Ицзин. Книга Перемен - Автор Неизвестен
Лирика, посвященная «Книге Перемен», конечно, не лучшие стихи из сокровищницы китайской поэзии. Поэтому я привожу очень немного из нее лишь для того, чтобы читатель мог составить хоть некоторое представление об этой области поэзии Китая и о том, какие эмоции вызывала «Книга Перемен» у китайских поэтов. Перевод более экстенсивного материала мог бы подавить основную тему моей работы, ибо количество его громадно: он занимает несколько томов энциклопедии «Ту-шу цзи-чэн».
Лирика в большинстве случаев повторяет образность наивной традиции «Книги Перемен». И у поэтов, конечно, Конфуций ревностно изучал Книгу, так что кожаные завязки на его экземпляре три раза рвались. Конечно, он написал «Десять крыльев», а Фу Си (иначе Бао-сиши) начертал триграммы и т. д. и т. п. Только критически настроенный Оуян Сю оставил нам стихотворение, в котором сквозит саркастическое отношение к «Книге Перемен». Впрочем, в этих стихах его больше занимает неудачный поворот его карьеры, чем сама книга. «Я – в опале. Что ж, буду изучать „Ицзин“!» Так можно парафразировать основное настроение его стихов. Образцом иного отношения к «Книге Перемен», как к сокровищнице мировых тайн, может служить стихотворение Мын Цзяо. Такое же настроение можно найти в многочисленных одах (фу), которые столь же многословны и высокопарны, сколь мало говорят современному читателю. Поэтому я не перевожу их. Что же касается их содержания, то оно все выражается в знаменитом восклицании Чжоу Дунь-и: «О, как величественна „Книга Перемен“! Она источник сущности и жизни».
Я избегаю примечаний, чтобы не заслонить ими текст. Пусть китайские поэты говорят сами за себя!
Су Сюнь (1009–1066)РАССУЖДЕНИЕ О «КНИГЕ ПЕРЕМЕН»Когда в учение совершенномудрого были приняты Обряды – люди уверовали в него; когда были приняты Перемены – люди почитали его. Веря в него, они не могли его отринуть; чтя его, они не смели его отринуть. Учение совершенномудрого человека не отринуто потому, что Обряды придали ему ясность, а Перемены придали ему глубину.
Когда впервые появились люди, не было ни знатных, ни подлых, ни высших, ни низших, ни старших, ни младших. Они не пахали, но не голодали; они не выделывали шелк, но не мерзли. Поэтому тем людям было привольно.
Люди горюют от труда и радуются от приволья, как вода течет вниз. И только совершенномудрый человек установил среди них государей и подданных так, что знатные в Поднебесной подчинили себе подлых; он установил среди них отцов и сыновей так, что отцы в Поднебесной подчинили себе сыновей; он установил среди старших и младших братьев так, что старшие в Поднебесной подчинили себе младших. [Совершенномудрый человек сделал так, что] они стали одеваться лишь после того, как выделали шелк, и стали есть лишь после того, как возделывали землю. Руководя Поднебесной, совершенномудрый дал ей труд.
Однако сил одного совершенномудрого человека, конечно, недостаточно для того, чтобы одолеть множество людей в Поднебесной. И если он мог отнять у них радость и заменить ее горечью, так что люди Поднебесной последовали в этом за ним и согласились отвергнуть приволье и приступить к труду, с радостью и почтительно принять совершенномудрого и счесть его государем и учителем, поступать по его законам и установлениям, – ко всему этому привели Обряды.
Как только совершенномудрый создал Обряды, он в пояснение к ним сказал, что если бы в Поднебесной не было знатных и подлых, высших и низших, старших и младших, то люди бы убивали друг друга без конца; если бы они, не возделывая землю, поедали мясо животных и птиц и, не выделывая шелк, одевались в шкуры животных и птиц, то животные и птицы поедали бы людей без конца. Если же будут знатные и подлые, высшие и низшие, старшие и младшие, то люди не будут убивать друг друга. Если люди будут есть то, что они возделали на земле, и одеваться в тот шелк, который они выделали, то животные и птицы не будут поедать людей.
Люди любят жизнь больше, чем приволье, и ненавидят смерть больше, чем труд. Совершенномудрый человек отнял у них приволье и смерть, но дал им труд и жизнь. В этом даже малые дети поймут, к чему стремиться и чего бежать. Так в Поднебесной поверили в учение совершенномудрого и не могли его отринуть, потому что Обряды сделали его ясным.
