Андрей Сидерский - Третье открытие силы
Альберт Филимонович не ответил, шурша чем-то у меня за спиной. Я повернулся и увидел, что он распаковал свой военный гермомешок и достает из него сухую одежду и обувь.
- А мне? - спросил я, когда он переоделся.
- Кто же мог знать, что ты будешь таким мокрым? - пробормотал он.
- Жмот паскудный, - подумал я, впервые в жизни по-настоящему на него обозлившись.
- А вот и нет, - сказал он, - просто все в этом мире имеет свой сакральный смысл.
Я промолчал, но от прилива гнева мне стало неожиданно жарко. Из головы вниз прошла горячая волна раздражения.
Он положил мокрые вещи на верхние нары и сказал:
- Еще двадцать восемь минут. Ляг, расслабься.
Неожиданно для самого себя я послушно улегся на нижние нары. Сверху капала вода. Касаясь моего лба, она мгновенно с шипением испарялась.
- Что за черт, - подумал я, - неужели у меня температура? Это же надо было так быстро простудиться. Хотя вода в озере - такая черная... Хорошо, хоть живой еще, а то с этим психом...
Немного полежав молча, я спросил:
- Но все-таки, Альберт Филимонович, почему бы нам не развести костер? Маленький... Ну совсем крохотный...
- Нельзя, Миша. Рыба - она существо чуткое и к тому же относится к водной стихии. Огонь может обидеть ее и отпугнуть. И тогда нам нечего будет ловить. А стрелком из нас двоих могу быть только я. Тебя ведь никто еще не научил стрелять из рыболовных снастей.
- Ну и хрен с ней, с рыбой. Мне не холодно уже, просто домой хочется.
- Поздно, Миша. Без рыбы нам обратной дороги нет.
- А с рыбой?
- А с рыбой - совсем другое дело. С рыбой - это уже не назад.
- А куда?
- Время... Вставай!
- А куда?!
- Как куда? Удочки забрасывать!
- Нет, я не о том, куда, если не назад?
- Потом... Сейчас - вот тебе удочка и - вперед...
Мы выбрались из сарайчика-прибежища. Снаружи было еще почти совсем темно и, наверное, промозгло, но я не замечал холода. Гнев мой прошел, оставив после себя ощущение приятного тепла в теле. Одежда на мне совсем высохла и местами даже немного дымилась.
Альберт Филимонович достал из-за голенища большой широкий нож со свирепыми зубьями на обухе и ушел в кусты. Минуты через две он вернулся, неся подмышкой двух длинных - сантиметров по сорок, не меньше - и очень толстых земляных червяков сизо-красного цвета.
- Разве они не спят? - спросил я. - Уже ведь почти зима.
Невиданные размеры червяков меня почему-то не удивили.
- Я взял их сонными, - ответил он. - Видишь, вялые какие. Но жирные: за лето отъелись.
Мы размотали удочки. Обнаружив, что они - без крючков, я уже почти не удивился. Чего еще можно было от него ожидать?.. Альберт Филимонович показал мне, на каком расстоянии от грузила должен быть поплавок и сказал:
- Червячка привязывай осторожно - петелькой за самый хвостик, чтобы мягкие внутренности и скелет не повредить. Если сильно его травмировать, рыба не клюнет.
- Скелет?!
- А что? У тебя же скелет есть. Почему у него не может быть?
- Но ведь он - червяк?
- Ну, червяк, и что? Разве это повод презирать его или считать, что он чем-то хуже тебя? В конце концов, именно он является посредником между тобой и твоей рыбой.
- Моей рыбой? - переспросил я, сразу же забыв о червяковом скелете.
Альберт Филимонович ничего не ответил и забросил свою удочку.
- Без четверти семь, - сообщил он после непродолжительного молчания. - Забрасывай удочку, рыба уже шевелится во сне...
- Бред, - подумал я. - Какая рыба в конце ноября? Она уже-вся давным-давно на ямах...
Мне снова стало холодно и неуютно, но, чтобы лишний раз не действовать ему на нервы - кто знает, какие еще фантазии могут возникнуть в его больном мозгу? - я все же аккуратно - за самый хвостик - привязал своего червяка и забросил удочку.
- Теперь будем ждать, - сказал Альберт Филимонович.
- Чего ждать? - не сдержался я.
- Заветного мгновения, когда рыба проснется и поднимется из неведомых глубин, чтобы клюнуть на нашу наживку.
- Каких в задницу глубин, здесь всего-то воды по горло...
- Это для тех, кто переходит вброд, - терпеливо объяснил он.
- Рыба - она вброд не ходит. Рыба имеет обыкновение плавать в неизмеримой толще кристально прозрачных антрацитово-черных вод... Если она, конечно, не летучая. Которая летучая – той время от времени свойственно бывает воспарять...
- Так ведь вы говорите, что здесь - Оболонь! Откуда на Оболони летучая рыба? Это же не тропики... Здесь летучие рыбы не живут.
- Живут, не живут... Ты-то откуда знаешь?
- Но ведь это же - Оболонь, - чуть не плача от ощущения безнадежности, произнес я.
