Бади аз-Заман ал-Хамадани - Макамы (без иллюстраций)
Бегите от жизни земной, от ее оков, от расставленных ею силков! Красотой она соблазняет вас, свои прелести выставив напоказ.
Ты видишь коварство этой хитрой красавицы,И слышишь ты праведный призыв к отречению.
Трудись добродетельно, беги от беспечности,Ведь к смерти ты движешься, плывешь по течению.
К земным не стремись благам, презренным и суетным, —Лишь вред принесет тебе такое стремление!
Как может стремиться к земным благам человек разумный, как он может им радоваться бездумно, когда он уверен в их бренности?! Как удивителен тот, кто знает, что смерть неизбежно грядет, но, о ней не думая, набивает себе живот?!
Забыв про опасность, мы пустым отвлекаемсяИ душу нестойкую ведем к заблуждениям.
Мы знаем: расплата ожидает небрежного,Но жаждем, как дети, получить наслаждение.
Как будто в могиле мы навек упокоимся,Как будто в конце пути не ждем воскресения!
Сколько обманывал мир земной ищущих наслаждения! Скольких убил без отмщения! Упавшего — на ноги не поставил, никого от гибели не избавил, от болезни не излечил, мучений не облегчил.
Судьба увела его от славы и почестейНа злой водопой, откуда нет возвращения.
Когда он увидел, что бессильны заступникиИ нет никому от лютой смерти спасения, —
Раскаялся горько и заплакал в унынии,Но разве раскаянье дает избавление?
Заплакал он о ранее совершенных грехах и сожалел об оставляемых в мире благах, когда уже не было пользы от слез и молений, а извинения не принесли облегчения.
Сдавили кольцом его печали несметные,И он горевал — не мог найти утешения.
И нету помощника в час жуткий и тягостный,И нету защитника, и нет избавления.
Как сор на воде, душа всплывает в последний часИ вновь опускается в предсмертном мучении.
До каких же пор ты будешь земные нужды заплатами будущей жизни латать и собственные желания как верблюда седлать? Я вижу, ты в своих убеждениях слаб, жизни земной покорный раб! Неужели такой приказ был тебе Богом дан? Неужели это заповедал святой Коран?
Ты вечное рушишь и возводишь непрочное —Дохода от этого не жди, не получится.
Коль ты не творил добра, найдешь ли в предсмертный часТого, кто за грешника пред Богом поручится?
Согласен ты жизнь прожить в богатстве и почестях,Оставивши душу от безверия мучиться?
Говорит Иса ибн Хишам:
Я спросил у одного из присутствовавших:
— Кто это?
Он ответил:
— Чужеземец, который явился неизвестно откуда, и я его не знаю. Впрочем, не следует торопиться: к концу его речи, может быть, все прояснится.
Я стал ждать, а проповедник тем временем подошел к концу речи и завершил ее так:
— Украшайте знание делом, благодарите Божье могущество за прощение и придерживайтесь чистоты ради спасения. Оставьте тревоги, Бог простит мне и вам.
Затем он хотел уйти, а я пошел за ним и спросил:
— Кто ты, о шейх?
Он ответил:
— Хвала Богу, мало того, что ты считаешь, будто внешность моя переменилась, так ты еще делаешь вид, что мы незнакомы! Я — Абу-л-Фатх Александриец.
Я сказал:
— Храни тебя Бог, откуда эти седины?
Он ответил:
Зловредные, но молчаливые гости,Они нас о будущем предупреждают,
Предвестники старости, тлена и смерти,Не могут уйти они — нас поджидают!
АСВАДСКАЯ МАКАМА
(двадцать седьмая)
Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
На меня пало подозрение в краже денег, и бежал я — изгой отныне, — долго скитался по пустыне и вдруг на месте ровном и гладком увидел палатку. Мальчишки у самой палатки играли — кучки песка разгребали. Один из них то и дело произносил стихи, подходящие к случаю, но так хорошо отделанные, что не верилось, будто мальчик их тут же придумывает сам. Мне показалось, он не таков, чтобы сразу столько соткать стихов, и я спросил его:
— Эй, мальчик, ты сам стихи сочиняешь или чужие на память читаешь?
