И. Гончаров - Книга Государя. Антология политической мысли
Так как дела его для Князя нового были подлинно велики, то я хочу вкратце указать, как он хорошо умел выступать под личиной лисицы и льва, природе которых, как я говорил выше, Князю необходимо подражать. Север, поняв неспособность императора Юлиана, убедил свои войска, над которыми он начальствовал в Славонии, что следует пойти на Рим и отомстить за смерть Пертинакса, убитого солдатами-преторианцами; под этим предлогом, не подавая виду, что стремится к власти, он двинул войска на Рим и был в Италии раньше, чем там узнали о его походе. Когда он явился в Рим, Сенат со страху избрал его императором, а Юлиан погиб. После такого начала Северу, чтобы подчинить себе все государство, оставалось одолеть два препятствия: одно было в Азии, где начальник войск Нигер заставил провозгласить себя императором, другое – на западе, где находился Альбин, который тоже тянулся к власти. Так как Север считал опасным объявить себя открытым врагом обоих, он решил напасть на Нигера[125] и обмануть Альбина. Последнему он написал, что, будучи избран Сенатом в императоры, он хочет разделить с Альбином[126] это достоинство, даровал ему титул Цезаря и по постановлению Сената сделал его соправителем; все это было принято Альбином за правду. Однако потом, когда, победив и умертвив Нигера, Север устроил восточные дела и вернулся в Рим, он стал жаловаться в Сенате, что Альбин, не чувствуя признательности за оказанные благодеяния, предательски пытался его убить, почему Север вынужден отправиться в поход и наказать Альбина за неблагодарность. После этого Север выступил, настиг Альбина в Галлии и лишил его государства и жизни.
Кто рассмотрит поступки Севера в отдельности, найдет в нем свирепейшего льва и коварнейшую лисицу; тут же будет видно, что каждый боялся и чтил Севера, войска его не ненавидели, и никто после этого не удивится, что он, новый человек, мог удерживать такое государство; его огромная слава всегда защищала его от ненависти, которая могла подняться в народе из-за поборов. Сын его, Антонин, был со своей стороны человеком высоких достоинств, которые вызывали восхищение народа и любовь солдат; он был человек военный, необычайной закаленности, презирал изысканную пищу и всякую изнеженность, за что был любим всеми войсками. Однако его зверство и жестокость были настолько неслыханны, что, уничтожив бесконечными отдельными убийствами бо́льшую часть народа в Риме и все население в Александрии, он сделался для всех предметом величайшей ненависти; даже приближенные начали его бояться, и он был убит центурионом среди своих войск. Надо иметь в виду, что подобных покушений, которые являются последствием решения, принятого одним смелым человеком, Князь избегнуть не может. Каждый, не боящийся умереть, может убить, но Князю не надо очень этого бояться, потому что такие случаи крайне редки. Князь должен только остерегаться тяжко оскорблять кого-нибудь из людей, услугами которых он пользуется и кого приближает к себе по службе. Как раз обратно поступил Антонин, зверски убивший брата своего центуриона, ежедневно угрожавший ему самому и тем не менее оставлявший его в своей личной страже; это было безрассудство, сулившее ему гибель, как оно и случилось.
Перейдем, однако, к Коммоду, которому было очень легко удержать власть, доставшуюся ему по наследству, как сыну Марка; ему надо было только идти путем отца, чтобы удовлетворить и народ, и солдат; но природа его была жестокая и животная, и, ради возможности удовлетворить свои хищные страсти за счет народа, он решил заискивать перед войсками и предоставить им полную волю; с другой стороны, он не выдерживал своего достоинства, часто выходя на арену биться с гладиаторами, совершая другие самые низменные поступки, не достойные величия императора, так что сделался гадок даже в глазах солдат. Ненавистный одним и презираемый другими, он стал жертвой заговора и был убит.
Остается сказать о свойствах Максимина. Это был воинственнейший человек, и так как войскам надоела дряблость Александра, о чем я говорил раньше, то после смерти последнего они выбрали императором Максимина. У власти он пребыл недолго, ибо два обстоятельства возбудили ненависть и презрение к нему: одно – низменное происхождение из фракийских пастухов (то было известно всем и вызывало общее презрение), второе – это созданная им самим молва о его страшной жестокости, так как в начале своего правления, отложив свой приезд в Рим и вступление на императорский престол, он через своих ставленников совершил в Риме и в других местах империи множество злодейств. Когда все прониклись презрением к нему за ничтожество его происхождения и ненавистью из-за страха перед его зверством, против него возмутилась сначала Африка, затем Сенат со всем римским народом, и наконец поднялась на него вся Италия. К этому примкнуло его собственное войско; обложив Аквилею, встречая трудности при осаде, устав от жестокости Максимина и уже меньше боясь его, так как все видели, что он окружен врагами, солдаты его убили.
