Ямато-моногатари - Данила Носаев
Садзаранами
Мамонаку киси во
Арафу мэри
Нагиса киёкуба
Кими томарэ то ка?
С шумом набегающие волны
Быстро берег
Вымоют, верно.
Раз прибрежье чисто и красиво,
Может быть, ты соизволишь остановиться? [479] —
так сложил. Император нашел стихи превосходными, сошел, одарил всех, кто там был, а затем к себе вернуться соизволил.
173
Однажды сёсё Ёсиминэ-но Мунэсада поехал по делам, и, когда он проезжал по Пятому проспекту, начался сильный дождь, и он встал, чтобы укрыться, в каких-то полуразвалившихся воротах. Заглянул внутрь – домик, крытый корой дерева хиноки, размером кэн в пять, а рядом кладовая, людей же не видно. Вошел он, огляделся: у лесенки цветет красивая слива. И соловей поет. Людей как будто нет, но через щель в занавеске приметил он какую-то даму высокого роста, в одежде светло-фиолетовой и ярко-алой поверх и с длинными волосами, и говорит она сама с собой:
Ёмоги охитэ
Арэтару ядо-во
Угуису-но
Хито ку то наку я
Тарэ-то ка матан
В плющом заросшем
Ветхом доме моем
Соловей
Поет, что кто-то придет,
Но кого мне ждать? [480]
А сёсё:
Китарэдомо
Ихиси нарэнэба
Угуису-но
Кими-ни цугэё-то
Восихэтэ дзо наку
Вот пришел я,
Но не смею заговорить.
А соловей
Рассказать тебе о моем приходе
Учит меня в песне своей [481] , —
сказал он мягким голосом. Дама испугалась, ведь она думала, что кругом – ни души, и не могла вымолвить ни слова, опасаясь, что увидят ее жалкое состояние. Тогда он вошел на веранду. «Отчего вы молчите? Льет такой сильный дождь, пока не прекратится, я побуду здесь», – сказал он. Она отвечает: «Но вы здесь промокнете хуже, чем на проспекте, здесь ведь все так ужасно…» А было это в десятый день первого месяца. Через щель в занавеске подала она ему подушку для сидения. Он взял подушку и уселся. И занавеси и терраса были изъедены летучими мышами, целого места не было. Заглянул он внутрь: циновка и прочее были хорошие – в напоминание о прежних временах, но и они уже обветшали. Солнце понемногу заходило, и он тихо проскользнул к ней и не дал ей войти с террасы в дом. Дама уже раскаивалась, но что ей было делать, и говорить было бесполезно. Дождь лил всю ночь до рассвета, и только наутро небо немного прояснилось. Она хотела войти в дом, но он не пустил ее, сказав: «Побудь еще тут». Солнце поднялось уже высоко. Отец дамы никак не мог показать себя гостеприимным хозяином, мог угостить лишь отрока, сопровождающего сёсё, напоив его сакэ, а на закуску дав твердой соли. Для сёсё в своем обширном саду он собрал растущие там овощи, сварил их на пару, положил в чашку, а вместо палочек для еды наломал веток сливы в цвету. На лепестках цветов дама написала красивым почерком:
Кими-га тамэ
Коромо-но сусо-во
Нурасицуцу
Хару-но но-ни идэтэ
Цумэру вакана дзо
Вот молодые побеги, что я собрала
Для тебя,
Выйдя в весенние поля
И полы одежды
Промочив [482] .
Он увидел эти стихи, очень пожалел ее и стал есть. Она же лежала ничком, безмерно стыдясь. Потом сёсё встал, послал отрока, и тот вскоре привез в повозке множество всяких вещей.
Сёсё надо было встретиться с одним человеком, и он, сказав: «Я скоро опять приду к тебе», вышел. И после этого он беспрепятственно ее навещал. Много яств ему в жизни пришлось отведать, но о том, что ему подали на Пятом проспекте, он вспоминал с удовольствием и радостью.
Прошли годы и месяцы, сёсё пережил государя, которому служил, и, не желая видеть, как изменится век [483] , он постригся в монахи. В дом той, прежней возлюбленной послал он монашескую накидку, чтобы она ее вымыла, и приписал:
Симоюки-но
Фуруя-но мото ни
Хиторинэ-но
Уцубусидзомэ-но
Аса-но кэса нари
Вот моя накидка из конопли,
Крашенная чернильным орешком,
В которой вкушаю одинокий сон
В старом жилище,
На которое падают снег и иней [484] —
так сложил.
