Мартин Нексе - В железном веке
— Вон и Арне едет! Найдется у тебя что-нибудь повкуснее для него, Анн-Мари?
Да, вот он подъезжает к дому, ее старший сын, и улыбается ей еще издалека. Нет, эта улыбка относится к «Тихому уголку», а не к ней, — ее не видно из-за занавески.
— Я выйду на крыльцо и крикну ему, чтобы он остановился, — сказала Мария.
Старик Эббе рассмеялся:
— Ну что же, если ты полагаешь, что ему или лошадке взбредет на ум проехать мимо наших ворот. У Арне преданное сердце, можешь мне поверить. Он часто делает большой крюк, только чтобы навестить нас, стариков.
— Отец, отец! — воскликнула Мария и приложилась лбом к плечу старика. Она опять достала носовой платок и высморкалась. Да, глаза у нее сегодня были что называется «на мокром месте».
В эту минуту дверь распахнулась, и Арне бросился в объятия старика.
— А, и ты вспомнила сюда дорогу? — со своей обычной, резкой прямотой обратился он к матери и тут же, подбежав к кухонной двери, крикнул: — Я голоден, как волк!
Но Мария не могла больше стоять спокойно, она схватила сына и начала целовать, несмотря на его сопротивление.
— Ты ведь, как-никак, мой сынок, — набравшись храбрости, шепнула ока.
Арне не без удивления посмотрел на мать, потом вынул книги из ранца и принялся рассказывать деду о том, что задано на завтрашний день. Видно, старик и мальчик не впервые сидят вдвоем над уроками!
— Что же ты не взяла с собой малышей? — внезапно сказал Арне и взглянул на мать. — А бабушка давно их не видела.
Мария ответила ему скорбным взглядом.
— Да, как это нехорошо с моей стороны! И что я за человек! Я сейчас возьму твой кабриолет и съезжу за ними, — губы ее опять задрожали.
Старик Эббе взял ее за плечи и легонько встряхнул.
— Ты такая же, как все мы грешные, — не столько бессердечная, сколько беспамятная. Ну, а теперь тебе пора развеселиться. Мне хочется думать, что в этот счастливый день мы видимся не в последний, а в первый раз. — Он погладил ее по щеке.
— Да, отец, я тоже радуюсь этому дню, радуюсь, что вижу тебя и Анн-Мари! Только сегодня все как-то оборачивается против меня, и я получаю пинки, впрочем — вполне заслуженные.
— Нам остается только покорно сносить заслуженные пинки, девочка моя, — улыбнулся старик Эббе. — На то у нас и бессмертные души.
Он не пожелал, чтобы она сегодня ехала за детьми.
— Привези их завтра, привози хоть каждый день — нам они не наскучат. Но сегодня уже поздно. Кроме того, мы сегодня вечером собирались уйти.
Он не сказал куда, но Мария поняла это по его голосу.
— И я пойду с вами, отец! — тихонько сказала она.
— Там очень обрадуются тебе. Арне может сказать дома Сэрену Йепсену, чтоб он за тобой приехал к девяти часам. На обратном пути вы сделаете маленький крюк и подвезете нас, стариков.
По всему было видно, что старый Эббе очень обрадован ее намерением.
— Ты, верно, забыл, отец, что Сэрен Йепсен больше у нас не служит?
— Верно! Верно! Я совсем упустил из виду. А как он, кстати, живет, старый горемыка?
— Не знаю, — отвечала Мария и по глазам отца тотчас же заметила, как его удивил и огорчил такой ответ.
— Он больше сорока лет проработал на хуторе, — заметил Эббе. — И если говорить по справедливости, то мы все ему многим обязаны. Нильс недавно навещал его. — Старик рассказал о посещении Нильса и о его стараниях раздобыть лошадь для старого ветерана. — Но лошади день ото дня дорожают.
— Я могу послать ему русскую лошадку, — сказала Мария. — Правда, Йенс сейчас в отъезде, но я тем не менее это сделаю, — она вопросительно взглянула на отца.
— Поступай так, как тебе подсказывает сердце, — отвечал старик. — Хочу верить, что Йенс не станет упрекать тебя за это.
Они уже надели пальто, когда мимо окна проковылял пастор Вро. Он семенил мелкими шажками, с трудом передвигая ноги и тяжело опираясь на палку. Поравнявшись с домом старого Эббе, пастор покосился на окна, но прошел дальше.
— Как он изменился, — сказала Мария, поглядев ему вслед. Она давно его не видела, так как они с Йенсом теперь редко посещали церковь.
— Это война его так состарила, — заметил старик Эббе. — Он не хотел отвести ей места в своем сердце, вот она и кинулась ему на ноги.
— Уж не стал ли ты суеверным, отец? — Мария обернулась и с удивлением посмотрела на него.