Не буду говорить ни о Макрине, ни о Гелиогабале, ни о Юлиане, которые вследствие своего полного ничтожества немедленно исчезли, но обращусь к выводу из этого рассуждения. Я утверждаю, что князья нашего времени не так сильно чувствуют в своем управлении эту трудность – как-то по-особенному ублажать солдат; если и приходится уделять им некоторое внимание, это разрешается легко, потому что ни у кого из современных князей нет постоянных войск, точно сросшихся с правительством и с управлением провинциями, как это было с военными силами Римской империи. Следовательно, если тогда было необходимо угождать больше солдатам, чем народу, то именно потому, что солдаты были сильнее народа; теперь же для всех князей, кроме турецкого и египетского, важнее удовлетворить народ, чем солдат, потому что народ сильнее солдат. Я исключаю турецкого султана, который всегда держит при себе двенадцать тысяч пехоты и пятнадцать тысяч конницы, от которых зависят безопасность и крепость его царства; этому государю необходимо сохранить их привязанность, отложив всякую другую заботу. Таково же и царство султана египетского. Так как он целиком в руках солдат, то и ему приходится заботиться о сохранении их расположения, не думая о народе. Заметьте, что это государство султана египетского отличается от всех других княжеств, оно похоже разве лишь на христианское папство, которое нельзя назвать ни наследственным, ни новым княжеством; наследниками и господами являются и остаются не сыновья старого правителя, а тот, кто будет возведен в это достоинство путем избрания имеющими на то полномочие лицами. Так как этот порядок существует издревле, то египетское государство нельзя называть новым, и в нем нет трудностей, какие бывают в новых государствах; ведь хотя правитель новый, но учреждения государства стары и приноровлены к встрече Князя, точно он наследственный государь.
Возвратимся, однако, к нашему предмету. Я считаю, что всякий, кто задумается над изложенным выше рассуждением, увидит, что ненависть или презрение были причиной гибели названных императоров, и узнает, как случилось, что при известном поведении одних и совершенно противоположном образе действия других только один человек с каждой стороны прожил счастливо, а другие кончили печально. Он убедится, что Пертинаксу и Александру как новым людям на престоле было бесполезно и вредно подражать Марку, повелителю по праву наследства; точно так же для Каракаллы, Коммода и Максимина было гибельно подражать Септимию Северу, так как в них не было достаточной силы, чтобы идти его путем. Таким образом, новый Князь в новом княжестве не может подражать деяниям Марка и не нужно ему гоняться за делами Севера, но он должен научиться у Севера, как устанавливать свою власть, а от Марка взять все необходимое, чтобы уметь со славою сохранить государство, уже давно существующее устойчиво и крепко.
Глава XX
О том, полезны или вредны крепости и многое другое, к Чему Часто прибегают князья
Некоторые правители, чтобы спокойно владеть государством, обезоруживали своих подданных; другие старательно поддерживали в подвластных странах раздоры партий; третьи сеяли недовольство против себя же; некоторые старались привлечь на свою сторону людей, считавшихся в начале их правления ненадежными; иные возводили крепости, другие их разрушали и срывали. И хотя обо всех этих вещах нельзя высказать точного суждения, не касаясь особенностей государства, где пришлось принимать подобные меры, однако я буду говорить вообще, насколько сущность дела сама по себе это допускает.
Никогда не бывало, чтобы новый Князь обезоруживал своих подданных; наоборот, найдя их безоружными, он всегда их вооружал; ведь полученное ими от тебя оружие становится твоим, люди подозреваемые делаются тебе верными, тот, кто был верен и прежде, в этом укрепляется и из подданного превращается в твоего сторонника. Но так как всех подданных вооружить нельзя, то, оказав милость тем, кому ты даешь оружие, можно уже свободнее поступать с прочими, и эта разница в обхождении, которую вооруженные поймут, заставляет их чувствовать, что они тебе обязаны; остальные же извинят тебя, признавая необходимость отличать тех, кто подвергается бо́льшим опасностям и несет больше обязанностей. Когда же ты обезоруживаешь подданных, то этим сейчас же оскорбляешь их, показывая, что по трусости или недоверию ты в них сомневаешься. И то, и другое предположение вызовет к тебе ненависть. Но оставаться безоружным ты не можешь, и приходится обращаться к наемным отрядам, которые отличаются свойствами, уже описанными выше. Будь они даже хороши, их не может быть достаточно для защиты тебя от сильных врагов и ненадежных подданных. Поэтому, как я уже сказал, новый Князь в новом государстве всегда создавал собственные войска. Такими примерами полна история. Когда же Князь приобретает новое государство, присоединяемое как отдельная часть к его старым владениям, то необходимо это государство разоружить, кроме тех жителей, которые были твоими сторонниками при завоевании; но даже и этих людей надо со временем, пользуясь для этого обстоятельствами, сделать существами дряблыми и изнеженными и вообще устроить так, чтобы все вооруженные силы государства состояли из твоих собственных солдат, служащих тебе в твоей исконной земле.
