Бади аз-Заман ал-Хамадани - Макамы (без иллюстраций)
Говорит Иса ибн Хишам:
Затем он пошел прочь, а я последовал за ним, стараясь склонить его на свою сторону, разговаривал с ним любезно и заставил его вернуться. Правда, сначала он поклялся:
— Я не пойду на водопой вместе с тем, чье общество мне неприятно!
И тогда я обещал ему полное уважение.
НИШАПУРСКАЯ МАКАМА
(тридцать девятая)
Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Однажды в Нишапуре я присутствовал на пятничной молитве. Когда она закончилась, мимо меня прошел человек в судейской шапочке и суннитской чалме[145]. Я спросил у одного из молившихся рядом:
— Кто это?
И услышал в ответ:
— Это моль, что одежду сирот пожирает, саранча, что на чужие поля нападает. Это вор, на вакфы[146] нацеленный, курд, в победе над слабым уверенный[147]. Это волк, что бросается на людей, пока они молятся и бьют поклоны, это грабитель, который использует свидетелей и законы. Напялил он шапку судейскую, а веру принял злодейскую. Ходит он в тайласане[148], на праведника похожий, а язык и руки испачкал ложью. Усы он укоротил[149], а силки свои удлинил. Для красивых речей он рот раскрывает, а за речами дурные мысли скрывает. Побелела у него борода, лицо же — сплошная чернота. Свое благочестие выставляет он напоказ, но любая просьба у него встречает отказ.
Я сказал:
— Да проклянет его Бог. А ты кто?
— Меня прозывают Александрийцем.
— Речи твои — совершенство, слушать тебя — блаженство. Да напоит Бог землю, тебя взрастившую, и племя, тебя вскормившее. Куда ты направляешься?
— К Каабе[150].
Я воскликнул:
— Вот совпадение! Значит, и дальше ждет меня угощение! Ведь нам с тобой по пути!
Он возразил:
— Не может этого быть, ведь я подымаюсь к Хорасану, а ты идешь вниз, к Ираку.
Я удивился:
— Как это ты собираешься идти в Мекку через Хорасан?
Он ответил:
— К той Каабе, куда я иду, не паломники направляются — к ней бедняки стекаются; идут они не в священные города, а туда, где готова для них еда. В этот дом не животных ведут на заклание — там голодным оказывают внимание. Не с молитвою к кибле[151] той обращаются, а щедрых даров дожидаются. Эта Мина[152] не та, где паломники собираются, а Мина, в которую гости съезжаются.
Я спросил:
— А где же находится такое замечательное место?
И он продекламировал в ответ:
На той земле, где вера и власть могучи,Где солнце щедрости для всех сияет,
Цветы надежды там никогда не вянут,Где Халаф ибн Ахмад[153] облако заменяет.
НАУЧНАЯ МАКАМА
(сороковая)
Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Во время странствий по чужим краям услышал я как-то разговор двух людей. Один из них спросил:
— Как ты приобрел знания?
А другой отвечал:
— Давно я к знаниям стал стремиться и понял, что их нелегко добиться: стрелой их не подстрелить, не выиграть и не купить, во сне их не ухватить, уздой не остановить, в наследство не получить, у щедрого не одолжить. В поисках знаний на голой земле я спал, под голову камни клал, отчаянью воли не давал, верблюда опасности седлал, бессоннице предавался, по городам скитался, все вокруг наблюдал, обо всем размышлял.
Я убедился: чтобы знаний росток погибнуть не мог, надо лелеять его в душе, как цветок. Это дичь, которая попадается редко, и лишь сердце твое — для нее надежная клетка. Эту птицу заманишь только словами, и только память удержит ее своими силками. Знание нес я в груди и во взоре; деньги я расточал, не хранил, а знания в сердце своем копил. От накопления и постижения я перешел к рассмотрению, от рассмотрения — к изысканию, от изыскания — к толкованию и в этом на Господа возлагал упования.
Говорит Иса ибн Хишам:
Я услышал речи, которые пронзили мои уши, проникли вглубь и запали в душу. Я спросил:
— Скажи, юноша, где же взошло такое солнце?
И он ответил:
Увы, покинул я давноАлександрию, край родной!
В Дамаске день я проведу —В Багдаде встречу мрак ночной.
ЗАВЕЩАТЕЛЬНАЯ МАКАМА
(сорок первая)
Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Когда Абу-л-Фатх Александриец задумал подготовить своего сына к торговому делу, он усадил его перед собой и стал поучать. Сначала Абу-л-Фатх восхвалил Бога, восславил его и призвал благословение на его пророка Мухаммада — да благословит его Бог и да приветствует! — а потом начал речь:
— О сынок, хоть я в чистоте твоего корня уверен и ум твой на деле мною проверен, но я о тебе беспокоюсь, ведь о ком заботишься, о том и беспокоишься. Я боюсь, что заманит тебя душа и будешь ты в ее власти, шайтан внушит тебе страсти и от них пойдут все напасти. Чтобы их избежать, соблюдай закон: днем — пост, ночью — сон; и эта одежда — голод с лица, сон с изнанки — защитит тебя от любой приманки. Даже лев когда в нее облачается, то ярость его смягчается. Хорошо ли ты понял меня, сын порочной женщины?
