Сэй Сёнагон - Записки у изголовья
Одна из фрейлин приписала со слов государыни:
«Я часто вспоминаю, как я глядела тебе вслед, когда ты шла на рассвете к караульне Левой гвардии. Как можешь ты быть столь бесчувственной? Мне этот рассвет казался таким прекрасным!..»
В своем ответе я заверила государыню в моей почтительной преданности. И велела передать на словах:
«Неужели могу я забыть о том чудесном утре? Вы сами разве не думали тогда, что видите перед собой небесных дев в лучах утренней зари, как видел их некогда Судзуси?»
Посланная мной служанка скоро вернулась и передала мне слова государыни:
«Как могла ты унизить твоего любимца Наката̀да, вспомнив стихи его соперника? Но забудь все свои огорчения и вернись во дворец сегодня вечером. Иначе я тебя от всего сердца возненавижу».
«Мне было бы страшно навлечь на себя хоть малейшую немилость. Тем более после такой угрозы, я готова жизнь отдать, лишь бы немедленно прибыть к вам», — ответила я и вернулась во дворец,
87. Однажды, когда императрица изволила временно пребывать в своей канцелярии…
Однажды, когда императрица изволила временно пребывать в своей канцелярии, там, в Западном зале, были устроены «Непрерывные чтения сутр».
Все происходило, как обычно: собралось несколько монахов, повесили изображения Будды…
Вдруг, на второй день чтения, у подножия веранды послышался голос нищенки:
— Подайте хоть кроху из подношений Будде.
— Как можно, — отозвался бонза, — еще не кончилась служба.
Я вышла на веранду поглядеть, кто просит подаяния. Старая нищенка-монахиня в невероятно грязных отрепьях смахивала на обезьяну.
— Что она говорит? — спросила я.
Монахиня запричитала:
— Я тоже из учеников Будды, следую по его пути. Прошу, чтоб мне уделили кроху от подношений, но бонзы скупятся.
Цветистая речь на столичный манер! Нищих жалеешь, когда они уныло плачут, а эта говорила слишком бойко, чтобы вызвать сострадание.
— Так ты ничего другого в рот не берешь, как только крохи от подношений Будде? Дело святое! — воскликнула я.
Заметив мой насмешливый вид, монахиня возразила:
— Почему это ничего другого в рот не беру? Поневоле будешь есть только жалкие остатки, когда лучшего нет.
Я положила в корзинку фрукты, рисовые лепешки и дала ей. Она сразу же стала держаться фамильярно и пустилась рассказывать множество историй.
Молодые дамы тоже вышли на веранду и забросали нищенку вопросами:
— Дружок у тебя есть? Где ты живешь?
Она отвечала шутливо, с разными прибаутками.
— Спой нам! Спляши нам! — стали просить дамы.
Нищенка затянула песню, приплясывая:
С кем я буду этой ночью спать?С вице-губернатором Хита̀ти.Кожа у него нежна,С ним сладко спать.
Песня была нескончаемо длинной. Затем она завела другую.
На горе ЛюбовьЗаалели листья кленов,Издали видна.Всюду слава побежит.
Всюду слава побежит, пела монахиня, тряся головой и вертя ее во все стороны. Это было так нелепо и отвратительно, что дамы со смехом закричали:
— Ступай себе! Иди прочь.
— Жаль ее. Надо бы дать ей что-нибудь, — вступилась я.
Государыня попеняла нам:
— Ужасно! Зачем вы подбивали нищенку на шутовство? Я не слушала, заткнула себе уши. Дайте ей эту одежду и поскорей проводите со двора.
Дамы бросили монахине подарок:
— Вот, государыня пожаловала. У тебя грязное платье, надень-ка новое.
Монахиня поклонилась в землю, набросила дарованную одежду на плечи и пошла плясать.
До чего же противно! Все вошли в дом.
Но, видно, подарками мы ее приручили, нищенка повадилась часто приходить к нам. Мы прозвали ее «Вице-губернатор Хитати». Она не мыла своих одежд, на ней были все те же грязные отрепья, и мы удивлялись, куда же она дела свое новое платье?
Когда госпожа Укон, старшая фрейлина из свиты государя, посетила императрицу, государыня пожаловалась на нас:
— Болтали по-приятельски с несносной попрошайкой, приручили, теперь зачастила сюда. — И она приказала даме Кохёэ̀ изобразить ее смешные повадки.
Госпожа Укон, смеясь, сказала нам:
— Как мне увидеть эту монахиню? Покажите мне ее. Знаю, знаю, она ваша любимица, но я ее не переманю, не бойтесь.
