Автор неизвестен Древневосточная литература - Предания о дзэнском монахе Иккю по прозвищу «Безумное Облако»
— Что бы вам такое написать, что более привычно для ваших глаз и ушей…
И только он это сказал, как тут стали осыпаться лепестки с цветов сакуры и разлетались вокруг. Иккю тут же вспомнил стихотворение Ки-но Цураюки и записал его большими знаками:
Ветер, что веетПод сакурой, что опадает,Не холодит,Но невесть откуда берётсяСнег с чистого неба.
Сакура тируКо но сита кадзэ ваСамукарадэСора ни сирарэнуЮки дзо фурикэру
— Как вам это? — спросил Иккю, а тот монах сказал:
— Нет, такого я тоже не слышал! — и тут снова налетел ветер и сорвал лепестки, которые разлетелись повсюду, и Иккю написал:
Сыпься, снег,Лети, крупа,Заметай хурму у храма,Падай посильней,Снегом всё укрой![116]
Юки я конкоАрарэ я конкоО-тэра но каки ноКи ни фури яЦуморэ конко
— А это? — спросил Иккю, а тот монах даже обиделся:
— Издеваетесь вы надо мной! Хоть такое, конечно, привычно моим ушам и глазам, но это уж слишком!
Такие стихи когда-то уже были. Китайский поэт Дунпо-цзюйши как-то написал в храме Цзиншаньсы: «В горах цветы распускаются среди буйного леса…»
Тогда Иккю рассмеялся:
— И то правда! Что ж, напишу, так и быть, как вы просите, о том, к чему привыкли ваши уши и глаза!
Жрецов колокольцы,Шум моря, гор, рубка леса,Гомон в долинах,Колоколов перезвон —И сакура в вашем саду!
Кинэ га судзуУми яма кикориТани но коэИриаи но канэ ниТэйдзэн но хана
Так написал, и монах тот сказал:
— Что же, это хорошая шутка! Ведь и вправду неумно с моей стороны было просить написать о том, что я привык видеть и слышать! — повеселился он над тем, как подшутил над ним Иккю:
— Очень увлекательно было поговорить! — и угощал Иккю ещё, а потом проводил его.
6
О том, как Иккю полюбил жену прихожанина
Как-то раз преподобный Иккю в середине весны увлёкся цветами, насобирал цветущих веток и расставил их в корзинах, пил сакэ и помолодел душой, когда зашла к нему жена одного прихожанина.
— Как хорошо, что зашли! — сказал ей Иккю, угостил её сакэ, и за интересной беседой выпито было немало, солнце уж закатилось на запад за горы, а прихожанка, подобно той кукушке, которой «нет пристанища, вовсю меж деревьев порхает»[117], всё вела разговоры в том храме.
Неясно, что задумал Иккю, но сказал ей:
— Оставайтесь сегодня здесь на ночь!
Женщина ему отвечала:
— Совсем ненадолго зашла я, и даже то, что провела столько времени здесь, не совсем хорошо, а если ещё и останусь, то слухи пойдут о нас с вами. Кроме того, у меня есть муж, и, как бы я ни хотела, это невозможно, так что я ухожу! — и собралась уже выходить, как Иккю стал тянуть её за рукав:
— Прошу же вас, останьтесь только на эту ночь! — так останавливал он её, а она отвечала:
— Думала я до сих пор, что вы — воплощение Будды Шакьямуни, а тут вдруг я вам понравилась, и теперь вы хотите, чтобы я осталась? Какие легкомысленные слова! — а на это Иккю рассмеялся:
— Конечно же, вы мне понравились, потому и хочу, чтобы вы остались на ночь! Стал бы я вас удерживать, если бы вы мне не нравились!
— Это уж чересчур! Стану ли я, мужняя жена, так поступать! — с такими словами она вырвалась, села в паланкин и тут же уехала.
И вот она приехала к мужу и сказала ему:
— Я считала Иккю буддой, ты тоже, наверное, думал о нём так же, а он оказался никчемным монашком! Напоил меня сакэ, задержал до этой поры, да ещё и бесстыдно упрашивал остаться у него сегодня ночью! Больше в тот храм — ни ногой! — так и выложила ему всё без утайки и повторяла несколько раз. Муж её был умным человеком, всплеснул ладонями и рассмеялся:
— И всё-таки он будда! Понятно, конечно, что у тебя есть причины так говорить. А вот подумай — каким бы ни был испорченным человек, но нагло просить остаться на ночь жену прихожанина, который к тебе же ходит за наставлениями, — так никакой монах не поступит. Ладно уж, если возложите свои изголовья рядом, обретёшь благую карму в этой и в будущей жизни. Не беспокойся обо мне, ступай скорее да развлекись этой ночью. Клянусь тебе чем угодно, ревновать я не буду!
