О милосердии - Луций Анней Сенека

с целью сообщить ему умение наблюдать вознесла его. голову вверх и поместила на гибкой шее, чтобы он мог свободно следить за скольжением светил от восхода к закату, не отводя взгляд от круговорота небес. Далее, выведя на небо шесть звездных знаков днем и шесть ночью, она устроила так, что каждая часть ее, явленная зрителю, возбуждает интерес к остальному, еще неизвестному. Ибо нашему взгляду весь существующий мир недоступен, сама его истинная протяженность неизвестна. Однако наш умственный взор обнаруживает путь исследования и намечает основы, так что разыскание истины может продвинуться от явного к скрытому и проникнуть даже в такое отдаленное прошлое, когда еще не существовало этого видимого нами мира. Мысль устремляется к древнейшему: откуда появились светила, каким было состояние вселенной до того, как она стала неоднородной и распалась на составляющие; по какому правилу разъединялось перепутанное и слитое; кто назначил всем вещам их место, и по своей ли природе тяжелое осело, а легкое взмыло ввысь, или за подъемом и падением тел стоит некая высшая воля, давшая каждой части определенный заной; правдиво ли воззрение, которым прежде прочих доказывается божественность человеческой души, а именно: что частицы и как бы некие искры от звезд упали на землю и завязли в чуждой им субстанции. Разум пробивает небесную твердь; он не довольствуется знанием того, что открыто взгляду, «я пытаюсь понять, — говорит он, — что́ лежит за пределами мира: там бездонная глубина, или же и тем областям положены свои границы; каков облик внешнего мира — гомогенная, равномерно распределенная по всему пространству бесформенная слитая масса, или же вещи и там разделены и как-то упорядочены; соприкасаются ли внешние пространства с нашим миром или далеко отстоят от него, он же катится в пустоте; делится ли вещество, из которого строится все, что рождено и чему предстоит родиться, на некие конечные элементы, или материя неразделима в своей протяженности и в любой части способна к изменению. Противостоят ли друг другу элементы или не борются, но действуют различными путями, пребывая в согласии». Оцени, сколь малый срок имеет тот, кто рожден для исследования подобных вещем, даже если он потратит на это все свое время. Пусть не даст услужливости отвлечь себя, не допустит легкомыслию отнять ни единого мгновения, пусть с крайней скупостью расходует каждый свой час вплоть до последнего и завершит занятия вместе с жизнью, пусть несчастья не лишат его природного дара — все равно для познания нетленного человек слишком тленен. Следовательно, если мое восхищение и мои зашил целиком принадлежат природе, значит я живу в согласии с ней. Природа захотела, чтобы я совершал две вещи: занимаю деятельностью и вместе с тем освобождал врем да созерцания. Обе эти вещи я и делаю, поскольку само созерцание подразумевает деятельность.

6

«И все же существенно, — скажешь ты, — ради чего ты выбираешь такую жизнь. Возможно, она тебе просто нравится и ты не думаешь найти в ней ничего, кроме неустанного созерцания без всякого результата: ведь это приятно и по-своему соблазнительно». На это возражение отвечу тебе следующее: «Точно так же существенно, с каким настроем ты проводишь жизнь в государственных делах и настолько ли погружен в суету повседневности, что не находишь возможности отвлечься от земного и обратить взор к божественному. Как в деловой жизни зазорно оставлять без внимания добродетели и не уделять времени умственным занятиям, но следует тесно переплетать их с практикой, не ограничиваясь голым ведением дел, так и праздная добродетель останется несовершенным благом и зачахнет в бездействии, если не покажет, чему научилась. Кто будет отрицать, что она должна проверять свои успехи на практике и не только мысленно определять, что следует делать, но подчас и прикладывать труд, собственноручно воплощая свои мысли? Так что же, если за мудрецом дело не стало, если отсутствует не деятель, но поле приложения деятельности, неужели запретишь ему пребывать наедине с собой? С каким духовным настроем мудрый уходит на покой? Он знает, что и на досуге сделает то, чем будет полезен потомкам. Ведь мы же сами уверяем, что и Зенон, и Хрисипп совершили больше, чем если бы командовали войсками, занимались политикой, издавали законы. Впрочем, они и написали самые лучшие законы, только не для одной страны, а для всего человечества. И как по-твоему, достойному человеку непозволительно наслаждаться таким досугом, который он использует, чтобы указать правила на все века, выступая не перед немногими, но перед людьми всех стран и поколений, нынешних и грядущих? Спрошу, наконец, согласно ли со своими предписаниями жили сами Клеанф, и Хрисипп, и Зенон?» Ты несомненно ответишь, что они вели именно такую жизнь, которую, по их словам, и надо было вести. Однако ни один из них не участвовал в управлении государством. «У них, — возразишь ты, — не было ни соответствующих жизненных условий, ни того общественного положения, какое обычно есть у людей, допускаемых к ведению государственных дел». И тем не менее они жили не праздной жизнью, ибо нашли возможность сделать так, чтобы их досуг принес людям больше пользы, чем беготня и пот других. А значит, они сделали немало, хотя и не были политическими деятелями.

7

Отметим также, что, пытаясь выяснить, какой род жизни наилучший, выбирают обычно из трех. Один — использовать время для удовольствий, другой — для наблюдения, и третий — для деятельности. Отбросив прения, отбросив ненависть, которая,, как мы установили, непримирима у людей, идущих разными путями в жизни, давай прежде всего уясним,что все они, хотя и под разными названиями, ведут к одному и тому же. Примат удовольствия не исключает созерцания; тот, кто предан созерцанию, не остается без удовольствия; жизнь, предназначенная деятельности, причастна также и созерцанию. «Очень большая разница, — возразишь ты, — является ли нечто целью или просто прилагается к другой цели». Конечно, разница велика, и все же друг без друга эти вещи не существуют: одному невозможно созерцать, не действуя, другому — действовать, не созерцая, и тот третий, о котором мы вместе условились думать неодобрительно, признает наилучшим не бездеятельное удовольствие, но то, которое находит для себя надежным на разумном основании. Следовательно, даже эта партия наслаждения занята деятельностью. Нельзя же ей считаться бездеятельной, если сам Эпикур говорит, что готов в определенных случаях отойти от удовольствия и даже предпочесть страдание, когда с удовольствием будет связано раскаяние или когда нужно выбрать меньшее страдание, чтобы избежать большего. Чего ради я это высказываю? С целью показать, что созерцательная жизнь угодна