Катулл - Лирика Древнего Рима

Разве не лучше растет земляничник в пустынных ущельях

И не привольней течет диким потоком ручей?

Берег красивей, когда он расцвечен камнями природы,

Птиц безыскусная песнь слаще гораздо звучит.

15 Кастор был покорен не убранством Левкипповой Фебы,

Не потому и Поллукс встарь Гилаиру любил;

Да и не этим зажгла раздор между Идом и страстным Фебом

Эвенова дочь возле отцовской реки,

И на колесах чужих увезенная Гипподамия

20 Мужа фригийца304 влекла вовсе не ложной красой:305

Облик живой этих лиц, самоцветами не искаженный,

В красках сумел передать кистью своей Апеллес.306

Жены, подобные тем, не ищут любовников всюду:

Мерою полною им скромность дает красоту.

25 Не потому говорю, что соперников я опасаюсь:

Дева вполне хороша, если влюблен хоть один.

Ты же — тем паче: тебе аонийскую лиру вручила

Мать Каллиопа и Феб песни свои подарил.

Речи прелестны твои, и тебе ниспослано свыше

30 Все, чем Венера мила, все, чем Минерва горда.

Этим и будешь ты мне всю жизнь мила и любезна,

Лишь бы противна была жалкая роскошь тебе.

Как на пустом берегу в забытьи критянка лежала,

В час когда уходил в море Тезеев корабль,307

Как Андромеда, Кефеева дочь, без оков задремала,

Лежа на твердой скале, первым объятая сном,

5 Как эдонида,308 упав, утомленная долгою пляской,

Спит на ковре травяном у Апидановых вод,309 —

Так же, казалося мне, и Кинфия сладким покоем

Дышит, головку свою к зыбкой склонивши руке,

Ночью когда я пришел, отуманенный Вакхом обильным

10 И освещали мне путь, факел колебля, рабы.

Тут я, еще не совсем потеряв помраченные чувства,

К смятой постели ее робко пытался скользнуть.

Хоть с двух сторон и Амур и Либер, страсть разжигая,

Оба жестоким огнем стали меня искушать,

15 Тихо ее приподнять, подложить ей под голову руку

И, повернувши уста, к ним поцелуем прильнуть, —

Все-таки я не посмел покой госпожи потревожить,

Помня про вспыльчивый нрав, часто терзавший меня;

Лишь неотступно в нее я внимательным взором впивался,

20 Так же, как Аргус, дивясь на Инахиды рога.310

То со своей головы снимать начинал я веночки

И возлагал их тебе, Кинфия, я на чело.

То забавлялся, тебе поправляя тихонько прическу,

То осторожно тебе вкладывал в руки плоды.

25 Но равнодушному сну расточал я дары понапрасну:

Часто с высокой груди падали наземь дары.

Всякий же раз, когда ты во сне потихоньку вздыхала,

Трепетный, я цепенел, глупой приметы боясь,

Чтоб сновиденья тебе не навеяли страхов нежданных,

30 Чтобы никто не посмел нагло тобой овладеть.

Так и стоял я, пока, проходя от окошка к окошку,

Не постаралась луна в очи тебе заглянуть.

Светлым раскрыла лучом луна твои сонные глазки,

И, опершись на постель, ты мне сказала тогда:

35 «Ах, наконец-то замок на дверях соперницы гордой

К мягким подушкам моим снова тебя возвратил!

Где ты часы проводил лишь мне обещанной ночи,

И на закате светил томный откуда бредешь?

О, если б сам ты терпел такие же ночи, какие

40 Ты заставляешь терпеть вечно бедняжку твою!

Долго, усталая, сон прогоняла я пурпурной пряжей,

Или гасила печаль звуком Орфеевых струн,311

Или же вновь я кляла в своем одиночестве тихом

Эти свиданья твои долгие на стороне.

45 Сон победил наконец, крылами коснувшись отрадно:

Он лишь один осушил горькие слезы мои».

Что восхваляешь ты, Басе,312 мне столько всяких красавиц?

Думаешь, я изменю милой моей госпоже?

Иль ты не в силах терпеть, чтоб судьбою мне данные годы,

Сколько бы ни было их, в рабстве привычном я жил?

5 Если б ты даже воспел Антиопу мне, дочку Никтея,

Иль Гермионы самой, дивной спартанки, красу,

Или красавиц иных, рожденных прославленным веком, —

Кинфия все же, поверь, славой затмила бы их;

Не говоря уж о том, что в сравненье с любою красоткой,

10 Даже при строгом суде, всех она их превзойдет.

