У Кришнамурти - Ум - это миф
Когда вы имеете дело с этими йогами и святыми, самая первая ошибка, которую вы совершаете, — это попытка связать то, как они действуют, с тем, как вы действуете. То, что они описывают, может быть никак не связано с тем, как действуете вы. Уникальность — это не то, что можно выпускать на заводе. Общество заинтересовано только в статус-кво и предоставило вам так называемых особых индивидов в качестве моделей, которым вы должны следовать. Вы хотите быть как какой-то святой, спаситель или революционер, но это же невозможно. Вашему обществу, которое заинтересовано только в штамповке копий с приемлемых моделей, угрожает настоящая индивидуальность, потому что она угрожает его непрерывности. По-настоящему уникальная индивидуальность, у которой нет культурной точки отсчета, никогда бы не знала, что она уникальна.
В.: Но разве это невозможно, что само присутствие уникальной личности, полностью раскрывшейся индивидуальности, может как-то помочь другим — не служить моделью, а вызывать изменения в других, делать их самих уникальными?
У. Г.: Я говорю — нет. Потому что уникальная индивидуальность не может воспроизвести себя ни физически, ни духовно — природа забраковала ее как бесполезный экземпляр. Природа заинтересована только в воспроизведении, и время от времени — в порождении необычных, уникальных особей. Эта особ]ь, неспособная воспроизвести себя, выключается из процесса эволюции, и ей не нужно становиться образцом для других. Вот и все, что я хотел сказать.
В.: Вам не кажется, что, когда природа порождает уникальное, это означает, что уникальность расцветает в таком человеке?
У. Г.: Это должно происходить с теми, кому по счастливой случайности удается освободиться от груза прошлого. Когда отброшено все коллективное знание и весь человеческий опыт, остается только изначальное, первозданное состояние, но без примитивности. Такой человек совершенно бесполезен для общества. Подобно дереву, дающему тень, такой человек может что-то давать, но он этого не осознает. Когда вы сидите под деревом, вам на голову может свалиться кокос — здесь есть опасность. Поэтому общество, выстроенное таким, какое оно есть, не может никак использовать такого человека.
Я не верю в локасамграху, в помощь человечеству, в сострадание, в то, что можно разгрести хотя бы малую толику тяжелой кармы этого мира, и во все такое прочее. Никто не назначал меня спасителем человечества.
В.: Значит, вы хотите сказать, что никакой научный подход, йоговский подход или подход медитации не имеет ничего общего с уникальностью и свободой, о которой вы говорите, — это так?
У. Г.: Я расскажу вам одну историю. Когда я был молодым, я семь лет занимался йогой в Гималаях с Шиванандой Сарасвати. Мне это не помогло, и я бросил йогу. После того как в 1967 году я пережил «катастрофу», я почувствовал, что мой организм не может переносить мощнейшие выплески энергии, которые происходят в этом состоянии. Я посоветовался с приятелем, Шри Дешикачаром, учителем йоги. Он сказал: «Не знаю, могу ли я помочь. Может быть, мой отец (д-р Кришнамачарья из Мадраса) сможет помочь тебе». И вот я во второй раз взялся за йоговские практики. Но вскоре я обнаружил, что вся йога противоречит естественному функционированию тела. Я попытался обсудить это с ними. Но то, что я говорил, не вписывалось в Йога-Сутры Патанджали, и мы не нашли общий язык. В конечном итоге я объявил им, что прекращаю заниматься йогой. Когда организм уже освободился от мертвой хватки мысли, что бы вы ни делали для того, чтобы обрести покой и гармонию, все это только создает дисгармонию и насилие.
Это все равно что пытаться при помощи войны насадить мир там, где и так царит мир. Когда сам поиск подходит к концу, при этом происходит большой взрыв, как тогда, в самом начале мира. А затем приходит покой — покой, который невозможно практиковать и которому невозможно научиться.
В.: Я не думаю, что нам на самом деле нужен большой взрыв. Мы хотим мудрости, душевного покоя…
У. Г.: Голодный сначала довольствуется брошенными ему хлебными крошками. Потом он хочет целый ломоть, и ему такой ломоть обещают продавцы-святоши на рынке. Вопрос об утолении голода даже не стоит; голод должен перегореть неутоленным. Голод и поиск, который он влечет за собой, — вот в чем проблема.
