Елена Прокофьева - 100 великих свадеб
Платье невесты поручили сшить Норману Хартнеллу, официальному кутюрье королевской семьи с 1938 года. Впервые его пригласили в Букингемский дворец в преддверии коронации Георга VI, тогда Хартнеллу предстояло создать наряды для фрейлин королевы. Говорят, что сам король Георг показал ему залу с портретами кисти Франца Винтерхальтера — художника, прославившегося в середине XIX века великолепными женскими портретами. Красавицы в роскошных платьях с пышными юбками по тогдашней моде стали для Хартнелла источником вдохновения — впрочем, и позже черпал его в работах художников прошлого, от Ватто до Ренуара. И когда в 1947 году принцесса Елизавета готовилась к свадьбе, Хартнелл снова обратился к живописи. В своей автобиографии он писал: «Я обходил лондонские музеи, вдохновляясь классической живописью, и, к счастью, нашёл то, что нужно — девушка с картины Боттичелли в струящемся вдоль тела шёлке цвета слоновой кости, усыпанном цветами жасмина, аспарагусом и крошечными бутонами белых роз. Я подумал, что всю это флору на современном платье можно воссоздать с помощью хрустальных бусин и жемчуга». (Речь идёт о платье Флоры на картине «Весна».)
В тяжёлое послевоенное время не так легко было создать роскошное платье, пусть даже речь шла о принцессе. Елизавете выделили дополнительные сто карточек на одежду, поскольку в ходу всё ещё была карточная система — что ж, будущая королева, прежде всего, гражданка своей страны. Кроме того, для платья нужно более десяти тысяч жемчужин, а в Англии невозможно было найти столько жемчуга, так что его пришлось заказывать в США. Шёлк заказали в Шотландии, и тут возникли слухи, что он из «вражеских шелковичных червей», то ли японских, то ли итальянских. Разразился скандал. К счастью, оказалось, что шелкопряды были китайскими… Возможно, тогда Хартнеллу пришлось пожалеть, что он не воспользовался, как предлагала королева-мать Мария Текская, английским атласом. Но тот был слишком плотным и блестящим, а кутюрье видел будущее платье более нежным. Таким оно и получилось.
«Богато расшитое белое атласное платье переливалось при каждом движении. По ткани были разбросаны букеты из флёрдоранжа, жасмина и белой розы Йорков. Их искусно соединились с колосьями пшеницы, символом плодородия. Вышивка была из жемчуга и стразов». От плеч спускался почти четырёхметровый шлейф из шёлкового тюля, тоже весь расшитый. Два месяца работы, двадцать пять швей, десять вышивальщиц… Платье шили в обстановке, что называется, величайшей секретности. Все сотрудники Хартнелла дали подписку о неразглашении информации, а окна в ателье закрасили белым и завесили плотным муслином. Платье никто не должен был видеть до церемонии! Естественно, все умирали от любопытства, и журналисты пытались добиться своего путём подкупа — не самого кутюрье, конечно, а его сотрудников. Но им это не удалось. Всё, что увидел один из репортёров, — это как из ателье за день до свадьбы выносили огромную коробку — её отправляли во дворец. Наряд невесты дополняла длинная вуаль и атласные босоножки на относительно высоких каблучках, застёгивавшиеся серебряными пряжками, украшенными жемчугом.
Платья восьми подружек невесты тоже были хороши — правда, не за счёт ткани, а за счёт покроя и отделки. Эти леди, включая сестру Елизаветы, принцессу Маргариту, и их кузину Александру Кентскую, использовали все свои карточки на одежду, чтобы достойно выглядеть на свадьбе. Их платья тоже шили в ателье Хартнелла, но при этом использовали белый тюль, который отпускался без карточек. Зато его вышили крошечными звёздочками, плотно облегавшие тело корсажи украсили мелкими складочками, плечи окутывал тот же тюль, отделанный по краям вышитыми белым бисером цветами, а у вырезов прикрепили большие атласные банты. Волосы юных леди украшали небольшие венки, сделанные из белых атласных лилий, розоватых «звёздчатых» цветов камнеломки, дополненных деталями из серебряного ламе. Эти наряды — прекрасный пример того, как за счёт мастерства можно из скромных материалов создать нечто по-настоящему волшебное.
Пажами, которые должны были нести шлейф невесты, были её маленькие кузены, Уильям Глостерский и Майкл Кентский (сын герцогов Кентских, на свадьбе которых и познакомились Елизавета и Филипп). Оба пятилетних принца были одеты в шотландские килты (что тоже уже является традицией — младшие братья будущего Эдуарда VII, деда Елизаветы, на его свадьбе тоже были в килтах).
По давней традиции в туалете невесты непременно должно быть что-нибудь «чужое». У Елизаветы такой деталью стала бриллиантовая тиара, которую одолжила ей мать. Когда в 1893 году будущий король Георг V обвенчался с принцессой Мэй, Марией Текской, королева Виктория подарила невесте бриллиантовое колье. В 1919 году Мэй, тогда уже королева, велела переделать свадебный подарок, и из извлечённых оттуда бриллиантов была сделана тиара, которую можно было носить и в качестве колье, сняв предварительно с жёсткой основы. В августе 1936 года Мария подарила её супруге своего младшего сына Елизавете, тогда ещё герцогине Йоркской, вскоре ставшей, после отречения своего деверя, королевой-консортом. Именно эту тиару и надела в день свадьбы принцесса Елизавета, однако тиара распалась надвое прямо у неё на голове! Украшение пришлось срочно чинить, ведь это случилось незадолго до того, как свадебный кортеж должен был покинуть дворец, однако, к счастью, успели вовремя.
