Одинокая луна в Сарасина. Японские лирические дневники - Дочь Сугавара-но Такасуэ
Кошка, видимо, очень привыкла к людям и всё время лежала около меня. Мы боялись, что её будут искать, и потому прятали её и держали тайком. Она никогда не ходила на половину слуг, а всё время была с нами, и ела только самую лучшую еду, а от прочей отворачивалась. К нам, сёстрам, она так и льнула, и мы её ласкали и баловали, но когда моя старшая сестрица захворала, и в доме поднялся переполох, я стала держать кошку во внутренних покоях на северной стороне дома, и она ужасно плакала и жаловалась, что я не беру её к себе. Я не видела в её поведении ничего особенного, но вдруг моя больная сестра неожиданно заволновалась:
– Где кошка? Принеси её сюда!
– Зачем?
– Мне приснилось, что эта кошка подошла ко мне и сказала: «Я – дочь Советника, таково теперь моё обличье. Наверное, нас с вашей младшей барышней связывают нити прошлых жизней. Сама не зная отчего, она всегда проявляла сочувствие ко мне, вот я и явилась на некоторое время сюда. Однако в последние дни меня держат на половине слуг, и это очень обидно!» – вот что она поведала, и её жалобы были похожи на плач благородной госпожи, а когда я проснулась – это мяукала наша кошка, да так горестно!
Услышав это, я была очень растрогана, и не отсылала больше нашу кошку в северные комнаты, а заботилась о ней. Однажды, когда я была одна, кошечка села передо мной, и я, гладя её, стала приговаривать: «Так ты – дочь Советника! Если бы можно было сказать господину Советнику, что ты здесь!» Она же, когда я к ней так обращалась, не сводила глаз с моего лица и мелодично мяукала, и пусть это лишь мои выдумки, но с первого взгляда видно было, что это не простая кошка, и она понимает, когда с ней говорят – меня это очень трогало.
* * *
Я прослышала, что в одной семье есть переделанный на лад повестей свиток «Песни бесконечной тоски»[52], но хотя мне очень хотелось на него взглянуть, я не смела высказать своё желание, только в седьмой день седьмого месяца нашёлся повод написать этим людям[53].
Любовные обеты старины…
Сегодня день особенный, желанный,
Волна Реки Небесной плещет и манит
Открою вам и я моё желанье
Всё знать о клятвах дней былых.
В ответ прислали:
К долине Реки Небесной
И наши сердца влекутся –
Свой обычай мы позабудем
И повесть любви печальной
Нынче тебе откроем.
Тринадцатого дня того же месяца вечер был очень ясный, без единого облачка, луна сияла. За полночь, когда все в доме уже спали, мы сидели на открытой веранде, и сестра, отрешённо глядя на небо, спросила меня: «А если бы я сейчас улетела и пропала неведомо где, что бы ты почувствовала?» Увидев по моему лицу, что я напугана, она заговорила о других вещах, смеялась и была весела.
Возле соседнего дома в это время остановилась карета, сопровождаемая глашатаем, и оттуда позвали: «Оги-но Ха! Метёлочка мисканта!» – однако никто не ответил. Устав звать, заиграли на флейте, причём очень искусно, а после этого удалились.
Звуки флейты –
Ты слышишь? –
Совсем как ветер осенний.
Но отчего же мискант
Не шелестит приветно?
Так я сложила, а сестра на это: «И в самом деле!» – и тоже сложила:
Не дождавшись, пока отзовётся
Тот мискант Оги-но Ха,
Флейта звучать перестала,
Мелодию оборвала –
Было в музыке мало чувства!
Вот так мы просидели всю ночь до самого рассвета, и легли спать, когда уже наступило утро.
На следующий год в четвёртую луну, приблизительно в полночь, в нашем доме случился пожар, и кошка, которую мы считали дочерью Советника и так берегли, тоже сгорела. Из-за того, что она, бывало, на зов: «Госпожа дочь Советника!» – тут же являлась и с понимающим видом мяукала, даже отец говаривал: «Очень трогательно, на редкость! Расскажу, пожалуй, господину Советнику…» Мне очень жаль о ней вспоминать, она была такая чудесная!
* * *
Прежний наш дом был просторный, и хоть стоял на отшибе, словно в лесу, зато когда приходила пора сакуры или осенних клёнов, вид был не хуже, чем на склонах окрестных гор. Ни в какое сравнение не шло наше новое жилище: тесно, ничего похожего на сад, ни деревца, – настолько безрадостно, что когда из усадьбы напротив ветер доносил аромат цветущих слив (а там цвели вперемежку и красные, и белые), я без конца вспоминала мой родимый дом, такой привычный и дорогой сердцу:
Ветерок благоуханный
Долетает от соседа,
Им – не надышусь!
Но милей мне другая слива,
Она росла у крылечка…
В тот год, в первый день пятой луны умерла родами моя сестра. С детства меня глубоко затрагивала даже смерть совсем посторонних людей, а тут… Нет слов, чтобы выразить, как я жалела её, горевала, и в каком была отчаянии. Матушка и все остальные находились возле покойной, а я взяла двух маленьких детей, оставшихся после сестры, положила одного малыша справа от себя, другого слева, потом заметила, что сквозь щели ветхой дощатой постройки льётся лунный свет и падает прямо на лицо ребёнка – я знала, что это очень нехорошо, и прикрыла его рукавом, а второго придвинула ещё ближе к себе – и так лежала и думала, думала без конца…
Миновал приличествующий срок, и от наших родственников пришло письмо: «Покойная просила непременно для неё сыскать это, но как мы ни пытались, в то время никак было не найти, а теперь нам один человек это прислал – как жаль…» Вместе с письмом прислали повесть «Принц, который любил мёртвую»[54] – да, поистине, жаль… В ответ я написала им:
Она его так искала!
Вот он, этот «Мертвец»,
Не похоронен в хламе…
Но только зачем – ей,
Чьё тело укрыто мхами?
