Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков
* * *
Имеет каждый две души: одна щедра и благородна,Другая вряд ли чем-нибудь Аллаху может быть угодна.
И между ними выбирать обязан каждый, как известно,И ждать подмоги от людей в подобном деле бесполезно.
* * *
События в пути неведомы заране.Друзья, какую ночь провел я в Гарийяне!..
Был гостем у меня голодный волк поджарый,Быть может, молодой, быть может, очень старый.
Вздыхал он и стонал, как изможденный нищий,Уже не в силах сам разжиться нужной нищей.
Как тонкое копье, маячил он во мраке,А ближе подойдя, подобен стал собаке.
Когда б нуждался он в одежде и приюте,Я дал бы их ему, покорен той минуте.
Я поделился с ним едой своею скудной.Верблюды прилегли, устав с дороги трудной.
Поблескивал песок. Пустыня чуть вздыхалаИ в нежном блеске звезд со мною отдыхала.
Не будет путник тот угрюмым и суровым,Что даже волка смог пригреть под звездным кровом
* * *
Ахталь, старый смельчак, несмотря на враждебные силыПеред смертью своей посетил гордых предков могилы.
Аль-Фараздаку взять под охрану от ярости мираПоручил он и мать, и стада молодого Джарйра.
Значит, племя Кулёйба спасти их способно едва ли.За подобным щитом не укрыться от злобы и стали.
Тонок он и дыряв, словно кожа на ножках овечьих.Эти люди Кулейба — подонки, хоть выспрення речь их.
На обиду они не ответят хотя бы обидой.Пред угрозой дрожат, как при виде гюрзы ядовитой.
А во время войны не видать их на поле сраженья —За верблюжьим горбом замирают они без движенья.
Эти трусы Кулейба по-песьи скулят под пинками.Как бараны они, обмаравшись, трясут курдюками.
Это племя бежит, захвативши пожитки в охапку.Отшвырнул я его, как хозяйка — негодную тряпку!
* * *
Я раскаяньем злым томим и не в силах найти покой.Разведен я с моей Навар. Как не думать о том с тоской!
Ведь покинуть ее навек — это значит утратить рай.Как Адам, я лишен его безвозвратно — хоть умирай!..
Ныне я подобен слепцу, что глаза себе самому,Обезумевши, проколол и при жизни сошел во тьму.
Разлучен с любовью Навар, одиноко бреду в пески.Заменить ее мне могла б только смерть от своей руки.
О, когда бы обнять опять этот стан, этот жизни дар —Я бы стал посильней судьбы, разлучившей меня с Нава
Мы расстались не потому, что она наскучила мне,—Отобрал ее гневный рок по моей лишь глупой вине.
* * *
Случалось мне порой, бледнея от стыда,Считать себя глупцом, но трусом — никогда.
И вот я повстречал в скитаниях ночныхЧудовищного льва средь зарослей речных.
И грива у него была, как черный лес,И каждый коготь был, как месяц, нож небес.
Разинутая пасть ревела, как прибой,Где в пене на клыки напорется любой.
Душа в моей груди померкла, словно свет.Но я вскричал: «Вперед! Нам отступленья нет!
Коль ты, злодей ночной, сразиться сгорячаОсмелишься со мной — отведаешь меча!
Ты все-таки слабей, чем, например, Зияд.А ну-ка прочь, злодей! Поберегись! Назад!»
Ему навстречу я шагнул с мечом в руке,И зверь, взмахнув хвостом, укрылся в тростнике.
* * *
Случись твоей судьбе моею стать судьбою —Ты видел бы сейчас пустыню пред собою.
Ты ехал бы по ней куда глаза глядят,Не ведая тропы, что приведет назад.
И был бы шейхом ты в Омане, где верблюдыОсобенно умны, стройны, широкогруды.
Нигде покуда нет столь благородных стад,Как у моей родни, у племени Маадд!
Он подо мной сейчас, бегун такого вида.Его бы не смогли догнать гонцы барйда.
Погонщику с таким управиться невмочь:Попробуй-ка ударь — уйдет от палки прочь!..
И ноги у него, у этого верблюда,—Как лунные лучи в ночи, в минуту чуда.
Богатое седло и крепкая уздаНе снизят быстроты — полет, а не езда!
Подобный на бегу не станет головоюБеспомощно трясти — быть падалью живою.
А всадник — что ему все беды и дела!..Лети себе вперед — и разорвется мгла!
Но ты — не я. Страшна тебе слепая участьЗапрятанных в тюрьму, где не спасет живучесть,
Где разрешат от бед лишь сизые мечи,Что молча занесут над шеей палачи,
Когда душа стоит у воющей гортани,Покинуть плоть свою готовая заране.
* * *
Нас больше, чем камней на берегу морском,И верных нам друзей не счесть в кругу людском.
Как недруг устоит, озливший наше племя?Чей выдержит костяк той ненависти бремя?
В становищах своих иные племенаВозносят с похвальбой героев имена.
Но разве слава их сравнима с нашей славой,Коснувшейся небес в года беды кровавой?!
Взошли от корня мы — от племени тамим,И Ханзалы завет мы бережно храним.
И таглиба семья взрастала с нами рядомКипучим, как листва, бесчисленным отрядом.
Нет, с племенем любым вы не равняйте нас,Когда великих дел настанет грозный час!
Мы — каменный оплот, и об скалу-твердынюОбломит зубы смерть, забыв свою гордыню.
А если Хиндиф наш войдет в костер войны —Зачинщиков ее сметут его сыны.
И если стан вождя друзей не скличет разом —Их подчинить себе сумеет ои приказом.
А трусов обратит высоких копий рядВ союзников его надежнейший отряд!
Он, Хиндиф, наш отец, неверных сокрушая,Сплотил всех мусульман — ему и честь большая.
Был царским торжеством его победный пир.За Хиндифа, клянусь, отдам я целый мир!
Его любовь ни в чем не знает зла и страха,И ненависть его сотрет врагов Аллаха.
Мы Кабу сторожим и бережем Коран,И в Мекку держит путь с дарами караван.
Мы благородней всех, чья кровь струится в жилах,И тех, кто под землей покоится в могилах.
Сияет нам луна, и солнце с вышиныБлагословляет нас для мира и войны.
Нам блещут небеса, и без конца, без краяЛежит у наших ног вся сторона земная.
И если бы не мы, не наш могучий стан —Вошел бы чуждый мир в пределы мусульман.
Строптивых покарав своей рукой железной,Сдержали мы разбег лишь над морскою бездной.
Но в яростных боях и ныне, как вчера,Мы духов и людей смиряем для добра.
Лежит его чалма на всех, служивших свету,И смерть сорвать с чела бессильна тяжесть эту.
Когда, когтя врагов, как соколы с высот,Мы падаем на них — ничто их не спасет!
Суставы рубит меч и головы разносит.У асад племя бакр пощады пусть не просит.
Сраженья жернова — что камнепад в горах.Несдавшийся Неджран размолот ими в прах.
Однако для его безвинного народаМы — как весенний дождь, упавший с небосвода.
В голодный год, когда, худущий, как скелет,Шатается верблюд и в нем кровинки нет,
И нету молока у тощих и унылыхВерблюдиц молодых, которые не в силах
Тащиться по степи, обугленной дотла,—Остановись, бедняк, у нашего котла!
Пусть Сириус встает в небесной черной тверди,Пылая, как вулкан, одетый тучей смерти,
Но машрафийский меч, как молния разя,Восстановил права, без коих жить нельзя.
И гостя мы всегда накормим и напоимВ пустыне, дышащей приветом и покоем.
* * *