В ответ он продекламировал:
Считаешь, для таких стихов я молод,И на меня глядишь ты удивленно,
Но мой шайтан — эмир всех прочих джиннов[96],В поэзии изрядно искушенных,
Все тонкости ее он преподал мне.Иди себе, ответом умудренный.
Я сказал:
— О сын арабов! Меня привел сюда страх. Можно ли найти здесь убежище или угощение?
Он ответил:
— Ты пришел в дом, где путника защищают и хорошо угощают.
Тут он встал, потянул меня за рукав, повел к палатке, завеса которой была спущена, и позвал:
— Эй, сестрица, выйди сюда! Вот сосед наш, который родными отринут, близкими кинут, властями обижен и унижен. Весть о нас до него дошла, наша добрая слава сюда привела. Окажи ему покровительство!
Девушка откликнулась без промедления:
О ты, горожанин, успокойся и радуйся:Ты в доме ал-Асвада[97] — конец всем скитаниям!
У самого славного в маадде и в ярубе[98]И самого верного своим обещаниям.
Соседу поможет он копьем и мечом своим,Соседа поддержит он и щедрым даянием.
И смерть, и дары в его руках — как два облака,Смиренно послушные его приказаниям.
Он йеменец племени старинного, знатного,И лоб его светится чистейшим сиянием.
Войди же в палатку для гостей: там их семеро —Дополнит до четного твое пребывание.
И мальчик ввел меня в палатку, на которую она указала. Я увидел там семь человек, и среди них тут же узнал Абу-л-Фатха Александрийца.
Я воскликнул:
— Горе тебе! Как это ты здесь оказался?
И он ответил стихами:
Ал-Асвад, сын Кинана, дал мне приют,Все, что давно искал везде, — взял я тут.
Я им сказал, что я боюсь недругов,Пообещавших, что мою кровь прольют.
Простится хитрость бедняку слабому,Коль руку помощи за то подадут,
Коли оденут и накормят егоИ отпечаток нищеты изведут.
Ты у судьбы бери дары чистые,Пока ты жив, пока тебе их дают.
Пока хоть капля молока в вымени —Дои верблюдицу, не трать зря минут!
Говорит Иса ибн Хишам:
Я сказал:
— Хвала Богу! Какими только греховными дорогами ты не ходил!
Потом мы прожили некоторое время в этом доме под покровительством хозяев, а когда почувствовали себя в безопасности, разошлись: он отправился на восток, я — на запад.
ИРАКСКАЯ МАКАМА
(двадцать восьмая)
Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
В погоне за адабом[99] по многим странам я скитался, пока в Ираке не оказался. Я изучил диваны всех поэтов и был уверен, что любая стрела из моего лука попадет в цель. Я осел в Багдаде и однажды, когда я проходил по берегу Тигра, мне попался на глаза какой-то юноша в лохмотьях. Он просил милостыню, но люди ему не подавали; меня же восхитило его красноречие. Я подошел к нему и спросил, откуда он родом и где его дом. Он ответил:
— Я из племени Абс, а родом из Александрии.
Я сказал:
— Какие прекрасные слышу речи я! Откуда такое красноречие?
Он ответил:
— От науки, верблюдиц которой я укрощал и моря которой переплывал.
— Какой же из наук ты украшен?
— У меня в каждом колчане есть стрела. Какую ты предпочитаешь?
— Поэзию.
Тогда он заговорил так:
— Скажи, есть ли у арабов какой-нибудь стих, который в прозу не превращается? И есть ли хвала, предмет которой скрывается? И есть ли у них такой стих, содержание которого неприлично, зато он скроен отлично? У какого стиха слезы не иссякают? Какой стих тяжело ступает? В каком стихе первое полустишие ранит, второе же — исцеляет? Какой стих не так опасен, как угрожает? В каком стихе песка больше, чем в пустыне?
Скажи, какой стих рот щербатый напоминает или зазубренную пилу заменяет? А в каком тебя обрадует начало и огорчит конец? В каком стихе то, что скрыто внутри, пощечиной тебя наградит, а то, что снаружи, обманет и удивит? А в каком стихе ты сомневаешься, пока до конца его не добираешься? Какого стиха нельзя касаться, а в каком полустишия могут местами меняться? Какой стих длиннее ему подобных, словно они по размеру не сходны? Какой стих одною лишь буквой унижается, а заменишь ее — смысл его полностью преображается?
