Сборник летописей. Том III - Рашид-ад-дин
Стихи
Мнением, ратью и отвагой,
Звезду, как ты [сумеешь] заполучить.
Вероятно, царевич не ведает, что от Востока до Запада, от царя до нищего, и стар и млад, кто служит богу и держится веры, — все они рабы этого чертога и моя рать. Когда я повелю, чтобы собрались разбросанные [там и сям люди], то прежде покончу с делом Ирана, а [затем] направлюсь[105] в страну Туран и каждого поставлю на его место. Неминуючи весь мир придет в волнение и смятение, а я не ищу вражды и распри людской и не желаю, чтобы от походов военных на устах подданных вращались благословения и проклятия. Особливо потому, что и душой и словом я заодно с кааном и Хулагу-ханом. Ежели ты, как и я, посеял зерно дружбы, то какое тебе дело до моих крепостных стен и слуг. Стань на путь дружбы и возвращайся в Хорасан. Ну, а ежели ты надумал сражение и битву, то
Стихи
Не мешкай, не бегай, не стой
Мига на месте, коль решил ты сразиться,
Конных и пеших тысяча тысяч
Есть у меня к битве пригодных,
которые, когда вспыхнет ненависть, в прах разнесут море». Передав такого содержания известие [гонцам], он отправил их с кое-какими дарами и подношениями. Когда гонцы выехали за город, все поле было полно простого народа. Он стал поносить гонцов и, задирая, рвать |A 198b, S 456| их одежды и плевать [на них], чтобы, если они что-либо скажут, ухватиться за это и нанести им обиду. Они уведомили везира, и тот тотчас же прислал сотню гулямов, чтобы отогнать народ. Гонцов вызволили из этого происшествия и отправили в путь.
Когда гонцы прибыли на служение к Хулагу-хану и доложили о том, что они претерпели, государь пришел в ярость и сказал: «Знать, халиф совсем бесталанный, что с нами крив, как лук. Ежели господь извечный сподобит, я его трепкой за ухо выпрямлю, как стрелу». В это время вошли послы халифа, Ибн ал-Джавзи и Бадр-ад-дин Дизбеги и изложили [цель] посольства. Хулагу-хан, выслушав несчастные речи, возмутился и сказал: «Воля господня к этому люду иная, раз он влагает в их сердца такие замыслы».
В месяце ...[106] года дракона, соответствующего лету 655 [1257], он разрешил послам халифа удалиться из Пенджангушта Хамаданской области, где находилась его ставка, и возвестил: «Господь извечный избрал Чингиз-хана и род его и пожаловал нам всю землю от Востока до Запада. Всякий, кто покорно с нами заодно сердцем и словом, тому сохранится владение, достояние, жены, дети и жизнь, а тот, кто умышляет против [нас], ими не насладится». И он строго выговаривал халифу: «Любовь-де к высокому сану, богатству и суете и тщеславие преходящего могущества так тебе вскружили голову, что даже слова благожелателей на тебя не влияют и уши не слышат советов и наставлений доброхотов. Ты свернул с пути отца и дедов своих, придется тебе изготовиться к сражению и битве, ибо иду я в Багдадскую землю с ратью [многочисленной], словно муравьи и саранча. Ежели переменится судьба, то на то воля всевеликого бога».
Послы по получении извещения покоряющего мир государя поведали его везиру, а тот все полностью доложил на суд халифа. Халиф спросил: «Что по твоему мнению надобно для отражения этого злого и могущественного врага?». Везир ответил: «Нужно смазать щиколотки врага богатыми дарами потому, что сокровища и драгоценности накопляют для сохранения чести и благополучия души. Надобно приготовить тысячу харваров груза из редкостных товаров и, отобрав тысячу верблюдов и тысячу арабских лошадей с оружием и доспехами, послать дары и подношения в сопровождении смышленых и искусных послов царевичам и эмирам, каждому сообразно его сану. [Нужно] принести извинение и согласиться читать хутбу и чеканить монету его именем». Халиф одобрил мнение везира и повелел его исполнить.
Муджахид-ад-дин Эйбек, которого называли младшим даватдаром, по причине неприязни, существовавшей между ним и везиром, вместе с другими эмирами и беспутным людом[107] багдадским известил халифа: «Везир-де это мероприятие придумал ради своей выгоды, чтобы заручиться благодарностью Хулагу-хана, а нас и воинов повергнуть в несчастье и беду. Мы тоже стоим на страже по дорогам, схватим послов вместе с товарами и повергнем их в беду и невзгоду». Халиф от этих слов отставил отправку груза и заносчиво и надменно послал к дестуру: «Не страшись-де грядущей судьбы и не рассказывай сказок, ибо между мною и Хулагу-ханом и[108] Менгу-кааном дружба и единодушие, а не вражда и неприязнь. Раз я их друг, то, конечно, и они мои благожелатели. Видно, известие послов ложно. А ежели же братья замыслят против меня и мне изменят, то чего же бояться роду Аббасидов, раз [все] государи на свете у нас на положении войска, подчиняются и слушаются моих приказов и запретов. Изо всех стран я созову войска и, воссев [на коня], чтобы отразить их, подыму на братьев Иран и Туран. Ободрись и не бойся монгольских угроз и посулов, ибо хотя им и повезло и они и обладают силою, однако против рода Аббасидов у них кроме страстной мечты в голове да ветра в руке нет ничего».
|A 198b, S 455| Везир из этих бессвязных слов доподлинно понял, что могущество их [Аббасидов] будет пресечено, и так как [это могущество] приходило к концу в пору его везирства, то он извивался, словно змея, и обдумывал со всех сторон средство [как избавиться от беды].
Багдадские эмиры и тамошние вельможи, как то: Сулейман-шах ибн Бахрам, Фатх-ад-дин ибн Курд[109] и Муджахид-ад-дин Эйбек, младший даватдар, собрались у везира и стали дерзко хулить и порицать халифа, что он-де друг шутов и скоморохов и недруг воинов и ратных людей. «Мы-де, военачальники, то, что скопили в пору его отца, при нем распродали». А Сулейман-шах сказал: «Ежели халиф не примет мер отразить этого могучего врага, не станет готовиться да потарапливаться, то вскоре монгольская рать отважится на Багдадское владение и тогда ни одну тварь не помилует, как она уже поступила с другими городами и рабами божьими. Ни оседлого, ни кочевника, ни богатого, ни бедного, никого не оставит, а с женщин сорвет покрывало целомудрия. В том случае, ежели монголы не обложат [Багдад] со всех сторон, собрать войска из окрестностей было бы легко и я с войском совершил бы ночной