- Ну и что? Про Оболонь-то кто тебе сказал?
- Так вы же и сказали...
- Вот и я о том же... Странное все-таки существо - человек... Ему как скажешь - так и будет. Главное – чтобы убедительно. Ну и, по возможности, с чувством... Ведь не просто так три четверти человечества питаются лапшой. Похоже - привычка... И наука, между прочим, утверждает, что лапша – это очень полезно. Усваивается, дескать, хорошо...
Почему-то его высказывание показалось мне оскорбительным, и я почти обиделся. Не за себя - за человечество. И даже немножечко - за науку. Но потом сообразил, что обижаться на психически больного - неблагородно и, кроме того, попросту глупо. А потом произошло нечто, заставившее меня мигом позабыть и о лапше, и о науке, и даже о судьбах человечества.
Я вдруг заметил на противоположном берегу озера какое-то яркое пятно. Присмотревшись, я увидел стайку девушек в цветастых спортивных костюмах и пестрых кроссовках от "Нью бэланс". Окруженные теплым пузырем радужного света, девушки легко и весело скользили трусцой по самой кромке узкого песчаного пляжа.
- Спортсменки! - радостно подумал я и рванулся к ним.
- Стоять!!! - раздался за моей спиной резкий окрик.
Я застыл как вкопанный - по щиколотки в неподвижной черной воде. От моих ног по жирной зеркальной глади расходились круги. Девушки бежали и делали вид, что наши расклады их не касаются.
Я медленно оглянулся.
Альберт Филимонович сидел на прежнем месте, не выпуская из рук удочку, но теперь в зубах его был зажат выпачканный землей широкий нож.
- На место, - сквозь стиснутые зубы зловеще процедил он. - Возьми удочку и лови дальше...
- Нечего здесь ловить! - с истерической ноткой в голосе воскликнул я. - А там - девушки... Спортсменки... Теплые... Хорошие... И спонсоры у них, видать... Кроссовки - ого какие!.. Отпустите, а? Ну пожалуйста...
- На место! - еще жестче приказал он, и холодная сталь лязгнула в его зубах. Нож, однако, не выпал, и Альберт Филимонович с яростным присвистом продолжил: - Спонсоры... Тоже мне... Анатомическое строение у тебя подкачало, не тянешь ты на ихних спонсоров... и потом, не в спонсорах дело. Ты ловишь на червяка, тебя ловят на девушек. Спонсоров уже вон поймали. А рыба - она проснулась и только того и ждет, чтобы ты бросился назад - вброд...
- Боже мой, - с отчаянием подумал я, - он ведь совсем рехнулся. Вот это называется - влип...
Мне не раз доводилось видеть, с каким мастерством он метает нож из любого положения. Искушать судьбу не хотелось...
Я обреченно вернулся на прежнее место, сел на песок и взял удочку, поплавок которой все это время неподвижно торчал из воды в нескольких метрах от берега. Альберт Филимонович вынул нож изо рта и вонзил его рядом с собой в песок.
Девушки обогнули озеро и трусцой приближались к нам.
- Почему они не побежали вброд? - спросил я.
- Они уже выманили свою рыбу, - ответил он. – Своих спонсоров, я хотел сказать...
Девушки были совсем близко. Я даже ощущал тонкий аромат смеси женского пота и дорогих духов. Радужный свет, окружавший их, был теплым и излучал ощущение домашнего уюта. В сумеречной хмурости ноябрьского утра на берегу черного озера черт знает в каких местах это казалось чем-то фантастическим и нестерпимо притягательным.
- Эй, мужички, побежали с нами, чего без толку сидеть? Рыба вся давно ушла, а которая не ушла, ту уже поймали другие. Тут ведь все лето ловцы толкутся, к воде не пробьешься. Идем!
- Сидеть! - приказал Альберт Филимонович, снова сжав зубами нож и грозно вращая глазами.
- Миша, плюнь ты на него, пускай сам ловит, идем с нами!
- "Откуда они знают, как меня зовут? - подумал я. - Мы ведь никогда раньше не встречались... Наверное, это - ловушка.
Пожалуй, лучше остаться с этим козлом, как-никак, двенадцать лет... И потом, если он не в себе, должен же кто-то за ним присмотреть..."
- Ну что, идешь? Да ты не бойся, он своим тесаком в тебя не запустит, это он так, пугает. Ведь он же тебя любит, вы для него все - как дети родные... Идем!
Я отрицательно покачал головой.
- Ну и дурак. Хочешь ловить - лови, неизвестно еще, кого поймаешь. Может, сам рад не будешь. Чувство до-о-олга!.. Из вас двоих, между прочим, козел - вовсе даже не он...
И девушки легко затрусили прочь, ритмично вздрагивая рыхловато-мускулистыми шейпинговыми ягодицами и унося с собой радужный свет, тепло и уют. Предрассветные сумерки сомкнулись вокруг нас вязкой жижей сиреневого ноябрьского тумана. Альберт Филимонович вынул изо рта нож и снова воткнул его в песок.
