Ланьлинский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
Двадцатого все прибыли в монастырь на панихиду, потом выбрали благоприятный день для выноса. После погребения в семейном склепе семья вернулась домой. Однако не будем говорить, как потом жили мать и сын.
Расскажем про У Юэнян. Однажды – дело было в первых числах второй луны – погода стояла теплая, и Мэн Юйлоу, Сунь Сюээ, Симэнь Старшая и Сяоюй вышли к воротам поглядеть на мчавшиеся мимо экипажи, всадников и шумные вереницы народа. Тут их внимание привлекла толпа мужчин и женщин, следовавшая за буддийским монахом – огромного роста толстяком. На макушке у него красовалась бронзовая корона с изображениями трех почитаемых будд.[1641] В оранжевой рясе-кашье с нарукавниками на голых предплечьях, он нес притороченными к телу несколько больших древоподобных подсвечников. Босые ноги его по щиколотку утопали в грязи. Себя он называл странствующим монахом, принявшим постриг у алтаря-мандалы на Пятигорье.[1642]
– Прибыл в эти места для сбора подаяний на сооружение обители Будды, – пояснял он.
Вот как в свое время воспели его достоинства современники:
Погруженный в медитацию, он неподвижно сидит. Будды Закон разъясняет и проповедует Священное Писание. Расправлены плечи, страданья подвига отражены во взоре. Он обликом и позой не уступит Будде. Из веры ловко пропитанье извлекает. Порядки обители святой блюдет. Днем посохом стучит и звенит в колокольцы. А ночью темной мечет копье, играет булавой. Пред домом иной раз поклоны отбивает лысою башкой. Когда проголодается, среди улицы орет: «Мир призрачен, жизнь иллюзорна. Никто из живых не избежит могилы! Одни уходят, придут другие. Придут одни, другие уйдут. Но кого и когда ввели в Западный край[1643]?!»
Увидев у ворот Юэнян и остальных женщин, монах подошел и приветствовал их.
– О почтеннейшие покровительницы, бодхисаттвы в миру![1644] – обратился к ним инок. – Живущие в роскошных дворцах и хоромах, вы стали первозванными избранницами схода под деревом с драконьими цветами.[1645] Я, бедный инок, пришедший с Пятигорья. Собираю доброхотные пожертвования на возведение обители Высоких Подвигов Десяти Владык и Трех Сокровищ Учения.[1646] Уповаю на бодхисаттв-благодетелей со всех десяти концов света,[1647] кои щедро сеют на ниве добродетели, жертвуют свои сбережения на великие дела, творят добро, за которое воздастся в грядущей жизни. А бедный инок всего лишь странник.
Выслушала Юэнян монаха и кликнула Сяоюй.
– Ступай принеси из спальни монашескую шапку, пару туфель, связку медяков и меру риса, – наказала она.
Юэнян, надобно сказать, всегда охотно привечала послушников Будды – и трапезы устраивала, и на монастыри жертвовала. На досуге с усердием отдавалась шитью монашьих шапок и туфель, чтобы при случае одарить иноков.
Сяоюй вынесла, что просили.
– Кликни наставника и отдай ему, – сказала Юэнян.
– Эй ты, монах! – не без кокетства позвала горничная. – Гляди, сколько тебе всего жертвует госпожа! Чего стоишь, как осел? Поди да в ноги поклонись благодетельнице.
– Ах ты, греховодница паршивая! – заругалась на нее хозяйка. – Ведь это же инок, ученик Будды! Как ты смеешь, вонючка несчастная, поносить его, не имея к тому ни причины, ни повода?! Не будет тебе счастья, негодница, а беду на свою голову накличешь.
– А чего он, матушка, на меня глаза-то пялит, разбойник? – засмеялась Сяоюй. – С головы до ног оглядывает.
Монах обеими руками принял подношения.
– Премного вам благодарен, милосердные бодхисаттвы, за ваши подаяния, – проговорил он, кланяясь.
– Вот невежа, этот лысый болван! – возмутилась Сяоюй. – Нас вон сколько, а он двумя поклонами отделался. Почему мне не поклонился?
– Хватит тебе глупости-то болтать, паршивка! – опять одернула ее Юэнян. – Он же из сыновей Будды и не обязан раскланиваться.
– Матушка! – не унималась горничная. – Если он сын Будды, кто ж тогда дочери Будды?
– Монахини – вот кто.
– Значит, и мать Сюэ, и мать Ван, и Старшая наставница, да? Они дочери, а кто ж зятья Будды?
– Будь ты неладна, блудница! – Юэнян не выдержала и рассмеялась. – Дай только волю, язык у тебя так и чешется сказать что-нибудь непристойное.
– Вы, матушка, только и знаете меня ругать, а лысый разбойник с меня глаз не спускает. Вон как зенки таращит!
– Приглянулась ты ему, должно быть, – заметила Юйлоу. – Он тебя от забот мирских хочет избавить, вот и приглядывается, как бы взять.
– Я бы пошла, только взял бы! – отвечала Сяоюй.
