Владимир Леви - MEMENTO, книга перехода

Из письма

…В очень юном возрасте я попала в сложную ситуацию – сексуальную эксплуатацию со стороны матери. Она была властной, гиперпротективной, постепенно отдалила меня от остальных членов семьи. Я была довольно стеснительной девушкой, очень романтичной, с богатым внутренним миром, но в психологическом плане очень зависимой от нее. (То что я пишу, это краткое изложение долгого анализа событий и работы над собой.) В конце концов она так меня замордовала, что ее новый муж смог меня использовать в сексуальном плане. В какой-то мере они были в сговоре. Это привело к сильнейшему внутреннему конфликту с собой, шоку. Через какое-то время я смогла дать им отпор, но не потому, что я была такая сильная и храбрая, а потому что пришла к идее суицида. Я пришла к выводу, что если я могу решить умереть в любой момент, то я могу решать, как мне жить. Это дало мне ощущение свободы и я смогла принять свое первое самостоятельное в жизни решение. Я ушла из дома, стала самостоятельно работать и учиться. Я освободилась от этих существ, которых с трудом называю людьми. Освободилась сначала житейски, в наружном существовании, а потом, хотя и не полностью, внутренне…

В уголовном кодексе есть мутная и туповатая, как весь уголовный кодекс, очень редко применяемая статья «доведение до самоубийства». В данном случае все прозрачно: доведение ребенка до несостоявшегося самоубийства. И мать, и отчима по этой статье, плюс педофилия, можно было бы привлекать стопроцентно. Все шло к трагической развязке, и только сила духа молодого одинокого существа удержала от точки невозврата. Решающе важно было для этой девочки осознание своей свободы в запредельном значении – свободы от себя. Кто от себя свободен, тому ничего не страшно: ни смерть, ни жизнь.

Да, Софья, вас можно поздравить, вы обрели внутреннюю свободу и взяли свою жизнь в свои руки. Понимание, что у тебя есть выход, который всегда рядом, тот самый праздник, который всегда с тобой, – что ты не пленник, не заключенный, отбывающий срок, что можешь уйти, когда пожелаешь, – освобождает душу, позволяет спокойно продолжать жизнь так, как считаешь нужным, как хочешь и можешь. И я тоже чувствую себя свободнее и счастливее, зная: в любой миг, пока живо мое сознание, я волен решить, жить мне дальше или не жить. Само это понимание, эта уверенность придает жизни азартную объемность и упоительный аромат. Выбираю жизнь потому, что это мой выбор. Как у всякого, у меня есть и другой; может быть, когда-то я его предпочту, но сейчас хочу жить, и не только потому что могу многое сделать, и жизнь моя нужна еще многим, но и потому, что жить просто нравится, интересно, вкусно и весело; потому что моя жизнь – это маленькое и пока что еще мое, а смерть – огромное, бесконечное, всехнее и ничье, как звездное небо. Смотреть в небо, окунаться в него душой иногда очень нужно, спасительно. Помогает дышать.

Человек не станет свободным, пока не преодолеет страха смерти. Но не с помощью самоубийства. Нельзя преодолеть, сдавшись.

V. Genialissimus

записки бывшего самоубийцы. отрывок из метаромана

Капризное дело писательство. Нежданно залетели сюда страницы совсем иной книги, но как раз по теме самоволки и перехода. Одна из попыток понять, предположить или вообразить: кто мы, откуда исходим, куда переходим, почему самовольничаем.

«…Только бы жить, жить и жить! Как бы ни жить – только жить! Экая правда! Господи, какая правда! Подлец человек!.. И подлец тот, кто его за это подлецом называет», – прибавил он через минуту.

Из письма Петру В., другу-писателю

…Эту правду Раскольникова правда жизни включает как часть. В жизни и так, и не так. Есть «как бы ни жить, только жить», невпроворот этого; но есть и цветаевское «отказываюсь быть» – одна из весомейших причин мировой смертности. Гамлетовский вопрос для каждого главный и всеобъемлющий. Условно здоровым большинством осознанно никогда не ставится, но таится в подспуде.