Если вы отбросите вымышленный образец святого, у вас останется только естественный биологический расклад. Разделяющая структура мысли, внедренная в человеческий ум в незапамятные времена, создала жестокий мир и, возможно, поставит человечество и все остальные формы жизни на этой планете на грань вымирания. Но на биологическом уровне у каждой клетки есть мудрость для того, чтобы избегать образцов и обещаний и просто, из соображений выживания, сотрудничать с соседними клетками. И человек научится у своих клеток сотрудничеству под страхом уничтожения, а не из любви или сострадания.
В.: Стоит ли за этим биологическим сотрудничеством и расцветом индивидуальности нечто трансцендентальное, что пытается прорваться наружу?
У. Г.: Не думаю. Это очень индивидуально, не в привычном смысле, как обусловлено культурой, а по-другому. Контроль над телом при помощи мысли отсек для человека возможность вырасти и стать полностью человеком, вот и все. Вы можете обойтись без столь распространенного сейчас представления, что осознанность может дать вам какое-то качественное изменение. Природа старается создать уникальную индивидуальность, потенциал для этого у вас уже есть. Но человечество где-то по дороге свернуло не туда, и выхода, похоже, уже нет.
В.: Насчет расцвета индивидуальности у меня постоянно возникает вопрос: «Почему не я?»
У. Г.: Забудьте, у вас нет шансов. Вы ничего не можете сделать. Я не знаю, что вам посоветовать, вы попались. Может, генетики и микробиологи дадут какой-нибудь ответ. Я уверяю вас, что духовный бизнес ничуть вам не поможет. Более того, если государство овладеет методами генной инженерии, оно с их помощью будет пытаться устранить последние зачатки свободы в человеке. И тогда действительно наступит конец.
И снова можно провести аналогию с компьютером. Компьютеры стали настолько сложными, что теперь они способны к мышлению и самокоррекции. Может случиться так, что в один прекрасный день вы включите компьютер и он начнет говорить вам, как надо жить. Если бы вы могли разрешить своему организму работать как компьютер, все так и было бы. Необыкновенный разум биологического организма — это все, что нужно для нормальной жизни, но мы все время вмешиваемся в его естественное функционирование посредством мысли. Ваш «естественный» тело-компьютер уже запрограммирован и включен! Вам не нужно ничего делать! Мы очень далеки от этого первоначального состояния. Но смотрите, каким — то образом что-то ударяет вас, как молния, и выжигает все. И такой человек уже не грешник и не святой; он далеко за рамками общества.
В.: Значит, мы все можем практиковать невмешательство, если это правильное слово?
У. Г.: Когда вы пытаетесь не мешать, при этом подразумевается, что вы ждете, что случится какое-то чудо. Такое ожидание не дает ничему случиться. Я говорю вам это, потому что знаю по своему собственному опыту. Сорок девять лет я искал человека по имени У. Г. Вся человеческая культура направляла меня не туда. Я пробовал и мертвых гуру, и живых гуру. В конце концов я понял, что поиск не имеет смысла, что «враг — это я». Теперь все знание, так же как и порожденный им поиск, полностью выброшены из моей системы.
В.: И вы не чувствуете, что вы должны помочь другим понять это…
У. Г.: Это не товар, который можно продать, сэр! Это просто отсутствие ложной потребности, внушенной обществом и культурой. Потребность изменить себя и потребность изменить мир вместе исчезают из системы. Я не антисоциален и вместе с тем не испытываю благодарности к обществу; я не чувствую, что должен играть какую-то роль или помогать своим собратьям. Все это чушь собачья.
В.: Выходит, что желание изменить мир, независимо от того, насколько благородным его считает человек, прежде всего эгоистично и «я»-центрично. Не это ли вы имеете в виду?
У. Г.: Человек, который пытается освободиться от мира или от того, что он называет «злом», — на самом деле самый большой эгоист из всех людей. В конце концов на вас вдруг накатывает сокрушительное понимание, что никакого «эго» вовсе нет! Это озарение неумолимо разносит все вдребезги. Это не такое переживание, которое можно разделить с другими. Это вовсе не переживание, это катастрофа, во время которой и переживание, и переживающий приходят к концу. Человек в таком состоянии не бежит от реальности и не имеет никаких романтических наклонностей. Он не лелеет никаких гуманистических представлений о спасении мира, потому что знает — что бы он ни делал для его спасения, это только добавит миру инерции. Он знает, что ничего нельзя сделать.
