У Кришнамурти - Ум - это миф
В.: Но если мы не что иное, как суммарный итог нашего прошлого, тогда можно легко составить точный прогноз…
У. Г.: Это не даст никакой гарантии относительно того, куда нас приведет будущее.
В.: Нет, мы не можем контролировать наше будущее.
У. Г.: Происходит что-то неожиданное и непредсказуемое, и все течение жизни внезапно меняется. Мы принимаем как должное, что можем направлять жизнь туда, куда хотим, но нет никаких гарантий, что у нас это получится. События жизни на самом деле происходят независимо друг от друга. Мы создаем их и сопоставляем. Мы создали философскую структуру, но это не значит, что у всего есть шаблон или цель. И точно так же это не значит, что все предопределено.
В.: Но как насчет надежды? Ведь человек живет надеждой.
У. Г.: Человек всегда жил в надеждах и, возможно, умрет в надеждах. Учитывая то, что он сейчас имеет в своем распоряжении такую чудовищную разрушительную силу, вполне возможно, что он заберет с собой и все остальные живые существа.
Это не просто мое мрачное пророчество — если вы реально посмотрите на ситуацию, вы увидите, что это затронет всех нас, нравится это вам или нет. Если вы надеетесь на то, что мы можем направить всю инерцию человеческой истории по другой колее, вы ошибаетесь. Нас нужно спасать от тех спасителей, которые обещают, что вот-вот наступит новая эра.
В.: Как вы можете помочь спасти нас?
У. Г.: Это ваше «как?» создает еще одного спасителя.
В.: Да, но есть ли какой-нибудь еще способ, помимо духовного, изменить направление?
У. Г.: Прежде всего, видите ли, для меня нет никакого смысла делить жизнь на материальное и духовное. Весь этот бред о духовной жизни рождается из допущения, что есть дух, который обладает собственным независимым существованием. Это допущение не имеет никакого смысла.
В.: А как насчет представления о том, что после смерти тела дух продолжает жить?..
У. Г.: Это всего лишь верование. Оно вообще ничего не значит. У меня нет способа передать вам эту уверенность. Нет ничего, что могло бы восстать из могилы или перевоплотиться после моей смерти. А для вас нет никакого смысла разглагольствовать о загробной жизни.
В.: Само тело как будто ищет бессмертия через потомство.
У. Г.: Это свойство жизни. Потребность в выживании и воспроизведении себя присуща жизни вообще. Ваша сексуальность, ваше потомство, ваша структура семьи и все прочее — продолжение этого естественного импульса к выживанию и продолжению рода.
В.: Значит, когда мы умираем, для нас все заканчивается?..
У. Г.: Если после того, как мое тело похоронят, вместе с ним похоронят и память обо мне, тогда со мной будет покончено.
В.: Некоторые ваши последователи хотят развеять ваш прах…
У. Г.: Зачем? Меня очень часто спрашивают: «Разве вы не хотите оставить никаких инструкций насчет того, как следует распорядиться вашим трупом?» Какого черта! Кому это нужно — оставлять какие-то инструкции? Я начну вонять и буду раздражать общество… Это проблема не моя, а общества.
В.: У вас есть семья, и если есть, то где?
У. Г.: Мои дочери, обе — в Хайдерабаде. Один мой сын, Васант, недавно умер от рака. Другой сын, Кумар, младше и родился в Америке. Он сейчас работает там инженером — электронщиком. Я иногда вижусь с ним, когда бываю в Америке. Я мало поддерживаю связь с моей семьей. Они навещают меня время от времени. Больше ничего. У меня нет эмоциональной связи с ними, да и вообще с кем бы то ни было. Даже с Валентиной, пожилой женщиной из Швейцарии, с которой я был в течение последних двадцати лет. Я не думаю, что у меня есть эмоциональная связь с кем бы то ни было.
В.: У вас была эмоциональная связь хоть с кем-то?
У. Г.: Не знаю. Наверное, нет, даже с моей женой, с которой я прожил двадцать лет. Я и правда не знаю, какая должна быть связь.
В.: И у вас не было никаких сильных чувств к другому человеку, к мужчине или женщине?
У. Г.: Больше всего меня интересовало одно: найти ответ на мой вопрос. Это было единственно важным для меня. Что же стояло за абстракциями, которыми заваливали меня эти люди, включая Дж. Кришнамурти? Если ничего больше нет, как они могли создать в мире весь этот балаган? Я понял, что вы можете дурачить себя и других, но я хотел получить ответ. Я так и не получил ответ; вопрос просто перегорел сам.
