Сэй Сёнагон - Записки у изголовья
— Вот странность! Кому я понадобилась? Что могло случиться за столь короткое время?
И я велела служанке осведомиться, в чем дело. Посланный принадлежал к службе дворца.
— Я должен сам говорить с нею, без посредников, — заявил он, и я вышла к нему,
— Господин То-но тюдзё посылает вам вот это письмо. Прошу вас поскорее дать ответ, — сказал мне слуга.
«Но ведь он же вида моего не выносит, зачем ему писать мне?» подумала я. Прочитать письмо наспех нельзя было.
— Ступай, ответ не замедлит, — сказала я и, спрятав письмо на груди, воротилась во дворец.
Разговор мой с дамами возобновился, но вскоре посланный пришел снова:
— Господин сказал мне: «Если ответа нет, то пусть она вернет мне мое письмо». Поторопитесь же!
«Как странно! Словно рассказ в „Исэ̀-моногатари“ [164]…» — подумала я и взглянула на письмо. Оно было написано изящным почерком на тонкой голубой бумаге. Сердце у меня забилось, и напрасно. В письме не было ничего, что могло бы взволновать, только строка из стихотворения китайского поэта:
В Зале совета, в пору цветов [165],Вы под парчовой завесой.
И короткая приписка: «А дальше, что же дальше?»
Я не знала, как быть. Если б государыня еще бодрствовала, я бы могла попросить у нее совета.
Как доказать, что мне известен следующий стих? Напиши я китайские знаки неверной рукой, мой ответ оскорбил бы глаза.
Я взяла погасший уголек из жаровни и начертала на письме два японских стиха:
Хижину, крытую травой,Кто навестит в дождливую ночь?
Я отдала письмо посланному, но ответа не получила.
Вместе с другими дамами я провела ночь во дворце. Не успела я утром вернуться в свои покои, как Гэн-тюдзё [166]громогласно вопросил:
— Здесь ли «Травяная хижина»?
— Странный вопрос, — сказала я. — Может ли здесь находиться такое жалкое существо? Вот если бы вы искали «Яшмовый чертог», вам бы, пожалуй, откликнулись.
— Отлично! Так вы у себя? А я собирался искать вас во дворце.
И вот что он сообщил мне:
— Вчера вечером у То-но тюдзё в его служебных апартаментах собралась компания придворных, все люди чиновные, рангом не ниже шестого. Пошли рассказы о женщинах былого и нашего времени.
— О себе скажу, я начисто порвал с ней, но так это не может оставаться. Я все ждал, что Сёнагон первая заговорит со мной, но она, видно, и не собирается. Так равнодушна, даже зло берет. Сегодня я хочу проверить наконец, многого ли она стоит. И тогда, так или иначе, конец делу!
Порешили отправить вам письмо. Но посланный вернулся с известием: «Сейчас она не может его прочесть».
То-но тюдзё снова отправил к вам посланного со строгим приказом: «Схвати ее за рукав и не давай отвертеться. На худой конец пусть хотя бы вернет мое письмо».
Слуге пришлось идти под проливным дождем. На этот раз он очень скоро вернулся и вынул листок из-за пазухи:
— Вот, пожалуйте!
Это было наше письмо.
— Так она вернула его! — То-но тюдзё поспешил развернуть листок и вскрикнул от удивления. Все толпой окружили его:
— Любопытно! В чем дело?
— Ах, до чего же хитроумная негодяйка! Нет, я не могу порвать с ней.
Тут все бросились читать стихи, начертанные вами на письме.
— Присоединим к этому двустишию начальную строфу. Гэн-тюдзё, сочините ее!
До поздней ночи мучились мы, пытаясь сочинить начальную строфу, и наконец нам пришлось оставить напрасные попытки, но мы все условились, что свет узнает об этой истории.
Он совсем смутил меня своим рассказом.
— Теперь все зовут вас Травяной хижиной, — сообщил мне Гэн-тюдзё и поспешно удалился.
«Неужели эта безобразная кличка [167]навсегда пристанет ко мне? Какая досада!» — огорчилась я.
Вторым навестил меня помощник начальника службы ремонта Норимѝцу [168].
— Я искал вас во дворце, спешил сказать вам, как сильно я обрадован.
— Чем же это? Что-то я не слышала о новых назначениях на должности. Какой пост вы получили?
— Не о том речь, — ответил Норимицу. — Какое радостное событие совершилось вчера вечером! Я едва дождался рассвета, так спешил к вам с этой вестью.
И он стал рассказывать мне, в общем, то же самое, что уже говорил Гэн-тюдзё.
