Бхагаван Раджниш - Мессия. Том 1
А когда пятьдесят миллионов людей умирает вокруг вас, вы можете улыбаться? Можете танцевать? Можете праздновать?
Что сказать о хромом, который ненавидит плясунов, об отсталых людях, которые ненавидят гениев — которые распяли Иисуса Христа, которые убили Аль-Хилладж Мансура, которые жили в Афинах и отравили Сократа… Все это заключено в простом предложении, что калека не в силах выносить кого-то другого танцующим.
Афины были на вершине своей цивилизации и культуры — и тем не менее им далеко было до гения Сократа. Они не могли выносить его, они не могли летать так высоко. Это было оскорбительно. Единственный способ, найденный ими, — «уничтожить этого человека, ибо он напоминает нам снова и снова, что мы искалечены».
Какой закон, спрашивает Альмустафа, может защитить танцующих от калек?
Что так разгневало Адольфа Гитлера, уничтожившего миллион евреев в Германии? — они были богатыми, разумными, а ему даже трудно было найти какую-нибудь работу. И в конце концов — из-за нехватки солдат в первую мировую — он пошел, и его взяли в армию.
Этот человек — без квалификации, без высших человеческих ценностей — накапливал огромную ненависть ко всем тем, у кого были деньги, кто имел образование, кто был культурным. Сорок процентов Нобелевских премий получили евреи, а евреи составляют незначительное меньшинство в мире. Трудно было искалеченному Адольфу Гитлеру переносить этих людей, и как только ему удалось достичь власти, первым делом: «Германия опустилась, она проигрывает войны из-за евреев». Такое неуместное, бессмысленное, абсурдное утверждение — но он продолжал повторять его, и люди начали верить.
Это почти как если бы он сказал: «Германия пала из-за велосипедов. Уничтожьте все велосипеды, и вы станете править всем миром». Но во имя Нордического Германского Арийского превосходства… на представителя которого он не похож; он выглядит как копия Чарли Чаплина — но немного более тупая.
Но просто поддерживая эго невежды, Германский Нордический народ пришел к выводу: «Этот человек прав. В мире только одна раса может быть избранной расой, а евреи рассказывали испокон веков, что они избранный народ Божий. Если Нордические Арийцы хотят быть избранным народом в мире и править всем миром, то враг — не кто иной, как евреи. Они должны быть стерты полностью, и следа не должно остаться в мире, что когда-то существовала некая раса евреев».
Он убедил людей, и шесть миллионов евреев были убиты. Разумеется, их деньги не сгорели, их дома не были сожжены. Их фабрики не сожгли; все они были присвоены немцами, и немцы очень обрадовались: «Это хороший, это огромный успех. Гитлер сделал многих немцев богатыми».
Можно продолжать убивать евреев и грабить все их деньги, но невозможно ограбить ничей гений и невозможно ограбить ничей дух. Адольф Гитлер оставался заторможенным, карликовым человеческим существом — мерзкой свиньей.
Как не дать калеке уничтожать танцующих? Как не дать немому уничтожать поющих?
Есть только один способ. Даже если человек искалечен, в нем сокрыт какой-то талант; помогите ему пробудить свой талант и выразить его. Искалеченная личность может рисовать, искалеченная личность может размышлять, искалеченная личность может писать стихи, искалеченная личность может быть лучшим певцом в мире. Лучше не сосредоточиваться на уничтожении танцующих — дайте калеке образование, возможности, чтобы он никоим образом не чувствовал унижения ни от кого.
Что сказать о воле, который любит свое ярмо и мнит лесного лося и оленя бездомными бродягами?
Что сказать о воле, который любит свое ярмо…
Потому что ярмо, рабство… хоть и за очень высокую цену — ведь ни один вол не рождается волом. Посмотрите на вола и быка, — и увидите разницу.
Бык — это слава, величественный феномен силы и энергии. Но его кастрировали — этого не забудешь… — потому что много быков не нужно.
Одного быка довольно, чтобы тысячи коров понесли телят, — так много у него энергии. Вам не удастся запрячь быка в ярмо как свой транспорт. Он столь могуч, что может вас с вашей телегой сбросить в канаву. Если он увидит прекрасную леди-корову на пути, он может напрочь позабыть о деле, отшвырнуть ярмо прочь — сначала основное!
Ни от одного быка нет никакой прагматической пользы — кроме того, что он может произвести больше быков. Но прежде чем они станут быками или осознают свою силу, их нужно кастрировать, сделать их импотентами. Тогда тот величественный бык — просто несчастный вол, все тянущий и тянущий воловью упряжку. Разумеется, он в большей безопасности: всегда вдоволь пищи, убежище от дождя, зноя. Естественно, он думает, что лось и олень, прекрасные дикие животные…
Вол — это преступление против несчастных животных, которые не умеют говорить, не могут пойти к законнику и спросить: «По какому праву нас делают импотентами?» Но, чтобы утешить себя, он считает, что олень, лось и все другие дикие животные понапрасну бегают туда-сюда, бродяги: «Я полезное существо, я тяну упряжку». И ярмо, рабство становится его безопасностью.
