Кора Антарова - Две Жизни
– Дория, мой друг. Я привёз жену моего умершего друга, лорда Уодсворда. Она больна, а ты любила пастора. Во имя любви к совсем ещё недавно беседовавшему с тобою пастору проведи эту ночь с больной. Вот лекарство. Прикажи приготовить ванну и после ужина дашь второе лекарство. Уложив спать леди Катарину, останься при ней, пока я не подымусь сюда.
Повторяю вам, леди Катарина, ничего не бойтесь. Как только примете лекарство, вам станет лучше и вы перестанете дрожать. Ни о чём не думайте, спите спокойно. Завтра я скажу, как вам действовать. Вы ведь сами чувствуете, что вам гораздо лучше и спина ваша больше не болит.
Лорд Бенедикт спустился вниз, чем обрадовал соскучившуюся без него семью, и весело попросил его накормить. После ужина, собрав всех в своём кабинете, он напомнил о завтрашнем визите в судебную контору. Николай и Наль должны будут остаться дома. Шайка тёмных бандитов, преследовавших Левушку ещё в К., появилась в Константинополе, но там потеряла его след. Сейчас его ищут в Лондоне. Но о присутствии здесь Николая и Наль никто не догадывается. Им и не надо видеть беглецов. Но шайка многочисленна. Пустой дом тоже будет небезопасен, злодеи будут пытаться ворваться. Сегодня ночью приедут сэр Ут-Уоми и дядя Ананды. Кто-нибудь из них останется дома вместе со своими людьми. Они-то и охранят Наль и Николая.
Ананда повезёт одного из важных и необходимых свидетелей в отдельной карете, а остальные поедут с лордом Бенедиктом и сэром Уоми. В конторе каждому будет указано его место, но Генри, Алиса и леди Цецилия не должны выпускать рук лорда и сэра Уоми и отходить от них ни на шаг.
Простившись со всеми своими домочадцами, каждый из которых был взволнован на свой лад. Флорентиец вместе с Анандой поднялся наверх, к Дории и леди Катарине.
Пасторша уже крепко спала, сверх обыкновения не наполняя комнату своим могучим храпом. Подойдя к постели, Ананда взял её руку. Флорентиец – вторую, положив на её лоб другую свою руку. Он тихо и внятно сказал:
– Ужасную клятву, данную вами когда-то элодею не понимая её смысла, – я разрываю.
По всему телу пасторши прошла судорога. Из её рта вырвался стон и вышла слюна, окрашенная кровью. Но глаз она не открыла, казалось, что она даже не проснулась.
– Ваша измена светлым силам покрыта сегодня вашей мольбой к Милосердию и порывом самоотверженной любви, которую вы нашли в своём сердце. Любовь, которую дали вы вашей младшей дочери, преследуемой вами много лет, и мольба о её спасении принесла вам помощь и прощение Тех, кого умолил ваш муж спасти вас.
Твёрдо стойте теперь на своём новом пути, его вы сумели вымолить. Забудьте всё, что когда-либо обещали Браццано или Бонде. Помните только, что надо спасти Алису, что спасти её вы хотите, что спасение её и ваше зависит от вашей верности при исполнении того, что будет говорить вам Ананда.
Передав Дории распоряжение не покидать леди Катарину ни ночью, ни утром и найти среди своего гардероба какое-нибудь приличное платье и шляпу для пасторши, оба друга снова спустились вниз и стали ждать сэра Уоми и дядю Ананды в кабинете.
Как только Дженни, надев подвенечное платье, украсив голову прелестным веночком из флёр-д-оранжа и приколов жениху и шаферам такие же букетики к петлицам, покинула дом, где родилась, её бурное настроение упало. Возбуждённая с утра ядовитой папиросой Бонды и выпившая за завтраком несколько бокалов вина, Дженни всё же была не так пьяна, как сопровождавшие её мужчины. Их языки развязались, они сыпали сальные шуточки и намёки, и девушка, никогда прежде не слыхавшая ни одного пошлого анекдота, стала испытывать нечто вроде страха. Она много бы дала, чтобы подле была теперь её мать.
– Почему мама не села в мою карету? – спросила она у жениха.
Хохоча и отпуская мало понятные Дженни каламбуры, ей ответил весёлый Марто. Кривляясь и подмигивая, он уверил Дженни, что Бонда везёт её мать в своей карете. Что им не скучно, а будет ещё веселее. Всю дорогу её жених, не стесняясь присутствием товарищей, обнимал и прижимал к себе Дженни, пытаясь поцеловать её в губы, и бедняжка изо всех сил отбивалась, что потешало всех присутствующих.
– Тебе придется, вероятно, звать сегодня друзей на помощь, Армандо, – нагло хохотал Мартин Дордье. – Можешь на меня рассчитывать.
Экипаж остановился, и чья-то рука раздражённо рванула к себе дверцу. У кареты стоял хмурый Бонда и зло смотрел на весёлую компанию своими шарящими глазами.