Вскоре пришла другая нищая монахиня. Она была калекой, но держала себя с большим достоинством. Мы начали с ней беседовать. Нищенка эта смущалась перед нами, и мы почувствовали к ней сострадание.
И ей тоже мы подарили одежду от имени государыни. Нищенка упала ниц, ее неумелый поклон тронул наши сердца.
Когда она уходила, плача от радости, навстречу ей попалась монахиня по прозвищу «Вице-губернатор Хитати». С тех пор назойливая попрошайка долго не показывалась нам на глаза, но кто вспоминал ее?
В десятых числах двенадцатой луны выпало много снега.
Дворцовые служанки насы̀пали его горками на подносы.
— Хорошо бы устроить в саду настоящую снежную гору [178], — решили служанки.
Они позвали челядинцев и велели им насыпать высокую гору из снега «по велению императрицы».
Челядинцы дружно взялись за дело. К ним присоединились слуги, подметавшие сад. Гора поднялась очень высоко.
Вышли полюбопытствовать приближенные императрицы и, увлекшись, начали подавать разные советы.
Появились чиновники — сначала их было трое-четверо, а там, смотришь, — двенадцать.
Велено было созвать всех слуг, отпущенных домой:
«Тому, кто строит сегодня снежную гору, уплатят за три дня работы, а кто не явится, с того удержат жалованье за три дня».
Услышав это, слуги прибежали впопыхах, но людей, живших в дальних деревнях, известить не удалось.
Когда работа была кончена, призвали всех слуг, состоявших при дворе императрицы, и бросили на веранду два больших тюка, набитых свертками шелка. Каждый взял себе по свертку и с низким поклоном удалился.
Но придворные высших рангов остались, сменив свои парадные одеяния с длинными рукавами на «охотничьи одежды».
Императрица спросила у нас:
— Сколько, по-вашему, простоит снежная гора?
— Дней десять, наверно… — сказала одна.
— Пожалуй, десять с лишним, — ответила другая.
Никто не рискнул назвать более долгий срок. — А ты как думаешь? обратилась ко мне государыня.
— Снежная гора будет стоять до пятнадцатого дня первой луны нового года, — решительно сказала я. Государыня сочла это невозможным. Все дамы твердили хором:
— Растает, непременно растает еще в старом году.
Увы, я зашла слишком далеко… В душе я раскаивалась, что не назвала первый день года. Но будь что будет! Если я ошиблась, поздно отступать теперь, и я твердо стояла на своем.
Числа двадцатого пошел дождь, но гора, казалось, не таяла, только мало-помалу становилась все ниже.
«О Каннон Белой горы [179], не позволяй снежной горе растаять!» — молила я богиню, словно обезумев от тревоги.
Кстати сказать, в тот день, когда строили гору, к нам явился посланный от императора — младший секретарь императорской канцелярии Тадатака.
Я предложила ему подушку для сидения, и мы стали беседовать.
— Нынче снежные горы вошли в большую моду, — сообщил он. — Император велел насыпать гору из снега в маленьком дворике перед своими покоями. Высятся они и перед Восточным дворцом, и перед дворцом Кокидэ̀н, и возле дворца Кёгокудоно̀…
Я сразу же сочинила танку, а одна дама по моей просьбе прочла ее вслух:
Мы думали, только у насВ саду гора снеговая,Но эта новинка стара.Гора моя, подожди!Дожди ее точат, о горе!
Склонив несколько раз голову, Тадатака сказал:
— Мне стыдно было бы сочинить в ответ плохую танку. Блестящий экспромт! Я буду повторять его перед бамбуковой шторой каждой знатной дамы.
С этими словами он ушел.
А ведь говорили о нем, что он — мастер сочинять стихи! Я была удивлена.
Когда государыня узнала об этом, она заметила:
— Должно быть, твое стихотворение показалось ему необычайно удачным.
К концу года снежная гора стала как будто несколько ниже, но все еще была очень высока.
Однажды в полдень дамы вышли на веранду. Вдруг появилась нищенка «Вице-губернатор Хитати».
— Тебя долго не было. Отчего это? — спросили ее.
— Отчего, отчего! Случилась беда.
— Какая беда?
Вместо ответа нищенка сказала:
— Вот что мне сейчас пришло в голову. И она затянула унылым голосом:
Еле к берегу плывет [180]Нищая рыбачка,Так велик ее улов.Отчего же ей однойМоря щедрые дары?
Дамы презрительно рассмеялись. Увидев, что никто не удостаивает ее взглядом, нищая монахиня залезла на снежную гору, потом начала бродить вокруг да около и наконец исчезла.