Однако то, что ясно, – легко постижимо, то, что легко постижимо, – профанируется, а то, что профанируется, – легко может быть отринуто. Совершенномудрый человек боялся, что его учение будет отринуто и Поднебесная вернется к хаосу. И вот тогда он создал Перемены. Рассмотрев образы неба и земли по ним, он построил отдельные черты; вникнув в изменчивость сил тьмы и света, по ней он построил гексаграммы; обдумав устремления демонов и духов, по ним он построил афоризмы. И вот люди в юности начинали изучать Перемены, но и с побелевшей головой не достигали ее истоков. Поэтому в Поднебесной взирали на совершенномудрого человека как на глубины духов, как на высоты неба, чтили этого человека и вслед за ним чтили и его учение. Так в Поднебесной почтили учение совершенномудрого и не смели его отринуть потому, что Перемены сделали его глубоким.
Вообще, если люди доверяют чему-нибудь, то потому, что в нем нет ничего, чего бы они не могли разгадать; если они чтят что-нибудь, то потому, что в нем есть нечто, чего они не могут подсмотреть. Так, в Обрядах нет ничего, чего бы нельзя было разгадать, а в Переменах есть нечто, чего нельзя подсмотреть. Поэтому люди Поднебесной уверовали в учение совершенномудрого человека и почтили его. А если бы это было не так, то неужели Перемены – это то, над чем совершенномудрый человек трудился и создавал нечто небывалое, странное, загадочное и причудливое для того, чтобы прославить себя в грядущих поколениях?
Совершенномудрый человек мог распространить свое учение лишь при посредстве того, что наиболее чудесно в Поднебесной. Гадание на панцире черепахи и гадание на тысячелистнике – это то, что чудеснее всего в Поднебесной. Но гадание на панцире черепахи внемлет небу и не предуготовано человеком. В гадании же на тысячелистнике решает его небо, но строит его человек. Панцирь черепахи гладок, и нет на нем правильных линий. Но когда обжигают шип, пронзают им панцирь, и получаются трещины: «Угол», или «Распорка», или «Рогатка», или «Лук»: но все они сделаны только шипом, и что в них предуготовано человеком?! И совершенномудрый человек сказал: «Это искусство принадлежит исключительно небу. Такое искусство разве способно распространить мое учение?!» И вот он взялся за тысячелистник. Но чтобы получить четные или нечетные пучки на стебле тысячелистника, человек сам должен разделить все стебли надвое. Сначала мы берем один стебель [из всех пятидесяти] и, понимая, что это один стебель, откладываем его отдельно. Дальше [из разделенных нами двух пучков] мы отсчитываем по четыре стебля и понимаем, что отсчитываем мы по четыре, а остаток зажимаем между пальцами и знаем, что осталось или один, или два, или три, или четыре и что мы их отобрали. Это от человека. Но, деля весь пучок на две части, мы не знаем [заранее], сколько стеблей в каждой из них. Это от неба. И совершенномудрый человек сказал: «Это единение неба и человека – [мое] учение. В нем есть то, что распространит мое поучение». И тогда, исходя из этого, он создал Перемены, чтобы очаровать уши и очи Поднебесной, учение же его зато и почтено, и не отринуто.
Так совершенномудрый человек воспользовался этими средствами, чтобы стяжать сердца Поднебесной и распространить свое учение до бесконечности.
Фу Сянь (III в. н. э.)
СТИХИ О «ЧЖОУСКИХ ПЕРЕМЕНАХ»
Пусть нищий, чтобы себя спасти,Высших почтит, и прославится он.В стремлении к добру, к совершенству делЕсть искони неизменный закон.Он будет все снова и снова сиять,Всех озаряя со всех сторон.Ничтожествам действовать ныне нельзя;Путь благородных да будет продлен.Мын Цзяо (751–814)
ПОСЛЕ ТОГО КАК ОТШЕЛЬНИК ИНЬ ОБЪЯСНИЛ «КНИГУ ПЕРЕМЕН», ПРИ РАССТАВАНИИ С НИМ ДАРЮ ЕМУ
Небо и Землю раскрыл мне в рассказе учитель.Точно со мной говорил волшебный оракул:Тайна из тайн, которой не ведают люди.Все подтверждается мне из каждого знака.Белая ночь озарилась осенней луною.К свежему ветру – как рифам – прозрачный ручей.Только проник и вдруг оказался я в далях.Духом