А еще я боюсь, что нападут на тебя двое разбойников, которые всегда проявляют проворство: один из них — щедрость, другой — обжорство, берегись и того и другого! Щедрости верх над тобой одержать не позволь: она имущество проедает, как моль. И еще намотай себе на ус: обжорство зловреднее, чем старуха Басус[154]. Не повторяй мне известные слова: «Поистине, Бог щедр», ими обманешь только ребенка, когда он просит молока. Да, действительно, Бог щедр, но щедрость его пользы нам прибавляет, ему же вреда не причиняет. Кто таким свойством обладает, пусть себе щедрость и проявляет. Но если щедрость пользы тебе не принесет, пока у меня не возьмет, и стрелу твою не оперит, если мою не обдерет, то это — щедрость неприбыльная, потеря гибельная. Хорошо ли ты понял меня, сын неудачницы?
Конечно, торговля идет в любую погоду и может из камня выжать воду. Однако запомни: между двумя приемами пищи пусть ветер словно на море свищет, а расстояние между ними пусть будет пути до Китая равно, хоть тебя и не гонит с места оно. Неужели ты будешь деньги на ветер бросать, чтобы потом потерянное искать? Хорошо ли ты понял меня — да лишишься ты матери!
Деньги тратить без выгоды остерегайся, хлебом с солью питайся; если хочешь, лук или уксус время от времени добавляй, но их не соединяй. Мясо же — все равно что твое собственное, не будешь ты его есть. Ну а сладостями лакомится только тот, кому все равно, на какой он бок упадет. Помни, праведники едят только раз в день!
Пусть еда твоя будет от нужды избавлением, голода утолением. Ведь пресыщение не от истощения спасает, а смерть к тебе призывает. С людьми держи себя, как игрок в шахматы: бери все, что есть у них, и сохраняй все, что есть у тебя.
Сынок, я тебе высказал свои мысли и довел их до тебя. Кроме Бога тебе защитник не нужен, если речь мою ты воспримешь, но Бог накажет тебя сурово, если ее отринешь. И да благословит он нашего господина Мухаммада, и весь род его, и сподвижников.
САЙМАРИЙСКАЯ МАКАМА
(сорок вторая)
Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Говорил Мухаммад ибн Исхак, известный под именем Абу-л-Анбас ас-Саймари[155]:
От друзей, которых я сам себе наметил, облюбовал и выбрал, рассчитывая на их помощь в трудную минуту, я встретил немало неприятностей, и в этом — поучение и назидание для тех, кто способен воспринимать наставления и увещевания. А дело было так: я приехал из ас-Саймары в Город мира с мешком динаров и с таким обилием пожитков и утвари, что хватило бы на многих. Со мной водили компанию люди знатные и богатые, зажиточные и тороватые, владельцы широких дворов, высоких домов, красивых дворцов — приятели, которых я выбрал себе, чтобы вместе весело есть и пить и поддержку у них в беде находить.
Мы пировали с утра до вечера, ели сочное мясо ягненка, и табахиджу[156] персидскую, и мудаккаку ибрахимскую[157], и жаркое с приправами, и кабаб из баранины рашидский[158], пили медовый набиз[159] и слушали искуснейших певиц, известных повсюду, на сладкое был миндаль, сахар и табарзад[160] — каждый подобному угощению рад. Душистые розы на столы перед нами ложились, в курильницах благовонья курились. Я был для своих гостей умнее, чем Абдаллах ибн Аббас[161], остроумней, чем Абу Нувас[162], щедрее, чем Хатим[163], храбрее, чем Амр[164], красноречивее, чем Сахбан[165] из племени ваил, хитрей, чем Касир[166], искусней в поэзии, чем Джарир[167], слаще, чем воды Евфрата, и дороже, чем здоровье, потому что я щедро всех угощал, деньги без счета расточал.
Когда же достаток мой истощился, парус мой опустился, похудел мой денежный мешок — друзья от меня бросились наутек, понимая, что плохи дела и что добыча ушла, и назвали они меня «бурса»[168]. Они разбежались в разные стороны от меня, как сыплются искры от огня; струйка за струйкой они растекались и со мною больше не знались — разошлись кто налево, а кто направо; поползла обо мне дурная слава, я остался один в четырех стенах, из-за бывших друзей утопал в слезах. Забыты были мои яства и розы, я стал для них — как кусок навоза, одинокий, покинутый, как зловещая птица сова. Поникла моя голова, ложился я и вставал, словно никогда не бывал в прежнем блестящем положении, и в наследство осталось мне одно сожаление. Я раскаялся, когда уже не было пользы в раскаянии.