Это не значит, что я просветленный или что я знаю Истину. Те, кто претендует на такие вещи, дурачат себя и других. Все они не правы. Не то чтобы я превосхожу их или что-то типа того, просто они делают заявления, которые не имеют под собой никакой основы. Это была и есть для меня несомненная истина. В мире нет такой силы, которая может заставить меня принять что-либо. Так что я не нахожусь в конфликте с режимом. Мне не нужно отбирать что — то у кого-то.
В.: Мы чувствуем, что от вас исходит какая-то отстраненность или незаинтересованность. Разве вас не сводила с ума, например, красивая женщина, или красивый закат, или красивая музыка? Неужели ничто и никогда не захватывало вас полностью, не внушало вам желания уйти от всего, куда глаза глядят?..
У. Г.: Даже будь я другим, я никогда не был романтиком в этом смысле. Все это для меня романтика. Романтика — не моя реальность. Ничто никогда не сбивало и не собьет меня с ног. Не то чтобы я противоположность романтику, разумный человек — нет, просто это часть разума во мне восстала против самой себя. Я не антирационален, я просто нерационален. Вы можете сделать логический вывод из того, что я говорю или делаю, но это будет ваше действие, а не мое. Меня не интересует чей-то поиск счастья, романтики или спасения…
В.: Это может быть чем-то большим, чем просто романтика. Это может быть самоотречение, безумное, яростное, изумительное, духовное или сексуальное переживание.
У. Г.: В этом состоянии вообще нет переживаний, так откуда же возьмутся эти волнующие, безумные переживания? У меня нет способа отделить себя от событий; событие и я — это одно. Я уверен, что вы не хотите, чтобы я говорил какие-то грубости относительно секса. Это просто сброс напряжения, Я вообще не романтизирую такие вещи. Как я однажды сказал своей жене: «Не говори со мной о любви и близости. То, что держит нас вместе, — это секс. Проблема заключается в том, что я по какой — то причине не могу заниматься сексом с другими женщинами. Это моя проблема. Я никак не могу освободиться от этой проблемы». Не знаю, имеет ли это для вас какой-то смысл или нет. Все эти разговоры о любви никогда не значили ничего для меня. Это конец зацикленности на сексе.
В.: Но на какой-то стадии вы занимались любовью с другой женщиной…
У. Г.: Да, но эту ситуацию создал не я. Я не сказал бы, что меня соблазнили. Не имеет никакого значения, соблазняет ли один другого, или он сам соблазняется; факт в том, что вы это сделали. Но та женщина не была виновата, здесь действовал особый вид аутоэротизма.
В.: Как вы можете так говорить?
У. Г.: Я использовал этого человека. Это ужасно — использовать другого человека для того, чтобы получить удовольствие. Что бы вы ни использовали — идею, понятие, наркотик, человека или что-нибудь еще, — вы не можете получить удовольствие, не используя чего-то. Это вызывало у меня отвращение. Мне не нужно использовать кого — то, воздействовать на кого-то или менять кого-то. Это констатация того, какой я есть, как я жил, и ничего более. Это не будет иметь какой-то огромной ценности для человечества, и это не нужно сохранять для будущих поколений. Я не верю в будущие поколения. У меня нет учения. Сохранять нечего. Учение подразумевает, что можно что — то использовать для того, чтобы вызвать перемену. Сожалею… У меня нет никакого учения, есть только расчлененные, несвязанные предложения. Есть только ваша интерпретация письменного или устного слова, и больше ничего. Ответы, которые вы получите, — все ваши. Это ваша собственность, а не моя. По этой же причине нет и не будет никакого авторского права на то, что я говорю. У меня нет никаких претензий.
В.: Расскажите о своем детстве.
У. Г.: Моя мать умерла, когда мне было семь лет. Обо мне заботились бабушка и дедушка по материнской линии. Мой дед был теософом. Он был богат, и у нас в доме царила мощная религиозная атмосфера. В этом смысле Дж. Кришнамурти тоже был частью моего прошлого. На каждой стене висел его портрет; от него было некуда деваться. Я не приходил к нему в поиске чего-то. Он просто был частью моего прошлого; было бы странно, если бы я вообще не ходил к нему. Моей задачей было освободиться от этого окружения, которое меня душило. Вот и все.
