Диалоги об Атлантиде - Платон
Алк. Что же более?
Сокр. А между тем мы согласились, что управляющее-то телом есть человек?
Алк. Согласились.
Сокр. Так неужели тело управляет самим собою?
Алк. Никак.
Сокр. Ведь мы сказали, что оно управляется?
Алк. Да.
Сокр. Следовательно, искомое-то уже не оно?
Алк. Вероятно, не оно.
Сокр. Но, может быть, телом управляет то и другое вместе, и это-то есть человек?
Алк. Да, может быть.
Сокр. Уж всего менее; потому что если из двух одно не управляет, то управлять обоим вместе невозможно никаким образом.
Алк. Правда.
Сокр. Если же человек не есть ни тело, ни то и другое вместе; то остается, думаю, заключить, что или вовсе нет ничего такого, или, когда есть, то человеку всего приличнее быть душою.
Алк. Без всякого сомнения.
Сокр. Так нужно ли еще яснее доказывать тебе, что человек есть душа?
Алк. Нет, для меня и этого, клянусь Зевсом, кажется достаточно.
Сокр. Да пусть доказательство и не точно, а только посредственно, всё-таки мы можем быть довольны; потому что рассматриваемый предмет с точностью узнаем не прежде, как открыв то, что теперь, для избежания долговременного исследования, пропустили.
Алк. Что же такое пропустили мы?
Сокр. Пропустили недавно высказанную мысль, что наперед нужно бы исследовать «само по себе». Ведь вместо «самого по себе» мы теперь исследываем «само по себе отдельное, что такое оно», и этого, вероятно, будет достаточно; потому что в нас владычественнее-то души, вероятно скажем, нет ничего.
Алк. Конечно нет.
Сокр. Значит, нам хорошо будет думать, что я и ты, беседуя друг с другом посредством слов, беседуем душа с душою?
Алк. Без сомнения.
Сокр. Вот это-то самое мы недавно и сказали, что, то есть, Сократ, при посредстве слова, беседуя с Алкивиадом, беседует, видно, не с лицом его, а именно с Алкивиадом, поколику он есть душа.
Алк. Мне кажется.
Сокр. Следовательно, предписывающий познать самого себя велит нам познать душу?
Алк. Вероятно.
Сокр. Стало быть, кто знает что-нибудь принадлежащее телу, тот узнал свое, а не себя.
Алк. Так.
Сокр. Поэтому ни один врач не знает себя как врач, ни один гимнастик – как гимнастик.
Алк. Вероятно.
Сокр. А земледельцы и другие ремесленники, значит, уж очень далеки от самопознания; потому что эти-то занимаются, как видно, и не своим, но такими делами, которые, по ремеслу, еще далее, чем свое. Они знают вещи, относящиеся только к служению телу.
Алк. Ты правду говоришь.
Сокр. Итак, если самопознание состоит в рассудительности, то из этих людей никто не рассудителен по ремеслу.
Алк. Мне кажется, нет.
Сокр. Оттого-то эти ремесла и представляются низкими, несвойственными человеку порядочному.
Алк. Без сомнения.
Сокр. Так еще однажды: кто заботится о теле, тот заботится о своем, а не о себе?
Алк. Должно быть.
Сокр. А кто – о деньгах, тот – и не о себе, и не о своем, но о вещи еще более далекой, чем свое?
Алк. Мне кажется.
Сокр. Значит, ростовщик заботится даже и не о своем.
Алк. Правильно.
Сокр. Стало быть, кто полюбил Алкивиадово тело, тот полюбил не Алкивиада, а нечто принадлежащее Алкивиаду.
Алк. Ты правду говоришь.
Сокр. Напротив, кто любит твою душу, тот – тебя?
Алк. Из сказанного необходимо следует.
Сокр. И кто любит твое тело, тот, когда оно перестает цвесть, тотчас удаляется?
Алк. Очевидно.
Сокр. Напротив, любящий душу-то не удалится, пока ты не устремишься к лучшему?
Алк. Очень вероятно.
Сокр. Вот я не удаляюсь, а остаюсь; между тем как другие, видя, что твое тело отцвело, удалились.
Алк. Да и хорошо делаешь, Сократ; и не удаляйся.
Сокр. Старайся же быть, сколько можно, прекраснее.
Алк. Непременно буду стараться.
Сокр. Так дело-то твое вот каково: выходит, что у Алкивиада, сына Клиниасова, не было, как видно, и нет любителей, кроме одного, зато уж милого[286], то есть кроме Сократа, сына Софрониска и Фенареты.
Алк. Правда.
Сокр. А не говорил ли ты, что я чуть упредил тебя своим приходом, что ты сам хотел прийти ко мне и узнать, почему я не отстаю от тебя?
Алк. Да, говорил.
Сокр. Так вот и причина: я один любил тебя, а все другие – твое. Но твое отцветает; напротив, ты начинаешь расцветать. Поэтому теперь я уже не оставлю тебя, чтобы, под влиянием афинского народа, ты не испортился и не сделался хуже. А я очень боюсь, как бы, полюбив народ, ты не испортился; потому что такому несчастью подвергались уже многие и отличные афиняне. Ведь народ великодушного Эрехтея[287] носит прекрасную маску, а видеть его надобно во всей наготе. Смотри же, сохрани осторожность, о которой я говорю.
Алк. Какую?
Сокр. Сначала займись, мой друг, и узнай всё, что нужно знать для вступления на поприще гражданских дел; а прежде того – никак, чтобы тебе вступить с запасом противоядия и не подвергнуться беде.
Алк. Ты, Сократ, кажется, хорошо говоришь; но потрудись объяснить, каким бы образом нам позаботиться о себе.
Сокр. Да это и прежде уже было много раз определено. Мы вполне согласились, что́ такое мы, и только опасались, как бы не ошибиться в этом и, мимо сознания, не направить своего попечения к чему другому вместо нас.
Алк. Так.
Сокр. После этого нам остается заботиться о душе и ее иметь в виду.
Алк. Явно.
Сокр. А попечение о теле и имении предоставить другим.
Алк. Почему не так.
Сокр. Как же бы нам уразуметь это со всею ясностью? Ведь узнав это, мы, как видно, узнаем и самих себя. Скажи, ради богов, не понятно ли для нас, сколь хорошо говорит дельфийская надпись, о которой мы только что упоминали?
Алк. К чему клонится вопрос твой, Сократ?
Сокр. Я скажу тебе, какой смысл и совет угадываю в этой надписи. Подобий тут должно быть немного; сужу только по зрению.
Алк. Что хочешь ты сказать?
Сокр. Размысли сам. Если бы она советовала глазу, как теперь советует человеку, и сказала: гляди на самого себя; то как поняли бы мы ее убеждение? Не на то ли смотреть убеждала бы она его, на что смотря, он видел бы себя?
Алк. Явно.
Сокр. Вникнем же, на что в ряду существ должны мы глядеть, чтобы видеть и это существо, и самих себя?
Алк. Явно, Сократ, что на зеркало, или на что другое в том же роде.
Сокр. Ты говоришь правильно. Но нет ли чего-нибудь такого и в глазе,