– Что это вы все, с цепи сорвались, что ли, – шипя от злобы, крикнул он, просовывая голову внутрь кареты. – Ведь не банду же привёз я к знаменитому нотариусу. Обещал ведь вам весёленькую ночь в гостинице. А вы подождать не можете, ведёте себя, как пьяные матросы. Да и барышня, даром что из хорошей семьи и приличного общества, тоже хороша. Не умеете себя вести средь бела дня. Вам здесь не спальня. Вот проучит вас Браццано разок-другой плёткой, – мигом научитесь быть воспитанной. Живо вылезайте и примите вид культурных людей, а не разнузданных животных.
Не дожидаясь, что скажут его опешившие приятели. Бонда повернулся спиной к карете, вошёл в калитку и немедленно ударил молотком во входную дверь. И тогда сидевшие в карете стали приходить в себя от изумления и бешенства.
– Не обращайте внимания, милая моя жёнушка. Манера выражаться у этого джентльмена чрезвычайно оригинальна. Но человек он неплохой. Друг он верный, и вы будете не раз иметь возможность убедиться в истинности моих слов.
Дженни, бешенство которой достигло своего апогея и глаза пылали, как угли, не могла выговорить ни слова. У неё вырвался только хриплый шёпот:
– Идя венчаться с вами, я клянусь ему отомстить. Дженни была так страшна, лицо её, искажённое и перекошенное судорогой, так ужасно, что не только жених, но все мужчины сразу отрезвели.
– Дженни, совладайте с собой, выкурите папироску. Нельзя же показаться людям в подвенечном платье с этаким лицом, – суя Дженни в губы дымившуюся папироску, снова сказал Армандо. – Неужели у вашей сестры такой же характер? – вырвалось у него.
Дженни ответить не успела. К воротам уже бежал слуга, чтобы пропустить во двор карету. Это нотариус, полагая, что невесте трудно пройти через палисадник в своём пышном туалете, приказал открыть ворота. И Дженни овладела собой. Яд папиросы, приведший девушку в весёлое настроение, и яд оскорбления, ненависти и мести, бушевавший в её собственной крови, слились в такую упорную и злую волю, что Дженни вошла к нотариусу внешне совершенно спокойной. Она сумела скрыть даже от глаз Бонды испепелявший её огонь. Уроки лицемерия, преподанные ей пасторшей, помогли. Любезнейшим образом она улыбалась нотариусу и клеркам и разыграла роль счастливой невесты, одурачив даже Бонду. Старый пройдоха был удивлён поведением Дженни и не замедлил похвалить себя за тонкое искусство перевоспитывать людей. Он решил, что главным лекарством для Дженни оказался страх перед плёткой, и проницательно поздравил себя ещё раз с умением воспитывать девиц.
Когда были соблюдены формальности и весь кодекс покупаемых за деньги приличий, с шампанским от лица нотариуса, Дженни с женихом, воспользовавшись тем, что Бонда задержался, расплачиваясь, уселись в его двухместный экипаж, предоставив ему ехать в общей карете. Жених, злившийся не меньше невесты на своего мнимого дядюшку, зная, что в отеле их уже ждут к свадебному обеду, где – стараниями Мартина – будет несколько его приятелей с дамами, и в каком бы настроении ни явился Бонда, он не осмелится сделать сцену, поддержал эту затею. Бешенство Дженни, её ненависть к Бонде и всё её поведение показали Армандо, что если он не найдёт в жене верности и преданности, то уж во всяком случае обретёт в ней верного союзника.
В отеле они действительно застали большое общество, шумно их приветствовавшее. Дженни овладела собой окончательно, сразу взяла тон влюблённой жены, очаровательной кошечки и любезной хозяйки, конфузящейся новой, непривычной роли. Привлекая всеобщее внимание своей красотой, Дженни решила играть сегодня первую скрипку и не уступать ни в чём Бонде, но... прикинуться очень внимательной и покорной племянницей. Бонда спрятал временно своё раздражение, которое грызло его с момента отъезда из дома невесты, и тоже играл роль счастливейшего дядюшки, стараясь поддерживать великосветскую беседу с самым беспечным видом. Но на душе у него было неспокойно. Мысли его вертелись вокруг пасторши, которой он не надел браслета, нарушив приказ. Он говорил себе, что, кажется, свалял дурака, не привезя сюда пасторшу. Было бы спокойнее за завтрашний день. Но Бонда боялся, что невыдержанная женщина оскорбится тем, в какое общество он ввёл в первый же день её дочь, и поднимется скандал. Бонда обвёл взглядом стол, и зловещая улыбка искривила его губы. Общество было подходящим для пасторской дочки. Испитые, поблёкшие и подкрашенные лица. Много видел Бонда падших людей, но редко приходилось ему наблюдать лица такие беспокойные, с полным отсутствием намёка на счастье и удовлетворение. Они ели и пили жадно, стремясь изобразить людей из общества, общества аристократического. На самом же деле Бонда читал всё убожество их мыслей, жажду богатства и наслаждений. Он отлично понимал, что весельчак Марто собрал нынче кучку людей, которая ни перед чем не остановится, если труды будут хорошо оплачены. А денег у него пока много, ими снабдили его в достаточной степени для успеха дела, в котором был заинтересован сам магистр их ордена. И Бонда ещё раз самодовольно улыбнулся, чувствуя себя неким царьком.
