Одинокая луна в Сарасина. Японские лирические дневники - Дочь Сугавара-но Такасуэ

Осеннею ночной порою

Томящегося по жене

Оленя зов

Из горной чащи пусть ко мне несётся,

Издалека им лучше наслаждаться.

Одна знакомая мне особа была поблизости от нас, но так и вернулась в столицу, не дав о себе знать. Когда я об этом услышала, сложила:

Невидимый для глаза

Осенний ветер в соснах,

Хоть нам он вовсе не знакомец,

И тот, бывало, на прощанье

Прошелестит приветно – я слыхала!

В двадцатых числах восьмого месяца луна всходила на небо уже к рассвету, и необычайно прекрасными казались темнеющие силуэты гор и шум водопада – ни с чем не сравнить эту картину, ею невозможно налюбоваться.

Тому, кто понял бы меня,

Я показать хочу

В селенье этом горном

И темноту осенней ночи,

И на небе рассветном месяц.

Те поля, что виделись сплошь залитыми водой, когда я сюда ехала, на обратном пути в столицу все оказались уже убраны.

На тех полях,

Где только гладь воды

Мне брезжилась, ростки скрывая,

Уж урожай собрали.

Как загостилась я!..

На исходе десятой луны я ненадолго вернулась в те места: листва на деревьях, что густо сплетались, навевая сумрак, вся облетела, и оголившаяся округа выглядела печально, даже радовавший своим журчанием ручеёк был теперь погребён под опавшими листьями, и угадывались лишь его очертания.

Здесь прискучило даже воде

Прозрачным потоком струиться.

Листья с деревьев срывают

Бури в осенних горах.

Как неприютно!

Монахине, что жила в тех местах, я сказала на прощание: «Весной, если буду жива, обязательно приеду. Когда расцветёт сакура, дайте мне знать». Потом я вернулась в столицу, настала новая весна, но даже когда миновал уже десятый день третьей луны, весточки всё не было.

Я остановилась на время в чужом доме, и вот в полнолуние пробудилась оттого, что совсем рядом были заросли бамбука, и в них шумел ветер – я лежала праздно, и сон не шёл ко мне.

Тростинкой каждою колеблясь,

Бамбук листвою шелестит,

И мне не спится ночь за ночью.

Причины нет к тому,

Но думы все печальны.

Осенью я перебралась оттуда в другое место, а прежним хозяевам послала стихи:

Где б ни был ты,

Везде прекрасны росы,

Различий между ними не ищу,

Но на полянах тростниковых ваших

Я полюбила осень.

Моя мачеха даже теперь, служа во дворце, носила имя той страны, где жила с моим отцом[60], а после того, как её стал навещать другой мужчина, отец, услышав, что она всё ещё прозывается прежним именем, решил написать ей и изъяснить, что, мол, теперь это уж неприлично. Я написала:

Асакура-гора!

За облаками

Теперь ты пребываешь, как я слышал,

А как зовёшься?

Ужель всё так же именем моим?[61]

Я всегда только и делала, что размышляла о чём-то туманном, и, даже время от времени посещая храмы, не творила истовых молитв о том, чтобы жить, как другие люди. Теперешняя молодёжь уже в семнадцать-восемнадцать лет заучивает сутры и совершает моления, я же о таких вещах вовсе не заботилась. Вот о чём подолгу раздумывала я: «Хорошо бы, человек невыразимо прекрасной внешности и с благородными манерами, такой, как, например, принц Гэндзи в романе, хотя бы один раз в год навещал меня, поселив тайно в горном селении, как это было с девой Укифунэ[62]. Я бы любовалась цветами, алыми клёнами, луной и снегом, и, хотя мне, наверное, было бы одиноко, он бы иногда присылал мне прекрасные письма, а я бы их ждала…» – вот об этом только я и мечтала и верила, что так будет.

Если решится судьба отца, то сразу же непременно решится и моя – так я думала и предавалась безосновательным надеждам. Когда же отец с большими хлопотами получил, наконец, должность – это оказалась ещё более дальняя, чем в прошлый раз, восточная провинция[63].

«Из года в год я надеялся, что уж теперь-то будет край поближе, о нём я и мечтал: от всей души, думал, буду о тебе печься, возьму с собой, покажу все самые красивые места, и горы, и море… Впрочем, это само собой разумеется, но я прежде всего хотел, чтобы ты могла рассчитывать на более почтительное обращение, чем то, что дозволяет мой ранг. Видимо, и у меня, и у тебя несчастливая судьба – ждали, ждали, а оказалась такая дальняя провинция! Когда ты была ребёнком, я взял тебя с собой в край Адзума, но едва я чувствовал малейшее недомогание, как ко мне приходили мысли о том, что, если я покину сей мир и оставлю тебя одну в диких краях, ты пропадёшь. Провинции полны опасностей, но будь я один, я пережил бы всё с лёгкой душой, а когда берёшь с собой многочисленное семейство, то уж не скажешь и не сделаешь всё так, как тебе хочется – я очень терпел от этих неудобств в прошлый раз, а уж тем более теперь, когда ты стала взрослой: взять тебя с собой – но я не ведаю, сколько мне отпущено жизни… Оставить тебя в столице – но сколько мы знаем примеров, когда остаются вот так, без поддержки! В краю Адзума ты превратишься в провинциалку и заплутаешь в этом мире – что может быть хуже! Но и в столице тоже у нас нет родственников, которые оказали бы тебе надёжное покровительство. И всё же, я не могу отвергнуть назначение, полученное с такими трудами, и я оставлю тебя в столице, хотя в душе уверен, что расстанемся мы уже навек. Притом, я знаю, что оставляю тебя, не обеспечив надлежащим положением!» – так он день и ночь печалился, и я от этого даже думать забыла о цветах или об алых клёнах, а всё время была в тоске и горестных думах, только вот поделать я ничего не могла. Тринадцатого числа