Уолтер Эванс-Вентц - Великий йог Тибета Миларепа
Выслушав меня, Пета сказала: «Я понимаю, что под суетностью ты имеешь в виду обеспеченную жизнь. Но ведь у нас ничего нет, от чего бы нам следовало бы отказываться. Все эти красивые слова служат только прикрытием твоей неспособности жить так же хорошо, как лама Бари-Лоцава. Но я не пойду на Лапчи-Канг, где нечего есть и не во что одеться. Это было бы невыносимое мученье, на которое мне нет необходимости обрекать себя на Лапчи. И я даже не знаю, где этот Лапчи находится. Я тебя умоляю, брат, оставайся на одном месте и не бегай туда-сюда, как животное, за которым гонятся собаки. Тогда мне легче будет тебя найти. Здешние жители, как мне кажется, относятся к тебе с почтением, и поэтому было бы лучше, если бы ты остался жить здесь. Но в любом случае останься здесь еще на несколько дней. Сшей себе одежду из этого одеяла, а я скоро вернусь». Я согласился остаться на несколько дней, как она просила. И она ушла в сторону Тингри собирать подаяние.
Тем временем я разрезал одеяло, которое она принесла, и сшил себе колпак, полностью закрывающий мою голову. Затем я сшил себе на каждый палец напальчник и пару носков на ноги, а также прикрытие для моей наготы и держал все эти вещи возле себя. Сестра вернулась через несколько дней и спросила, сшил ли я себе платье из одеяла. Я сказал, что да, и, надев все эти вещи на себя, показал ей, как я распорядился одеялом. Она воскликнула: «Брат! Ты не человек! Мало того, что у тебя нет чувства стыда, но ты испортил одеяло, которое я изготовила с таким трудом. Иногда, глядя на тебя, можно подумать, что у тебя нет времени ни на что, кроме служения религии, но оказывается, что порой ты располагаешь массой свободного времени». Я ответил ей: «Я самый достойный из людей, так как я занят превращением в высочайшее благо драгоценного дара благословенной человеческой жизни. Зная, чего действительно следует стыдиться, я посвятил себя религии и строго соблюдаю данные мной обеты. Но так как тебе стыдно видеть мою естественную наготу и, так как я не могу отрезать ту часть моего тела, которой, как ты считаешь, нужно стыдиться, я занялся шитьем одежды для прикрытия этой части тела, как ты говоришь, потратив на это время, предназначенное для религиозного служения. И так как другие мои органы также являются частью этого тела, я подумал, что каждый из них также следует прикрыть, и поэтому я сшил эти вещи. Твое одеяло не было испорчено, а послужило цели, для которой оно предназначалось: ведь я сшил из него одеяние для моих телесных органов. Но так как ты, по-видимому, более чувствительна к тому, что вызывает стыд, я должен сказать тебе, что если я должен чувствовать стыд, то ты должна стыдиться еще больше. Лучше покончить с предметом стыда, чем держать его при себе, и, пожалуйста, покончи с твоим как можно быстрей».
Она молчала и слушала меня с угрюмым выражением лица. Тогда я сказал: «Мирские люди стыдятся того, чего не следует стыдиться. Но того, что действительно постыдно, — причинение вреда и обман, они не стыдятся совершать. Они не знают, чего нужно стыдиться. И поэтому ты послушай эту песню».
И я спел ей песню, в которой объяснил ей, что является постыдным и чего не нужно стыдиться:
«Я склоняюсь перед всеми Гуру Иерархии!Дайте мне знание того, что действительно постыдно.О, Пета дорогая, мучимая ложным стыдом,Послушай песню, которую споет тебе брат:Твой стыд основан на глупых условностях;Ты испытываешь стыд там,Где нет основания стыдиться.Мне, отшельнику, который знает,Что действительно постыдно,Показывать в естественном видеСвою тройственную сущность[228]Разве позорно?Ведь всем известно,Что люди рождаются определенного полаИ у каждого есть соответствующие полу признаки.Большинство людей спокойно взираетНа поступки, действительно бесчестные и постыдные.Дочь Стыда куплена за богатство,Дитя Стыда выращено в этой колыбели;Рожденные от неверия мысли[229],Направленные на стяжательство и причинение вреда,Преступления, мошенничество, воровство и грабежи,Обман доверчивых друзей и родственников —Вот это действительно дела, бесчестные и постыдные,Но мало тех, кто их не совершает.Отшельники, отрекшиеся от мираИ подвизавшиеся в реализации Духовных Истин,Заключенных в Священных УченияхМистического Пути,Давшие обет проводить жизнь в медитации,Не видят необходимости придерживаться условностей.Поэтому, Пета, не добавляй себе лишних горестей,И пусть твое понимание вещей развивается в естественном русле».
Когда я спел ей эту песню, она, опечаленная, вручила мне провизию — сливочное масло и жир, которые она насобирала, прося подаяние.
«Сейчас мне ясно, что ты ничего не будешь делать в ответ на мою просьбу, но я не могу оставить тебя. Поэтому, пожалуйста, ешь вот это. Я сделаю все, что смогу, чтобы достать еще еды», — сказала она и собралась уходить. Я же, стремясь склонить ее к религии, убедил ее побыть со мной, пока есть еда, надеясь на то, что даже если она не приобретет заслуги в преданном служении религии, она по крайней мере, находясь со мной, не будет совершать грехов. Все это время, пока она жила со мной, я беседовал с ней о религии и о Законе Кармы. Наконец мне удалось как-то склонить ее к Вере.