Когда память моя наполнилась скорбным перечнем отказавшихся быть; когда пришлось не раз и не два ощутить, как надвигается этот вопрос на меня самого, я понял, что необходимо, спасительно необходимо его изучать – исследовать и обдумывать. Пытаться понять истоки самоубийства в природе. Узнать, как и почему люди из тысячелетия в тысячелетие увольняются с жизненной службы по собственному (а так ли?) желанию, сбегая в иной мир через черный ход, а не торжественно удаляясь через парадный. Впрочем, и черную лестницу научились украшать как парадную, с еще более пышными и затейливыми прибамбасами. Особенно трудно найти грань, если она есть, между больным и здоровым самозавершением жизни. Карл Ясперс, например, не самый хилый из психиатров, бросил походя провокационную фразу, часто цитируемую: «больной обращается к врачу, здоровый кончает самоубийством» – чушь очевидная, но с фактами в изрядном числе случаев совпадает.

Многие мужи мысли сходятся во мнении, что намеренно сводить счеты с собой умеет в живом мире только человек, что это чуть ли не главный его признак – такая вот самоубийственная свобода от изнасилования собственной жизнью, в отличие от биороботности животных.

Я в этом не убежден. После многих лет ревиваторской практики, когда с суицидниками встречаешься ежедневно лицом к лицу, вопрос о соотношении свободы и самоубийства остается для меня только вопросом. Бердяев: «По видимости, самоубийство может производить впечатление силы. Нелегко покончить с собой, нужна безумная решимость. Но в действительности самоубийство не есть проявление силы человеческой личности, оно совершается нечеловеческой силой, которая за человека совершает это страшное и трудное дело».

Не человек, а что-то или кто-то за человека?.. Не знаю, человеческая это сила или чья-то еще, но наблюдаю и знаю уверенно, что даже в самой измученной и отчаявшейся душе действующих сил всегда две: сила смерти и сила жизни, разрывная борьба между ними идет до последнего мига, и роль осознанной личной свободы в борьбе этой переменчива – от преобладающей до практически нулевой. Не так уж волен человек ни НЕ совершить суицид, когда его к этому тянет, ни покончить с собой, как бы этого ни хотел – недаром ведь только каждая восьмая-девятая из попыток самоубийства приводит к смерти, остальные семь-восемь так и остаются искренними попытками. (Шантажно-демонстративные псевдопопытки не в счет, хотя и они многое означают.)

А животные не такие уж биороботы. Вопрос «быть – не быть» тоже могут иногда решать так или эдак. Не говорю об альтруистическом самопожертвовании, на которое некоторые из зверей способнее, чем человек. Внимательные наблюдатели сообщали, что и самоубийства, которые можно назвать, условно, эгоистическими – от отчаяния, оттого, что жить дольше невыносимо, – совершают иногда лебеди, дельфины, киты, слоны, лошади и, говорю не понаслышке, собаки (в отличие, многозначительное, от кошек). Одного пса-самоубийцу я знал. Крупный кобель овчарочьих кровей. На железнодорожной станции, после многонедельного тщетного ожидания своего уехавшего хозяина прыгнул под поезд. До того пес этот успел показать себя достаточно разумным, чтобы переходить пути только при полной безопасности, как многие уличные собаки, дожидающиеся зеленого светофора. Известны и другие подобные случаи. Верный пес Моцарта умер на могиле хозяина…

Можно вынести любое страдание, но нельзя вынести бессмысленности страдания.

Могут возразить: откуда ты знаешь, что было в голове у того твоего знакомого псины, когда он прыгал на рельсы? Может, он вовсе не хотел умирать и понятия не имел, что поезд его задавит; может, просто ему почуялось что-то интересное между колес. Он ведь не написал предсмертной записки.

Рассуждая так, откуда нам знать, что делается в голове у людей-самоубийц, которые не объявляют о своих намерениях и не оставляют записок (таких большинство). Кто-то, не молвив ни словечка, повесился – может, он не хотел умереть, просто не самым удачным способом испытал прочность веревки.

Генетикой показано на уровне молекулярном: все мы, люди земного шара, произошли от одной пары перволюдей – не буквально библейских Адама и Евы, но точно: от одной пары, или по крайне мере, от одной женщины (не хочется называть ее самкой обезьянолюдя), жившей около четверти миллиона лет назад, предположительно где-то в Африке или близко к месту, которое потом Африкой стало. И как кто-то из потомков этой пары или этой дамы (а может, еще кто-то из предков?) сказал когда-то первое осознанное членораздельное слово, а за ним остальные; как некто из этого племени впервые высек огонь, кто-то изобрел колесо и так далее – так, надо полагать, нашелся среди пращуров наших и самоубийца номер один – тот, кто первым захотел покончить с собой, понял, как это сделать, и сделал. Все последующие самоувольнители идут по следам этого первопроходца.