Женщины рассмеялись.
– Болтушка! – проговорила Юэнян. – Над монахами потешиться да над Буддой покощунствовать – это ты умеешь.
Монах поднял голову, на макушке которой возвышались три почитаемых будды, выпрямился и пошел.
– Меня одергиваете, матушка, а видали, как он опять в меня глазищами вперился? – спросила горничная.
Вот стихи, говорящие о доброхотном пожертвовании Юэнян:
Живя вдовоючтите заповедь.И головоютихо за полночьна горизонтеища луну,не опозорьтезвёзд седину.Пусть не коснутсявас облака,Пускай вернутсяв свой балаган.С ветрами бойки,резвы они,и так не стойки,так не верны.
Так, разговаривая у ворот, женщины заметили тетушку Сюэ. Она подошла к ним с корзинкой искусственных цветов и поклонилась.
– Какими судьбами? – спросила Юэнян. – Пропала, и ни слуху ни духу.
– И сама не знаю, чем занята была, – отвечала Сюэ. – Эти дни у надзирателя господина Чжана Второго с Большой улицы сына женила. Племянницу господина Сюя с северной окраины взял. Мы с тетушкой Вэнь сватали. Вчера, на третий день, такой пир задавали! До того закружилась, что даже к господину столичному воеводе выбраться не пришлось. А его младшая супруга меня звала. Обиделась на меня, наверно.
– Ну, а сейчас далеко ли путь держишь? – поинтересовалась Юэнян.
– По делу к вам, почтеннейшая, – говорила сваха.
– Тогда пройдем в дом, – предложила Юэнян.
Она проводила сваху в свои покои и предложила присаживаться.
– Вы, почтеннейшая сударыня, должно быть, еще не знаете, – начала, выпив чаю, Сюэ. – Ведь ваш сват Чэнь помер. В прошлом году прихватило, и не встал. Сватьюшка ваша сына в столицу вызвала – вашего зятюшку, стало быть, – гроб сюда перевезли и все имущество. С нового года как воротились. Панихиду отслужили и в родовом склепе похоронили. Если бы вы, почтеннейшая, знали, наверное тоже соболезнование выразили и почтили бы память усопшего. Не так ли?
– Если б ты пришла да сказала, – подтвердила Юэнян. – Откуда я могла знать?! До нас и слухи не дошли. Знаю только, что Пань убита. Деверь ее зарезал. Говорили, вместе со старой Ван похоронили. А что потом было, не слыхала.
– Да, как говорится, есть у человека место рождения, найдется и место погребения, – подхватила Сюэ. – Только если б не тот случай, жила бы она в доме. Распустилась, грязь наружу вылила, вот и пришлось дом покинуть. Попади она ко мне, не убил бы деверь. Впрочем, коль появился должник, значит есть и ростовщик. Без зачинщика не бывает драки. Надо младшей госпоже Чуньмэй спасибо сказать. Как дочь над ней сжалилась, слугам наказала гроб купить и предать ее тело земле. А то кому о ней было позаботиться?! Так и лежала бы под открытым небом. А деверя ведь до сих пор не поймали.
– Чуньмэй-то глядите! – вставила стоявшая сбоку Сюээ. – Давно ль ее начальнику гарнизона продали, а уж как вознеслась! Серебром распоряжается и гроб для этой покупает, и хоронит. И хозяин терпит? Кто ж она такая теперь?
– О! Если б вы видели, как ее обожает хозяин! – воскликнула Сюэ. – Так от нее и не отходит. Она у него одно попросит, он ей десять делает. А до чего похорошела, как женой в дом вошла! До чего бойкая, смышленая. Он ей целый западный флигель отвел, горничную купил. Три ночи подряд с ней провел. Сколько ей головных украшений поднес! Наряды на все времена года у портных заказал. На третий день пир устроил, меня одарил ляном серебра и куском атласа. Старшей жене у него лет пятьдесят да слепая она, все время в постах проводит и от хозяйства отошла. Есть у него, правда, еще Сунь Вторая. Она раньше хозяйство вела. Но у нее дочь, с ней занята. Теперь там Чуньмэй полновластная хозяйка. Все ключи от кладовых и чуланов в ее распоряжении. Хозяин, начальник, к каждому слову ее прислушивается. А вы говорите, откуда у нее серебро!
Выслушав сваху, Юэнян и Сюээ умолкли. Гостья посидела еще немного и стала откланиваться.
– Завтра зайди ко мне, ладно? – наказала Юэнян. – Я пока жертвенную снедь, полотна кусок и бумажных денег приготовлю. А ты проводи уж падчерицу, а? Ей надо свекра почтить.
– А вы сами-то не собираетесь?
– Скажи там, плохо, мол, себя чувствует. Я в другой раз навещу.
– Тогда велите младшей госпоже собраться, – сказала Сюэ. – Пусть меня дожидается. Я после обеда зайду.
– А ты куда это спешишь, а? Или опять к столичному воеводе? Небось, не обязательно идти-то.