Тем временем моя тетка, потеряв своего брата, моего дядю, и глубоко раскаиваясь в том, что она сделала мне, тоже отправилась искать меня с большим количеством приношений, составивших целую поклажу для яка.
Это было ее первое путешествие в Брин. Там она оставила весь груз и яка и пришла ко мне с тем, что могла принести с собой. Когда она спускалась с холмика, Пета, заметив и узнав ее, сказала: «Мы не должны пускать сюда эту жестокую тетку, которая принесла нам столько горя и несчастья». И она подняла мостик, перекинутый от входа в мою пещеру через глубокое ущелье. Тетка, подойдя к самому краю ущелья на противоположной от нас стороне, обратилась к ней: «Племянница, не поднимай мостик. Это твоя тетя идет». На это Пета ответила: «Вот потому я и поднимаю мостик». «Племянница, ты совершенно права, но сейчас я пришла, глубоко раскаиваясь в содеянном и с надеждой встретиться с обоими вами, и поэтому опусти мостик. Если ты этого не хочешь сделать, тогда хотя бы скажи своему брату, что я здесь», — умоляла она.
Как раз в этот момент я подошел и сел на пригорке около мостика, и моя тетка несколько раз поклонилась в мою сторону и умоляла допустить ее ко мне. Я подумал, что мне, как духовному лицу, не подобает отказывать ей в этом, но в то же время я должен сначала сказать ей все, что о ней думаю. И я сказал ей следующее: «Я прекратил всякие отношения с родственниками вообще, но особенно с вами, моими тетей и дядей. Мало того, что вы издевались над нами, когда мы были детьми, но даже когда я стал отшельником и случайно оказался возле твоей двери, прося милостыню, ты так жестоко расправилась со мной, что я перестал вообще считать вас родственниками. Я кратко напомню тебе о тех событиях в моей песне, которую ты сейчас услышишь». Сказав так, я спел ей песню, в которой напомнил ей об их жестокостях и преследованиях, которым они меня подвергали:
«О благой и милосердный отец Марпа, милостивый ко всем,Я склоняюсь к твоим стопам!Будь родственником мне, лишенному родственников!О тетя, вспоминаешь ли ты все то, что ты сделала?Если ты не можешь вспомнить,Эта песня поможет тебе освежить прошлое в твоей памяти.Внимательно слушай и будь искренна в раскаянии.В несчастливом месте, в Кьянга-Ца,Наш благородный отец, умирая, оставил нас троих— Овдовевшую мать и двух сирот,И все наше состояние ты обманом захватилаИ ввергла нас в нищету.Как горох, раскиданный палкой, были рассеяны мы— Из-за тебя, тетя, и из-за нашего дяди тоже.И потому порваны наши родственные связи.После долгих скитаний на чужбинеВернулся я, горя желанием встретиться с матерью и сестрой.Пронзенный горем, я обратился к религии, котораяСтала моим единственным утешением,И с того времени жизнь аскетическую веду.Когда голодный я ходил, прося подаяние,И к твоей двери пришел,Ты, узнав меня, изнуренного отшельника,В приступе безудержного гнева бросилась на меняИ криками «Чо! Чо!» ты натравила на меня собак.Шестом ты била меня так сильно,Как будто молотила зерно.Ничком упал я в прудИ едва не потерял драгоценную жизнь.Охваченная яростью, ты называла меня «торговцем жизнями»И «позором для моих родичей».Этими жестокими словами ты ранила мое сердце,И у меня, охваченного отчаянием и горем,Остановилось дыхание, и я не мог говорить.А затем ты различными хитростями выманивала у меня дом и поле.Ведь что из того, что они мне не были нужны?Ты демон в облике тети,И вся моя любовь к тебе умерла.Затем, когда я подошел к двери дяди,Он излил на меня свою ненависть и поток оскорбленийИ грозил погубить меня.Он кричал: «Пришел демон-разрушитель страны!»,И, извергая оскорбления, звал соседей помогать убивать меня.Он бросал в меня камни и пытался пронзить менямаленькими острыми стрелами.Неизлечимой болью он наполнил мое сердце,И тогда я тоже едва не погиб.Это палач в облике дяди.Всякое уважение к нему я потерял тогда.Когда я был бедный и беззащитный, мои родственникиОбращались со мной хуже, чем враги.Потом, когда на холме я медитировал,Моя верная Зесай навещала меня из-за любви ко мне,И, ласковыми словами утешая меня,Она успокоила мое израненное горем сердце.Она приносила мне питательную и вкусную пищуИ от голода спасла меня тогда.Словами не выразить ее доброту.Но она не предана религии,И поэтому мало смысла мне общаться с ней,Если она придет.А тем более мне нет нужды общаться с тобой, тетя.Возвращайся сейчас же так же, как ты пришла.Лучше уйти раньше, пока есть время».
Когда я закончил петь, моя тетя, проливая потоки слез, несколько раз поклонилась и затем сказала: «Ты прав, мой племянник. Ты совершенно прав. Но будь терпелив, прошу тебя». Она умоляла меня принять ее. Я увидел, что она действительно раскаивается и пришла просить прощения. Она сказала: «Я пришла сюда, потому что не могла побороть в себе желание видеть тебя. Прошу, допусти меня к себе или я покончу с собой». Не в силах больше оставаться неумолимым, я пошел опустить мостик, но сестра шепотом уговаривала меня не делать этого. Я не послушался ее и опустил мостик.
