111] .

40

Принцессу Кацура навещал принц Сикибугё-но мия, а в доме принцессы служившая девушка нашла, что этот принц очень хорош собой, и влюбилась в него, однако он и не знал ничего об этом. И вот как-то любуясь полетом светлячков, он повелел девушке: «Поймай-ка!» Тогда она, поймав светляка, завернула его в рукав своего кадзами, показала принцу и так сказала:

Цуцумэдомо

Какурэну моно ва

Нацу муси но

Ми-ёри амарэру

Омохи нарикэру

Хоть и завернешь,

Но не скроешь,

Заметнее, чем тельце

Летнего насекомого,

Моя любовь [112] .

41

В доме Минамото-дайнагона часто бывала Тосико [113] . Случалось даже, что она устраивалась в покоях и жила там. И вот как-то в скучный день этот дайнагон, Тосико, ее дочь Аяцуко, старшая из детей, как и мать, по характеру весьма примечательная, и еще Ёфуко, жившая в доме