Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи. Книга 1
— Но что же она написала? — спрашивает Гэндзи.
— Что написала? Да, кажется, ничего особенного… — отвечает То-но тюдзё, — что-то вроде:
Пусть ограда ветхаУ бедной хижины горной,Ты хотя б иногдаОдари своим блеском, роса,Лепестки этой нежной гвоздики…
Разумеется, я поспешил ее навестить. Как и прежде, сердце ее было полностью мне открыто, но, когда взирала она на блистающий росою сад, где, как и в доме, было пусто, уныло и дико, лицо ее выражало глубокую печаль, а порой из груди вырывались рыдания, соединявшиеся с тоскливым хором звенящих в траве насекомых. Совсем как в старинной повести…
В пышном цветеньеСметались цветы, и не знаю,Какой предпочесть?Все ж ни один из нихС «вечным летом» не может сравниться.[57]
Так, отодвигая на второе место славный цветочек гвоздики, я хотел показать, как велика моя любовь к ней самой. Говорят же: «Ни единой пылинке…» (12)
«Промок от росыРукав, коснувшийся ложа…О «вечное лето»!Вместе с холодным ветромОсень в наш сад пришла…» —
произнесла она как бы между прочим, и виду не подавая, что сердце ее глубоко уязвлено. Струящиеся по щекам слезы приводили ее в смущение, и она робко пыталась их скрыть, больше всего на свете не желая огорчать меня. Уверившись, что ничего дурного произойти не может, я снова перестал ее навещать, и тут она куда-то исчезла, скрылась бесследно. Не знаю, жива ли она еще, а если жива, то наверняка терпит нужду, влекомая изменчивым течением жизни. Увы, если б эта женщина в те дни, когда владела моим сердцем, не была так робка в проявлениях своей привязанности, ей не пришлось бы теперь бедствовать. Я бы не оставлял ее надолго одну и сумел бы создать ей приличное положение, позволяющее мне поддерживать ее своими заботами. А маленькая гвоздичка? Ведь и она мила мне чрезвычайно… Я долго искал их, но, увы, тщетно. Видимо. эту особу тоже можно отнести к тем женщинам, о которых мы сегодня говорили. Обманутый ее безмятежностью, я и мысли не допускал, что сна таила в душе обиду, и, хотя никогда не переставал любить ее, что толку? Ведь она так и не сумела понять… Постепенно ее образ изглаживается из памяти, но иногда вдруг придет в голову: «А что, если она и теперь не может забыть и вечерами томится от тоски, понимая, что ей некого винить, кроме себя самой?..» Да, такие не созданы для длительного союза, и полагаться на их верность невозможно. Вот и выходит — о твоей ревнивице забыть трудно, но жить с ней рядом тяжкое испытание, ведь в конце концов ничего, роме ненависти, не останется в твоем сердце. Та, вторая, как ни много у нее достоинств, как ни искусна она в игре на кото, слишком уж легкомысленна. Особа же, судьба которой по-прежнему мне небезразлична, своей чрезмерной скрытностью невольно навлекает на себя подозрения. Да, начав выбирать, вряд ли сможешь на ком-то остановиться. Таков наш мир. Впрочем, женщин трудно сравнивать — у каждой свое. Где вы найдете женщину, соединившую в себе все достоинства тех трех особ и лишенную их недостатков? Представьте, к примеру, что ваши помыслы устремились к богине Китидзё,[58] так и здесь вас скорее всего ждет разочарование: ничего человеческого, пропахла насквозь сутрами, ну как к такой подступиться?
Юноши смеются, а То-но тюдзё, повернувшись к То-сикибу-но дзо, говорит:
— Уверен, что у Сикибу есть, чем нас позабавить. Ну расскажи хоть что-нибудь!
— Разве может найтись что-нибудь достойное вашего внимания у меня, низшего из низших? — отнекивается То-сикибу-но дзо, но То-но тюдзё не отстает, торопит, и тот задумывается: «О чем же рассказать?» — и вот начинает:
— Когда я был всего лишь несмышленым школяром, мне встретилась одна женщина — настоящий кладезь мудрости. С ней, как и с той, о которой рассказывал Ума-но ками, можно было советоваться в любых случаях, даже если речь шла о службе. Она превосходно справлялась с самыми сложными житейскими делами, знаниями же своими посрамила бы и новоявленных ученых мужей, никто и слова вымолвить не смел в ее присутствии. Встретился я с ней в те дни, когда посещал одного ученого, наставлявшего меня в науках. Узнав, что в его доме много дочерей, я, не помню уж, при каких обстоятельствах, заговорил с одной из них, отец же, о том проведав, не замедлил вынести заздравную чашу и, обратившись ко мне, торжественно произнес: «Послушайте песню мою о двух путях».[59] Нельзя сказать, чтобы я питал к этой девице особенно глубокие чувства, однако, уважая волю учителя, все-таки стал время от времени ее навещать. Она же, привязавшись ко мне, окружила меня нежнейшей заботой.
