Дважды умершая - Автор Неизвестен -- Древневосточная литература

Дважды умершая

Китайские повести XVII века

Игрок в облавные шашки

«Повесть о том, как Маленький Даос подарил ход лучшему игроку Поднебесной, а девушка-игрок Мяо Гуань решила свою судьбу в двух партиях вэйци»

Рассказ второй из сборника «Эркэ пайань цзинци».

* * *

Юноша нашел подругу,

Жаждал с ней соединенья, —

Встречу Небо предрешило

За сто лет до их рожденья.

На людей, на птиц взгляните,

На зверей в чащобе леса, —

Всяк себе находит пару,

Как в сказанье — поэтесса:

Чжо Вэнь-цзюнь[1] игру на цине[2]

Услыхала ненароком;

Был в мужья поэт прекрасный

Чжо Вэнь-цзюнь подарен роком.

Если ты известный мастер,

Знаменит на всю округу, —

Ты, конечно, повстречаешь

И достойную подругу.

День грядущий нам неведом,

Он туманной скрыт завесой.

Предрешен был волей Неба

Брак поэта с поэтессой.

Так они нашли друг друга

По небесному веленью.

Замечательную пару

Прославляют поколенья.

В незапамятные времена сложилась пословица: «У всякой вещи своя пара». И потому, верно, так много существует рассказов о даровитых юношах и прекрасных девушках, которые соединились по воле Неба.

Один из этих рассказов, уважаемый читатель, ты сейчас и услышишь.

В провинции Шаньдун, в Яньчжоуской области, в уезде Цзюйе стояла когда-то беседка, и называли ее Беседкою Цветущего Благоухания. Осенью, после сбора урожая, здесь обычно собирались окрестные жители, чтобы принести жертвы богу Шэнь-нуну — Первому Землепашцу, а заодно и повеселиться. На столбе беседки висела деревянная доска с тремя иероглифами, обозначавшими ее имя и начертанными, как гласила молва, самим Янь Чжэнь-цином[3] давным-давно, еще в годы династии Тан. Доска, разумеется, пришла в ветхость, иероглифы стерлись, но сделать новую надпись никто не отваживался. И вот как-то раз, незадолго до осеннего жертвоприношения, местные старейшины устроили совет.

— Только по старой памяти нам известно, как зовется эта беседка, — говорили они, — надписи давно уже нет, да и сама доска, на которой она была начертана, того и гляди, рассыплется трухой. А ведь можно бы навсегда сохранить прекрасное это название! Давайте поставим внутри беседки каменную плиту и попросим какого-нибудь опытного каллиграфа написать три иероглифа.

А в тех краях обитал тогда сюцай[4] Ван Вэй-хань — потомок знаменитого каллиграфа Ван Си-чжи[5] из времен династии Цзинь. Вэй-хань превосходно владел письменным стилем Яня, и чуть ли не каждый в округе знал и ценил его искусство. Собрав подарки, старейшины пришли к нему со своею просьбой, и Ван Вэй-хань с охотою согласился. Он обещал, что в день торжества придет и, как принято говорить, поднимет свою кисть. А старейшины, в свою очередь, пообещала отшлифовать камень к этому сроку.

День праздника наступил, и все жители окрестных селений, от мала до велика, собрались подле беседки, чтобы полюбоваться на гулянье. Вы спросите, о каком гулянье я говорю? Да ведь я уже упомянул, что не только жертвы в честь божества приносят крестьяне в этот день, но и веселятся, как умеют: свистят флейты, гремят барабаны, там играют в мяч, здесь бьют из самострела, там развлекают толпу певицы, здесь выступают на подмостках куклы или живые актеры в ярких нарядах. Веселый праздник, отдых от трудов и забот! Можно ли удивляться, что посмотреть на все эти забавы приходит не только простой народ, но и люди высокого происхождения. Они появляются в окружении певиц и слуг, слуги несут вино. Когда священные обряды завершены и гулянья окончены, все расходятся по домам. В беседке остаются только старейшины — устроители праздника, они делят меж собою оставшееся после жертвоприношения вино и мясо и пируют до тех пор, пока все не напьются пьяны.

Так повторялось из года в год. Но на этот раз, ожидая прихода Ван Вэй-ханя, который, как вам уже известно, обещал сделать надпись на каменной плите, старейшины пригласили известную певицу Се Тянь-сян, чтобы вино за столом подносила она. Вышло, однако же, так, что Ван надолго задержался у какого-то приятеля. Столы были заставлены яствами, а его все не было и не было, и старейшины не решались пригубить чаши и томились в ожидании гостя. Наконец удивленная певица спросила:

— Отчего вы медлите, почему не идете к столу? Ведь все обряды закончены!

— Верно, но мы дожидаемся сюцая Вана, — отвечали старейшины.

— Какого сюцая?

— Сюцая Ван Вэй-ханя, знаменитого каллиграфа.

— Я давно о нем слышу, но до сих пор мы никогда не встречались. А почему он должен быть на вашем празднике?

— Он обещал нам начертать на этой каменной плите три иероглифа — название беседки. Вот уже и тушь растерта. Как только он сделает надпись — тотчас сядем за стол.

— Позвольте мне написать название — хотя, бы шутки ради, чтобы скоротать время: ведь вашего гостя все равно еще нет, — попросила Се.

— Как? Ты не только петь, ты еще и писать умеешь? — изумились старейшины.

— Да не столько пишу, сколько мажу. Я еще учусь — напишу и сразу сотру. Вот вам случай посмеяться над самозваной искусницей. Когда Ван придет, мы тут же смоем все, что я напачкаю, и он напишет по-настоящему. Дайте мне только кисть потолще.

— Откуда у нас кисть? Сюцай Ван сам должен принести кисть, — сказали старейшины.

Глиняная плошка с густо разведенною тушью стояла на столике перед глазами певицы. Ей до смерти хотелось немедленно попробовать свои силы, но что сделаешь без кисти? И вдруг Се Тянь-сян осенило. Она вынула из рукава тонкий шелковый платочек, на одном из углов завязала узел — и кисть была готова. Обмакнув узел в тушь, девушка взмахнула рукой, и на гладком камне появились два иероглифа — «Цветущее Благоухание». Тянь-сян была уже готова написать третий, как вдруг послышался звон колокольчиков.

— Никак, сам господин Ван пожаловал! — воскликнул кто-то из старейшин.

Рука девушки остановилась, взгляд оторвался от плиты. В самом