Воловья упряжка должна исчезнуть из мира. Когда есть автобусы, поезда и автомобили, к чему уничтожать миллионы прекрасных быков? Не беспокойтесь о том, где они достанут себе пищу, как они будут жить. Все дикие животные живут, достают себе пищу, и безмерно счастливы. Быки тоже будут в лесах, в горах, среди своих сестер и братьев.
Воловья упряжка уродлива. Она показывает насилие человека над бессловесным животным, которое не может протестовать — и все же кое-как ему удается утешить себя. И то же самое у всех людей, которые утешают себя тем или иным способом. Таким метафорическим языком Халиль Джебран говорит людям, что они полюбили свое рабство, потому что оно дает им гарантию, безопасность — хоть и отнимает все их достоинство, свободу, славу.
Что сказать о старой змее, которая не в силах сбросить кожу…
Змеи каждый год сбрасывают свою старую кожу, они просто выскальзывают из нее с новой, молодой кожей. Точно деревья — они сбрасывают свои мертвые листья и вскоре снова красуются в зелени, в листве и цветах. Но старая змея так слаба к старости, ей не под силу выбраться из своей изношенной кожи — и все же она находит утешение: Что сказать о старой змее, которая не в силах сбросить кожу и называет всех остальных голыми, и бесстыжими?
Это касается моих людей. От вашего танца, от вашей песни, от вашей любви все искалеченные люди приходят в ярость, ведь они не могут танцевать. Но они наделены властью остановить ваш танец, и я говорю вам: лучше умереть, чем остановить свой танец только из-за страха, что вас могут убить. Ибо что такое жизнь, не знающая ни песни, ни танца, ни любви? Есть люди, которые называют наготу непристойной. Поставьте тысячу голых людей, и вы удивитесь, как безобразно они выглядят. Под своими одеждами они скрывают свое уродство.
И когда они видят кого-то обнаженного и прекрасного, они не могут терпеть этого человека: он напоминает им об их собственном уродстве. Но как ни скрывай под одеждой, это не поможет — они знают. Других можно обмануть, но как обмануть самого себя? И нагота становится непристойной — хотя все животные наги, все птицы наги.
Но я не предлагаю вам идти на улицу голыми, это время еще не пришло. Подождите немножко — когда у меня будут люди во всем мире, тогда наши протесты мы будем проводить обнаженными. Они требуют, чтобы мы выбросили оружие, — мы выбросим даже одежду! И когда они устыдятся, то устыдятся не вашей наготы; они устыдятся самих себя и своих тел, того, что они сделали с собой. Прячась за одеждой, они никак не заботились о своем теле.
Сейчас — из-за того, что вы среди этих искалеченных людей, — не пляшите на улицах; тех калек слишком много, а нас очень мало. Только из-за тех уродливых людей не обнажайтесь на улицах — вы спровоцируете их гнев, их зависть, их скудость: у них нет таких прекрасных тел.
Но я обещаю вам: тот день совсем близок, когда у нас будет достаточно людей. Тогда мы заполним все улицы всех городов мира нагими танцорами, тысячами поющих, и покажем им: «То, что вы потеряли, мы нашли. Не гневайтесь — присоединяйтесь к нам! И мы приведем и ваше тело в порядок, и ваш ум в порядок».
Но сейчас немного рановато, так что сегодня ведите себя как этого требуют от вас слепые, глухие и калеки. Это не наша «норма» — это просто временное согласие с безумным миром. Когда-то у нас будет достаточно людей, и мы покажем этим безумцам: «Если вы не обнажены на улице, вы непристойны. Чего вы боитесь? У себя дома можете пользоваться одеждой — но не на улице!»
И о том, кто рано приходит на свадебный пир и, пересытившись, уходит, заявляя, что все пиры отвратительны и все пирующие преступают закон.
На поверхностный взгляд это кажется чем-то совершенно неважным, но здесь есть глубина, которую вы должны открыть. Я знаю, что все политические лидеры, все бюрократы — пьяницы и курильщики. Даже во время запрета в самом кабинете Морарджи Десая были люди, употреблявшие алкоголь. Я не считаю, что в этом есть что-то плохое. Если Морарджи Десай волен пить свою собственную мочу… алкоголь совершенно вегетарианский. Фактически, он ненормальный — он полагает, что каждую болезнь можно лечить просто питьем своей мочи, и не нужны ни медицинские колледжи, ни врачи, ни лекарства.