— Что ж, если так, поеду-ка обратно. То-то он, верно, обрадуется! — сказала она.
— Скорее иди, да не торопясь развлеки преподобного Иккю! — услышав это, та женщина обрадовалась, закрылась в комнатке и накрасилась белилами да помадой, став подобна лисице, обернувшейся человеком, принарядилась покрасивее, тут же села в паланкин и направилась к Иккю.
А Иккю уже спал, и она постучалась в ворота. Иккю удивился, вышел, а она тоненьким голоском проговорила:
— Сегодня вы меня так уговаривали, но мне нужно было спросить мужа, потому-то я вырвалась и убежала. Запали в сердце мне ваши слова, я отпросилась у мужа, а он сказал: «Ничего страшного!» — вот я, хоть и стыдно мне, пришла к вам ночевать!
Иккю отвечал:
— Нет-нет, ты мне уже не нужна! Ступай домой! Раньше ты мне нравилась, а теперь разонравилась. Сейчас же иди домой, иди! — с такими словами он крепко запер ворота и больше не проронил ни слова.
— Что же, прогоните меня? — говорила она, но в ответ не раздалось ни звука.
Ничего не поделаешь, пришлось ей вернуться ни с чем и рассказать это мужу.
— Я так и думал! — рассмеялся он. — Преподобный учитель, единственный в Поднебесной! Когда сердце волнуется — следует велению сердца, а когда не волнуется — тогда ничего и не делает. А настроение у него меняется быстро. Сердце его подобно теченью реки — незамутнённое, чистое! Несомненно, он необычный человек! — И с тех пор оказывал Иккю знаки уважения ещё больше, чем прежде.
7
О том, как один человек из Сакаи поел фугу и умер, а также о том, как Иккю написал и послал ему посмертное наставление
В городе Сакаи был один человек, который часто ходил к Иккю и без особого труда удостоился посвящения, а звали его Матадзиро. Как-то раз он от души наелся похлёбки из рыбы фугу, неожиданно отравился, а в конце концов и преставился в тот же день. В свой последний час он сказал:
— Пока пребывал в этом мире, казалось мне, что моя смерть придёт ещё не скоро, и не готовился к посмертному существованию. Но я очень привязан к преподобному Иккю, поскольку часто к нему ходил и слушал разные его рассказы. Попросите его прочесть посмертное наставление! Уж наверное снизойдёт к моей просьбе, пожалев меня, что вот так неожиданно приходится мне умирать. Непременно… — так сказал он и скончался.
Вдова с детьми, родные горевали и убивались по нему, и говорили Иккю, как было завещано, а он ответил:
— Ничего не бывает проще! Какая жалость, что так вышло…
Однако же, когда к нему дважды и трижды присылали посыльных со словами: «Уже всё готово! С нетерпением ждём Вас!» — Иккю заявил:
— Нет, не стоит мне туда идти! Лучше напишу ему подробное наставление, пусть кто-нибудь зачитает, всё равно кто!
Вдова и дети покойного стенали:
— Таковы были его последние слова! Пожалуйста, сжальтесь, придите! — так уговаривали на все лады, но Иккю отвечал:
— Если я пойду, — наоборот, это по смерти ввергнет его в заблуждение. Лучше напишу наставление и пошлю ему! — и написал следующее:
В море есть ядовитая рыба.Зовётся она фугу.Всё брюхо у неё белое, а спина цветная.Люди эту рыбу не едят.Ах, какая жалость, Матадзиро!Поел этой рыбы и внезапно скончался!Ему было пятьдесят четыре года!Ему было пятьдесят четыре года!
Прилагаю к сему чётки — пресеки связь со ста восемью заблуждениями и направляйся прямиком туда, куда хочешь! — так написал и отдал.
Все были поражены, но раз уж им так было сказано, то и поступили, как изволил распорядиться Иккю, а ту бумагу, на которой было написано наставление, дети Матадзиро бережно хранили как семейную реликвию, и на протяжении многих поколений их потомки хранят эти бесценные следы кисти Иккю по сей день.
8
О стихах, написанных по случаю подношения фонарей во дворец, а также об обряде подношений духам
Во времена Иккю каждый год в четырнадцатый день седьмой луны разные храмы отправляли во дворец фонари[118]. В Дайтокудзи тоже начали так делать ещё со времён Учителя страны Великий Светоч[119], после него это вошло в обычай, от которого нельзя было просто так отказаться, но Иккю, наверное, счёл его обременительным и как-то раз, когда отправляли фонари во дворец, написал «безумные стихи» и отправил их с фонарями.
