Андрей Виноградов - Андрей Первозванный. Опыт небиографического жизнеописания

Увидев у ног своих распростёртого Эгеата, горестно воскликнул блаженный Андрей:

— А, вот и сам Эгеат подходит ко мне! Что мне сказать ему, пообещавшему освободить меня? Зачем пришёл ты сюда, чуждый всему благому? Что задумал ты на сей раз? Что предложишь нам? Неужели раскаялся ты и пришёл меня освободить? Но даже если и раскаялся, то не уступлю я тебе, Эгеат! Даже если всю свою власть сложишь ты к моим ногам, не отступлюсь я от себя! Даже если назовёшь себя моим учеником, не поверю я тебе! Освободишь ли ты, о проконсул, развязанного? Освободишь ли убежавшего? Освободишь ли избавленного? Освободишь ли узнанного Родственником, помилованного, возлюбленного Им, враждебного тебе? Есть у меня Тот, с Кем я пребуду вечно; есть Тот, с Кем буду жить в бесконечные веки. К Нему я ухожу, к Нему направляюсь, это Он указал мне на тебя и сказал: «Познай Эгеата и его дары. Пусть не пугает тебя этот ужасный муж и пусть не думает завладеть тобою, ибо ты Мой. Враг он тебе — осквернитель и обманщик, развратник и клеветник, безумец и сумасшедший, шарлатан и убийца, гордец и льстец, ужасный и гневливый обманщик, нисколько не сострадательный и запятнанный всею скверною своей материальной оболочки!» И вот, познав тебя благодаря Обратившемуся ко мне, наконец-то удаляюсь я от тебя. О ты, называемый проконсулом, а на деле ничтожнейший из смертных — ты, как вижу я, сокрушён и опечален, ибо убежал я от тебя к Тому, Кто бесконечно выше и могущественней тебя. Будешь ты плакать и биться в безумии, стонать и печалиться, отчаиваться и сокрушаться, скорбеть и уподобляться сородичу твоему морю — погляди, как бушует оно во гневе, разъярясь оттого, что избавляюсь я от вас.

Услышав эти слова, поистине страшные для него, проконсул застыл в изумлении и пришёл в исступление, не зная, что ответить и что сделать. Снова взглянул на него Андрей и сказал:

— Вот стоишь ты перед нами, Эгеат, и видим мы все, что ты нам враг, но недвижим и безгласен и не в силах сделать ничего. Я же и собратья мои — мы уходим от тебя, оставляя тебя с самим собой наедине — таким, каков ты есть, хотя ещё многого ты не знаешь о себе.

Тогда Эгеат, набравшись решительности, дерзнул подойти ко кресту, чтобы снять с него Андрея, — но тут уже весь город возмутился и оттащил его прочь, Андрей же завопил гласом великим:

— Андрея, привязанного к древу Твоему, о Владыка, не дай отвязать! Пребывающего в таинстве Твоём, о Иисусе, не отдавай бесстыдному диаволу! Подвешенного надаре Твоём, Отче, да не отвяжет Твой враг! Познавшего величие Твоё пусть малое не смиряет! Но Сам Ты меня прими, о Христе, Которого я возжелал, Которого возлюбил, Которого знаю, Которого имею, Которого люблю, Которому принадлежу, — и уход мой к Тебе пусть да соединит множество собратьев моих, дабы и они упокоились в Твоём величии!

Сказав так и прославив Господа, предал Ему свой могучий дух святой и всехвальный блаженный апостол Андрей, сын Ионин, брат Петров, первый из людей призванный к святому Христову служению.

И вот, видя это, заплакали мы, стоявшие у его ног, и восскорбели великою скорбью, расставаясь с нашим учителем и наставником. Не видя ничего вокруг, слепая от слёз и нечувственная от воплей, подошла ко кресту Максимилла и, поддерживаемая Стратоклом, отвязала честные останки блаженного апостола и с наступлением вечера, воздав им должные почести, погребла.

Навсегда ушла она от мужа своего Эгеата, яростного зверя и беззаконного нечестивца, и больше не возвращалась к нему, сколько ни уговаривал он её, сколько ни обольщал своими богатствами, — нет, избрала она жизнь достойную и уединенную, окончательно утвердилась в любви ко Христу и пребывала в блаженстве вместе с братьями. Эгеат же одной мрачной и зловещей ночью, когда громыхала гроза и сверкали чудовищные молнии, в полном отчаянии забрался на самую высокую башню своего претория и, бросившись оттуда на каменные плиты агоры, погиб горькой смертью.

Удручённый Стратокл, родной его брат, не посмел прикоснуться к оставленному ему состоянию, хотя и оказался единственным его наследником.