«Я буду судить о Сёнагон по ее ответу и, если у нее не хватит ума, забуду о ней навсегда», — объявил То-но тюдзё. Вся компания начала совещаться.
Сначала посланный вернулся с пустыми руками, но все, как один, нашли, что вы поступили превосходно.
Когда же в следующий раз слуга принес письмо, сердце у меня чуть не разорвалось от тревоги. «Что же в нем? — думал я. — Ведь оплошай она, плохо придется и мне, ее „старшему брату“. К счастью, ответ ваш был не просто сносным, но блистательным и заслужил всеобщую похвалу.
„Старший братец“, — твердили мне, — пойдите-ка сюда. Нет, вы только послушайте!
В душе я был безмерно рад, но отвечал им:
— Право, я ничего не смыслю в подобных вещах.
— Мы не просим вас судить и оценивать стихи, — сказал То-но тюдзё, но только выслушать их, чтобы потом всем о них рассказывать.
— Я попал в несколько неловкое положение из-за того, что слыву вашим „старшим братцем“. Все бывшие там всячески старались приставить начальную строфу [169]к вашей замечательной строфе, бились-бились, но ничего у них не получалось.
— А какая у нас, спрашивается, особая надобность сочинять „ответную песню?“ — стали они совещаться между собой. — Нас высмеют, если плохо сочиним.
Спорили до глубокой ночи.
Ну, разве это не безмерная радость и для меня и для вас? Если бы меня повысили в чине, я бы и то не в пример меньше обрадовался»..
У меня сердце так и замерло от волнения и обиды. Я ведь писала ответ для одного То-но тюдзё. На поверку у него собралось множество людей, против меня был составлен заговор, а я об этом и не подозревала.
Все во дворце, даже сам император, узнали о том, что я зову Норимицу «старшим братцем», а он меня — «младшей сестрицей», и все тоже стали звать Норимицу «старшим братцем» вместо его официального титула.
Мы еще не кончили нашей беседы, как вдруг меня позвали к императрице. Когда я предстала перед ее очами, государыня заговорила со мной о вчерашней истории.
— Государь, смеясь, соизволил сказать мне: «Все мужчины во дворце написали ее двустишие на своих веерах».
«Удивительно! Кто поспешил сообщить всем и каждому мои стихи?» терялась я в догадках.
С того самого дня То-но тюдзё больше не закрывался рукавом при встречах со мной и стал относиться ко мне по-дружески.
83. В двадцатых числах второй луны…
В двадцатых числах второй луны государыня временно поселилась в своей дворцовой канцелярии. Я не сопутствовала ей, но осталась в павильоне Умэцубо̀ [170].
На другой день То-но тюдзё послал мне письмо:
«Прошлым вечером я прибыл на поклонение в храм Курама̀, а сегодня „путь закрыт“, приходится заночевать в дороге. Все же я надеюсь вернуться в столицу еще до рассвета. Мне непременно нужно побеседовать с вами. Прошy вас, ждите меня, мне не хотелось бы слишком громко стучать в вашу дверь».
Вдруг госпожа Микусигэдоно̀ [171] — «хранительница высочайшей шкатулки с гребнями» — прислала за мною.
«Зачем вам оставаться одной в своих покоях? Проведите ночь здесь у меня», — велела она сказать мне.
На другое утро я поздно вернулась к себе.
Моя служанка рассказала:
— Прошлой ночью кто-то сильно стучался в дверь, насилу-то я проснулась, вышла к гостю, а он мне и говорит: «Так она во дворце? Поди скажи ей, что я здесь». А я подумала, вы, верно, уже почиваете, да и снова легла спать.
«До чего же тупа!» — вознегодовала я.
В эту минуту явился посланный и доложил:
— Его превосходительство господин То-но тюдзё велел передать вам: «Я тороплюсь во дворец, но раньше должен переговорить с вами».
— Если у его превосходительства дело ко мне, пусть придет сюда. Здесь и поговорим! — отвечала я.
«А вдруг он откроет дверь и войдет из смежного покоя?» — При этой мысли сердце мое забилось от тревоги.
Я поспешила в главный зал и подняла верхнюю створку ситоми на восточной стороне павильона.
— Прошу сюда! — позвала я. То-но тюдзё приблизился ко мне мерными шагами, великолепный в своем узорчатом кафтане «цвета вишни». Кафтан подбит алым исподом неописуемо прекрасного оттенка. Шелка так и переливаются глянцем. Шаровары цвета спелого винограда, и по этому полю рассыпаны крупные ветки глициний: чудесный узор! Лощеные шелка исподней одежды сверкают пурпуром, а под ней еще несколько белых и бледно-лиловых одежд.