Но не фигура ее довела меня, Басе, до безумья;

Большее есть, от чего сладко сходить мне с ума:

Ум благородный ее, совершенство в искусствах, а также

Грация неги живой, скрытая тканью одежд.

15 Хоть и стараешься ты уничтожить взаимную нежность,

Все ж мы обманем тебя, верность друг другу храня.

Это тебе не пройдет: красавица, страстью пылая,

Будет, как яростный враг, громко тебя поносить;

Не пригласит уж тебя, меня к тебе не отпустит

20 И не забудет вовек о преступленье твоем.

Примется в гневе чернить тебя красавицам всюду,

И ни единая дверь впредь уж не примет тебя.

В жалобах горьких своих никаких алтарей не забудет,

Всюду слезами она камень святой оросит.

25 Худшей беды для Кинфии нет, чем бога немилость,

Если он презрит ее и уничтожит любовь,

Главное, — если мою! Пусть вечно будет такою,

Пусть никогда мне не даст повода слезы пролить!

Желчный завистник ты мой, перестань наконец насмехаться

И не мешай нам идти вместе дорогой одной.

Что тебе нужно, глупец? На себе испытать мои муки?

Сам ты, несчастный, спешишь горечь страданий узнать.

5 Сам ты, несчастный, пойдешь сквозь огонь, незнакомый доселе,

Пить иссушающий яд всех фессалийских отрав.

Нет, не похожа она на других легкомысленных женщин:

Если рассердится вдруг, то уж пощады не жди.

Даже порою, твоим совсем не противясь желаньям,

10 Все же заставит тебя тысячи зол испытать.

Живо лишит тебя сна, — и глаза тебе затуманит:

Только она покорить диких способна мужей.

Ах, сколько раз ты придешь ко мне, отвергнутый ею, —

В тяжких рыданьях твоих гордые смолкнут слова.

15 Трепетный ужас тогда породят эти горькие слезы,

Страх безобразным клеймом запечатлеет лицо;

Что ни промолвишь — из уст лишь жалобы снова польются,

Жалкий, не будешь ты знать, где ты и кто ты такой.

Скоро почувствуешь ты, как тяжко у Кинфии в рабстве

20 И как ужасно уйти изгнанным прочь от нее.

Бледности хмурой моей изумляться ты перестанешь:

Полно дивиться тебе страшной моей худобе!

Знатность рода ничуть тебе в любви не поможет:

Изображеньям отцов не покорится Амур.

25 Если же ты хоть слегка провинишься пред Кинфией, — горе

Как запятнает молва громкое имя твое!

Где мне, внимая мольбам, тебе принести утешенье,

Раз я и сам не найду средства от собственных бед.

Оба несчастные мы, скорбя в одинаковой страсти,

30 Знаю, друг к другу на грудь плакать тогда прибежим.

Так не пытай же ты, Галл, что может Кинфия сделать:

Если на зов твой придет, — каяться будешь потом.

Адриатический вал не боюсь я с тобою прорезать,

Тулл, и пуститься в ладье вдаль по Эгейским волнам,

Вместе с тобой я готов на Рипейские горы взбираться,

Даже зайти за предел дальних Мемноновых стран.313

5 Но полонили меня объятия нежно любимой,

Страстные просьбы ее, лик, искаженный мольбой.

Ночи она напролет говорит мне о пламени сердца,

Плачет, что нет уж богов, если забыта она,

Если она — не моя, и тем угрожает в печали,

10 Чем все подруги грозят неблагодарным друзьям.

Я пред упреком ее не могу устоять ни минуты:

Горе тому, кто в любви может бесчувственным быть!

Разве так важно уж мне побывать в ученых Афинах

Иль увидать красоту древних азийских богатств,

15 Чтобы корабль, на котором я вдаль уплыву, проклинала

Кинфия, в горькой тоске щеки терзая себе,

Счет неполученных ласк предъявляя враждебному ветру,

Плача, что нет никого жестче неверных друзей?

Дяде, о Тулл,314 своему уступать ты в славе не должен:

20 Нашим союзникам вновь древний порядок верни:

Ты ведь за всю свою жизнь не знавал увлечений сердечных,

Воинской чести отцов верно ты служишь всегда.

Да не доставит тебе никогда столько слез и страданий,

Сколько их мне преподнес резвый мальчишка Амур!

25 Мне же, кто волей судьбы оставаться в безвестности должен,

Душу свою мне отдать праздности вечной позволь.

Многие волей своей от длительной страсти погибли,

В их роковое число примет могила меня.

Я не для славы рожден и не годен для битвы кровавой:

30 Рок повелел мне служить воином верным любви.