Шею принцессы украсил самый роскошный жемчуг королевской сокровищницы. Это две отдельные жемчужные нити, которые по сложившейся традиции обычно надевают вместе. Одна из них состоит из сорока шести жемчужин, и принадлежала она некогда королеве Анне, последнему монарху из династии Стюартов, которой подарил её супруг, принц Георг; вторая нить, из пятидесяти жемчужин, принадлежала королеве Каролине, супруге Георга II. Размер жемчужин можно хорошо представить, если знать, что первое ожерелье весит около килограмма, а второе — почти полтора…
Эти жемчуга стали свадебным подарком принцессе Елизавете от родителей. Но, когда, собралась их надеть, выяснилось, что ожерелья вместе с прочими свадебными подарками выставлены в Сент-Джеймском дворце и их просто-напросто забыли оттуда забрать! Лесли Филд, автор книги о драгоценностях Елизаветы, так описывала «приключения» секретаря принцессы Джона Колвилла, который отправился спасать ситуацию: «Он промчался по казавшимся бесконечными коридорам, сбежал с главной лестницы и оказался во дворе, где реквизировал большой “даймлер” короля Норвегии Хаакона VII. Хотя движение было перекрыто с утра, у ворот Мальборо собралась такая толпа, что машина, пусть и с королевским флагом, вынуждена была задержаться, а он пробирался пешком. Когда он добрался до дверей государственных апартаментов, выходящих во Фрайери-Корт, там был только престарелый уборщик, который и выслушал его путаный рассказ. В конце концов, он позволил Колвиллу подняться наверх, чтобы пояснить цель прихода тем, кто охранял 2660 подарков. Дилемма состояла в следующем: если бы ему поверили, а он оказался ловким похитителем драгоценностей, который удрал бы с коронными жемчугами, то у них были бы проблемы; если же они отказались бы выдать ему ожерелье, а история оказалась правдивой, то у них снова-таки были бы проблемы. Посоветоваться было не с кем, время истекало. И только когда они нашли его имя в программе свадьбе, в числе членов свиты принцессы, ему позволили забрать жемчуг». Всё закончилось благополучно, и Елизавета надела свой жемчуг.
Букет невесты был из белых орхидей, но, главное, мирт в нём был с того же куста, с которого срывали веточки для свадебного букета королевы Виктории. Правда, и здесь не обошлось без заминки — уже перед выходом выяснилось, что букет пропал. К счастью, быстро выяснилось, что один из служителей дворца просто положил его в коробку со льдом, чтобы цветы не завяли. (Точно такой же букет Елизавете преподнесли полвека спустя, когда в 1997 году они с принцем Филиппом праздновали золотую свадьбу.) Этот букет, согласно традиции, начало которой положила её мать, Елизавета должна была возложить на могилу Неизвестного солдата в Вестминстерском аббатстве. Но, разволновавшись, она просто забыла это сделать, и букет положили туда на следующий день.
Скамеечки, на которые преклоняли колени жених и невеста во время венчания, были сделаны из… двух ящиков из-под апельсинов. Конечно же, их красиво задрапировали розовым шёлком, но это было очередным штрихом в общей картине послевоенной Англии. Эта свадьба была гораздо более скромной, чем свадьба родителей Елизаветы, но ей радовались не меньше, а быть может, даже больше — ведь позади была страшная, измотавшая половину мира война, и очень хотелось верить, что теперь «и на нашей улице будет праздник».
Журнал «Лайф» так описывал свадьбу будущей королевы: «Дорога от Букингемского дворца до Вестминстерского аббатства, которую должна была проделать свадебная процессия, была под охраной на протяжении полутора миль, что не дало возможности многим любопытным лондонцам полюбоваться королевскими каретами и лимузинами. Меню свадебных торжеств было скромным, а в аббатстве цветов, украшающих алтарь, было совсем немного. Многие из числа приглашённых, которых было около 2500, появились на церемонии в старых костюмах и шляпах, которые знавали лучшие времена. Но королевская кавалерия выглядела ослепительно в своих блестящих кирасах, гарцуя на холёных, подобранных одна к одной, чёрных лошадях. Королева Мария, по-королевски прямая, ехала в своём старомодном лимузине, высоко подняв голову, чтобы все могли её видеть. Конечно же, представители всех понемногу исчезающих королевских семейств Европы, сверкая чудом уцелевшими драгоценностями, заполнили аббатство. Казалось, весь Лондон собрался, чтобы посмотреть на зрелище, пусть и анахронистическое по своей сути, но тем не менее впечатляющее. Люди заполнили Уайт-Холл, чтобы посмотреть на процессию, движущуюся к аббатству. В аббатстве же они приветствовали появление шести королей, семи королев и множества принцев и принцесс. Через репродукторы они слушали, как принцесса Елизавета приносит брачные обеты. Часами они толпились вокруг дворца, надеясь, что новобрачные выйдут на балкон. А потом, чувствуя себя такими же счастливыми, как будто это был день их собственной свадьбы, они отправились по домам со вновь обретённой уверенностью в добром, спокойном и долговечном, то есть во всём том, что для британцев олицетворяет британская монархия».