— Я считаю, что никто не вправе стоять особняком от жизни. И это мое всегдашнее убеждение, дочка, — решительно добавил он.
Пастор завернул за угол и постучался в калитку. Мария пошла отворять. Он оперся о ее плечо и тотчас же опустился на стул. Толстые щеки пастора вздымались, как мехи.
— Фу-у! — отдувался он. — Вот захотел с кем-нибудь словом перемолвиться. Сил нет дома сидеть: собственное немощное тело, жалкая, угодливая служанка... фф-у! — Он вытянул вперед руку. — Дай мне руку, Эббе Фискер, дай мне почувствовать пожатие человеческой руки! Вот так! Фу-у! Ты не боишься такого урода? Я сам себя иногда боюсь. — Он закрылся рукой от света и хотел еще что-то сказать, но вместо этого со стоном поднялся. — Ну вот и все, — проговорил он, ковыляя к двери, — мне только хотелось словом перемолвиться.
Старик Эббе уставился ему вслед и покачал головой.
— Может быть, он слишком жесток к себе, — сказал он, глубоко вздохнув. — Так или иначе, а у него сейчас плохо на душе!
Все притихли; какое-то безотчетно тяжелое чувство овладело ими.
У брата Марию встретили радушно, — радушнее, чем она была вправе ожидать.
— Ты к нам целую вечность не заглядывала, — сказали ей и тотчас же повели ее смотреть новшества, происшедшие за это время в доме и в саду. Нильс непрерывно все подновлял и благоустраивал.
Да, она не была здесь со дня объявления войны, когда прибежала к брату поздно ночью и всех напугала своим истерическим состоянием, тем более опасным, что она тогда была на-сносях. Мария точно все это вспомнила, но постаралась отогнать от себя тяжелые воспоминания!
VII
Пришла осень — скверная пора с непрерывными дождями и вечной сыростью. Праздников никаких не предстояло, кроме обычных воскресений. Для работников это время, начиная с белых ночей и до самого рождества, было бесконечной вереницей унылых дней, не разнообразившихся даже какой-нибудь вечеринкой с танцами. Карен, та даже обручилась от одной только скуки, — теперь у нее по крайней мере было о чем помечтать. Счастье, что хоть она еще оставалась на хуторе, не то Мария была бы окружена совсем новыми людьми: Метте ушла, Эльза работала в Фьордбю на одной из фабрик, которых так много возникло во время войны. Видимо, она очень недурно зарабатывала, так как ее платья как с иголочки и она приехала на велосипеде. Она приезжала, хвалилась перед Карен всей этой роскошью, соблазняла и ее перебраться в город. Но у Карен пока еще было преданное сердце.
Удерживать людей с каждым днем становилось труднее. Сколько бы им ни повышали жалованье, в один прекрасный день они все-таки уходили. Беспокойство носилось в воздухе, и повсюду было уж очень много соблазнов.
Дети тоже считали осень унылым временем, которое скрашивали только визиты в «Тихий уголок». Они ходили к старикам по нескольку раз в неделю и всегда с радостью туда собирались, но, конечно, это было только обычное развлечение.
Наконец пришло и «необычное» — предстоял день рожденья тети Петры. Мария, зная, как она любит детей, и учитывая скромность своей невестки, которая стеснялась пригласить ее с ребятами, сама назвалась к ней в гости. Впрочем, Йенсу она сказала, что получила приглашение.
— Мы пойдем пораньше, дядя Нильс просил об этом. Придется мне на этот день отпроситься в школе, — заявил Арне.
Итак им предстоял праздник!
С пустыми руками Арне не хотел итти, он очень любил делать подарки, и Марии пришлось поехать в Фьордбю и купить там лютню: мальчик каким-то образом разузнал, что тетя Петра мечтает о лютне.
— Ну, теперь эта парочка будет выглядеть точь-в-точь как члены Армии спасения! — заметил Йенс Воруп, намекая на то, что Нильс и Петра любили петь дуэты; но он не возражал против этого подарка, да и вообще ни в какие домашние и семейные дела не вмешивался.
Когда дети уже уселись в коляску, Арне — за кучера, Йенс сам заботливо укутал их. Русскую лошадку теперь пришлось заменить другой, широкомордой маленькой нормандкой с косматой гривой, впрочем довольно резвой лошаденкой.
— Хоть эту-то не отдавай! — крикнул Йенс Воруп им вслед, потом пошел к калитке и, когда коляска проезжала мимо, щелкнул длинным бичом — проверить внимание Арне. Но Арне не зевал, он немедленно укоротил вожжи, как только нормандка прибавила ходу и что-то проворчал по адресу отца.
Йенс Воруп, только что вернувшийся из многодневной поездки в Южную Ютландию и в столицу, после обеда снова уезжал. Проводив его, Мария принарядилась и пошла по луговой дороге в деревню, чтобы оттуда вместе со стариками отправиться на Бугорок.