По утрам, не успев подняться с ложа, обучала меня всяким премудростям, давала разнообразные наставления, которым следуя я обеспечил бы себе успешное продвижение по службе. Письма ее были безукоризненны, как будто принадлежали настоящему ученому: она не употребляла азбуки «кана» и писала одними «истинными знаками».[60] Естественно, я не мог расстаться с нею и учился у нее всему, как у учителя, даже сочинять китайские стихи, правда весьма неуклюжие, научила меня она, за что я ей по сей день благодарен. Тем не менее окончательно связывать с ней свою жизнь я не собирался хотя бы потому, что слишком часто пришлось бы мне, неучу, представать перед ней в невыгодном свете. А уж вам-то, благородным юношам, и вовсе не годится прибегать к услугам столь деятельных, подавляющих своей ученостью женщин. Впрочем, иногда видишь — ничтожная, жалкая особа, а сердце помимо воли влечется к ней — видно, таково предопределение судьбы. Мужчины бывают весьма непоследовательны, когда дело касается женщин.
Тут То-сикибу-но дзо умолкает, но остальные, желая узнать, чем кончилась эта история, принимаются его подбадривать, восклицая: «Право, что за удивительная особа!», и тот, понимая, что над ним подшучивают, все-таки, гордый вниманием, продолжает:
— Так вот, однажды я долго не навещал ее, а когда наконец зашел, не помню уж, по какому случаю, она приняла меня не в обычных наших покоях, где ничто не стесняло моей свободы, а в другом месте, да еще, к величайшей моей досаде, и занавесом отгородилась. «Уж не хочет ли она упрекнуть меня в неверности?» — подумал я. Нелепо, конечно, но чем не предлог?
Однако ж эта ученая дама была достаточно разумна, чтобы не ревновать попусту. Она давно уже постигла все тонкости любовных отношений и никогда не докучала мне упреками. И вот слышу из-за занавеса ее голос, отчетливо произносящий слова: «Я всегда была подвержена простудным заболеваниям и как раз сейчас, ощутив новый приступ этого недуга, приняла горячий отвар из целебных трав. Посему от меня исходит зловоние,[61] и я не имею возможности принять вас как полагается. Но если имеете ко мне неотложное дело, я готова обсудить его с вами через разделяющую нас преграду».
Все это было сказано весьма многозначительным тоном, и что я мог ответить? «Ах, вот, значит, как, понимаю…» — только и сумел произнести и хотел было удалиться, но женщине, видно, уже наскучило одиночество, и она громко закричала: «Заходите же непременно, когда запах исчезнет…» Пропустить эти слова мимо ушей значило обидеть ее, но оставаться дольше я тоже не мог, все вокруг и в самом деле было пропитано отвратительным, резким запахом, а потому, улучив подходящий для бегства миг, я произнес:
«Вот и вечер настал,О котором тебя, несомненно,Паучок известил[62] (13),Так зачем говорить мне: «Жди —И дня одного не пройдет…»
Как это понимать?»
— Не договорив, я выскочил вон, однако ж ответ ее успел настичь меня:
«Когда крепок союз,Когда ночи единой без встречиНевозможно прожить,Ничего не стоит боятьсяЛюбящему супругу…»
— Да, нельзя не отдать ей должного, ответила она быстро, — неторопливо рассказывает То-сикибу-но дзо, а юноши, дивясь: «Ну и история!», смеются:
— Ты все это просто выдумал…
— Где такую найдешь?
— Приятнее иметь дело со злым демоном. Вот ужас! — недовольно морщатся они, рассердившись. — Нашел о чем рассказывать!
— Может, вспомнишь что-нибудь более достойное нашего слуха? — пристают юноши к То-сикибу-но дзо.
— А по-моему, ничего более необычного вам не услышать, — обиженно отвечает тот и умолкает.
— Дурно воспитанные люди, и мужчины и женщины, как правило, тщатся выставить напоказ все свои знания, даже самые поверхностные, — говорит Ума-но ками. — Право, ничто не может быть неприятнее. Женщина, постигшая все тонкости Трех историй и Пяти книг,[63] в моих глазах скорее проигрывает в привлекательности. Правда, я не могу сказать, что предпочел бы иметь дело с особой, не получившей вовсе никакого образования и ничего не понимающей ни в общественных делах, ни в частных. Женщин не принято обучать наукам, но, обладая даже самой малой долей сообразительности, они могут познать многое. Достаточно лишь видеть и слышать. Находятся и такие, которые в конце концов начинают ловко писать «истинными знаками» и, потеряв всякое чувство меры, перегружают ими свои письма, причем нередко обращенные к женщине же, что вовсе недопустимо. На такое послание глядя, невольно содрогаешься от отвращения: «Право, разве пристало женщине…» Сама-то она, возможно, и не замечает, какое нелепое впечатление производит ею написанное, но стоит прочесть вслух!.. И ведь зачастую так пишут дамы самого высокого ранга.