— Твоё, злосчастный брат мой Эгеат, — сказал он, — пусть отправляется с тобой — в вечную тьму и муку. Мне же другом будет один Иисус, и я буду Ему другом. Велико же множество внешних и внутренних зол — отвратительны мне они! Предпочту я им то, что принадлежит только мне, и отвергаю я всё иное — пусть оно сгорит в вечном огне.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ

ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ

«Констанций воздвиг в Константинополе церковь, великую и по размеру, и по имени. И апостола Андрея перенёс из Ахеи в построенный им храм, носящий имя всех апостолов. Близ него и отцовский гроб воздвиг, а также перенёс в этот же храм и евангелиста Луку из той же Ахеи, равно как перенёс и апостола Тимофея из Эфеса в Ионии в тот же славный и честной храм».

Епифаний ещё раз перечитал лишённый заглавия листочек и, отложив его в сторону, вышел из кельи, чтобы глотнуть свежего воздуха. Занесённая утренним снегом петлистая тропинка была девственно бела: ни звериного, ни человечьего следа. А Епифаний так ждал сегодня Иакова…

Тот ушёл уже больше трёх недель назад, сразу после праздника Святых Светов. В Городе Иаков добывал для других братьев нужные им вещи, а для Епифания — тексты из разных библиотек. Сперва дело шло худо: мало кто из настоятелей и даже частных лиц соглашался допустить к своим книгам беглого иконопочитателя. С большим трудом Иакову удавалось списать то здесь, то там по несколько страничек или даже строк.

Но потом Епифанию, вспомнившему вдруг, как Иисус притворялся кормчим, пришла в голову мудрая мысль устроить благой обман. Иаков прикинулся учёным сицилийцем — благо он и правда был родом из Панорма, — который собирает из древних книг всякие старинные слова, дабы создать словарь с их истолкованием. Каждому, кто пускал его в своё книгохранилище, Иаков обещал прислать с Сицилии свой труд, и почти все радостно на это соглашались, ибо в произведениях древних писателей и вправду было много диковинных слов, непонятных нынешним людям, так что даже приходилось частенько выписывать их толкования на полях книг. Теперь Иаков получил доступ почти ко всем библиотекам Города, за исключением разве что Императорской и Патриаршей, которую ревниво, словно зеницу ока, оберегал патриарх-иконоборец Иоанн Грамматик — в одном лице новый Ианний и Иамврий, волхвы египетские.

Епифаний в последний раз вдохнул грудью морозный воздух и вернулся за свой аналой. Погрев озябшие руки над жаровней, он взялся за другие листки — бесценный дар, принесённый Иаковом незадолго до Рождества.

«Мученичество и страдания святого и славного великомученика Артемия, умученного Юлианом Отступником», — гласило надписание на первом из листков. Епифаний уже собрался было приступить к чтению мученичества, но решил сначала сравнить это заглавие с другими, разбросанными по иным листкам. Мысль эта оказалась ненапрасной, ибо вторая тетрадь, переписанная Иаковом, была озаглавлена иначе: «Исторический рассказ, собранный из различных историографов, о жизни, славе и разуме святого великомученика Артемия и о его многострадальном исповедании».

Такое заглавие было уже много любопытнее и содержательнее, а главное — давало Епифанию надежду отыскать, кому же из церковных писателей принадлежат эти самые строки, над которыми он ломал голову с утра. Быть может, об этом будет сказано во второй тетради? Епифаний погрузился в чтение:

«О священный собор и Богом собранное собрание! Собираясь рассказать о подвигах и страданиях великого и славного мученика Артемия, а также и о его благородном происхождении как свыше, так и от предков, я призываю самого этого мученика и осенявшую его благодать Духа стать помощником и спутником мне в моём рассказе. И вас самих я также прошу ободрить меня, нуждающегося в ваших молитвах, чтобы удобопроходимым и беспреткновенным стало для меня настоящее предприятие и чтобы преуспел я в намеченном рассказе о его мученичестве и исповедании…»

Епифаний перевернул лист и собрался было читать на обороте, как вдруг взгляд его упал на страницу справа: на ней снова стоял заголовок. Быстро догадавшись, что внутрь второй тетради попала третья из снятых Иаковом копий мученичества, он прочёл и её надписание: «Воспоминания, то есть изложение мученичества святого и славного великомученика и чудотворца Артемия, собранное из «Церковной истории» Филосторгия и из некоторых других монахом Иоанном Родосцем».

Кто такой Иоанн с Родоса, Епифанию было неведомо, а вот о Филосторгии он, конечно же, знал. Автор «Церковной истории», тот слыл приверженцем арианской ереси, искажавшим факты в угоду своему нечестию, так что писания его отовсюду исчезли. Поговаривали, правда, что целый том Филосторгия хранится в Патриаршей библиотеке, но что уж мечтать о несбыточном…