Дмитрий Щедровицкий - Беседы о Книге Иова. Почему страдает праведник?
…Но вот к Иову приходят друзья — великие мудрецы, которые горят желанием утешить страдальца. Надо думать, что, находясь в дружбе со столь глубокими мыслителями своего времени, сам будучи мудрейшим человеком, Иов вел с ними какие-то философские разговоры и раньше. Иначе что же это за мудрецы, если прежде они не касались таких тем, как Бог, управление миром, воздаяние праведным и нечестивцам? Безусловно, названные темы в своих беседах они затрагивали. Вот почему разговор, который возникает между Иовом и его друзьями в трагической, страшной ситуации страданий праведника, воспринимается как продолжение их прежних бесед, возобновленных в виде страстного диспута в ужасных и, казалось бы, неисправимых новых обстоятельствах.
Теперь вся прежняя система ценностей Иова, которая основывалась на вере в справедливость Божью, в то, что Бог воздает каждому по делам его, вдруг обернулась для него заблуждением, призраком, химерой. Центральный, самый главный и надежный СТОЛП его мировоззрения рухнул — и закачалось всё здание, и обрушилось со страшной силой. То, во что верил Иов, на что он уповал, к чему стремился, что возглашал, проповедовал, осуществлял, — разбилось вдребезги, поскольку оказалось, что из мира изгнана справедливость. Вот главное, над чем, собственно, Иов и стал напряженно размышлять, вот та проблема, к разрешению которой он устремился всеми еще сохранившимися силами ума и души.
С приходом друзей, которые, выступив первоначально в роли утешителей, быстро стали обличителями, обвинителями Иова в некой на ходу изобретаемой ими греховности, — в процессе бесед с ними пробуждаются все внутренние силы Иова и направляются к цели, именуемой теодицеей — оправданием Бога. Иов неоднократно провозглашает это целью своих речей, в общем виде формулируемой примерно так: «Несмотря на адские муки, постигшие меня, праведного человека, я буду оправдывать Бога, а не обвинять Его». Речи Иова можно было бы назвать, вводя новый термин, зоедицеей. По-гречески ζωη <дзоэ> — «жизнь». Зоедицея — «оправдание жизни», утверждение необходимости ее сохранения несмотря ни на что и нахождение для нее цели и смысла в любых, в том числе непереносимых, условиях. И хотя, казалось бы, уже прозвучали слова Иова о том, что он предпочел бы жизни смерть, вырыл бы ее, как клад, и обрадовался бы ей:
На что дан страдальцу свет, и жизнь — огорченным душою.
Которые ждут смерти — и нет ее, которые вырыли бы ее
охотнее, нежели клад… (Иов. 3, 20–21)
— несмотря на это, он приложит все усилия, чтобы оправдать и Создателя, и жизнь на земле. Дальнейшее повествование как раз и будет посвящено в основном попытке Иова сохранить и оправдать всё, что он создавал в течение своей жизни сердцем, душой и разумом; оправдать перед лицом мудрых друзей, наблюдающих за тем, как рушится его вера в праведное воздаяние…
С чего начинает Иов свою речь? Вот приходят к нему друзья, они издают крик скорби, узрев его издали, — настолько он изменился, настолько стал не похож на прежнего, прекрасного видом, почтенного старца, каким они привыкли его лицезреть. Кожа прилипла к его костям, почернело лицо, он страшен обликом, согбен, отощал, бессильно сидит на земле. И друзья тоже садятся на землю, они подбрасывают с земли прах, посыпают головы пеплом, словно бы уподобляясь несчастному страдальцу, и семь дней молчат рядом с ним. Таково их соучастие в мучениях друга; и они ждут, чтобы он начал говорить первым, дабы своими речами не нарушить преждевременно его печальных размышлений и не показаться неучтивыми перед лицом его невыносимых мук.
И вот через семь дней Иов отверзает уста. Вспомним, как жена сказала ему: «Похули [точнее, „прокляни”] Бога — и умри» (2, 9), а он ответил: «Ты говоришь, как одна из безумных…» (2, 10). Но теперь некое проклятие всё же извергается из уст Иова. Однако относится оно, конечно, не к Создателю:
После того открыл Иов уста свои — и проклял день свой. (Иов. 3, 1)
То, что Иов пытается сделать прежде всего, — это отвести от Бога какие бы то ни было обвинения в случившемся. Он начинает обвинять в происшедшем с ним судьбу, природу, естественный ход явлений и событий, как будто бы Бог здесь совершенно ни при чем. Это первая речь Иова:
И начал Иов, и сказал:
Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек! (Иов. 3, 2–3)
Так что же проклял Иов? «День свой» — это день рождения или зачатия, в который человек становится причастным к земному миру; день, когда душа входит в соприкосновение с веществом формирующегося тела и начинает получать (зачатие) или уже получает (рождение) физическое обличье — свое «земное облачение».
День тот да будет тьмою; да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет! (Иов. 3, 4)
Согласно этим словам, не Бог, а именно день, в который Иов родился, виноват в том, что произошло. Имеется в виду предначертание рока: так уж звезды были расположены, так было предназначено, а Бог «да не взыщет свыше» сей день… То есть Бог сокрыт, поэтому к Нему не может быть никаких претензий — во всём виноват «день»! Речь идет о концепции Бога трансцендентного, настолько удаленного от вещественного мира, что последний управляется своим от века данным законом (судя по всему, астрологическим, подразумевающим чередование «счастливых» и «несчастливых» дней). Поэтому Бог непосредственной ответственности за происходящее на земле не несет. И такой концепции Иов придерживается вполне намеренно — с целью теодицеи.
Чем же кончается его первая речь? —
…Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и чего я боялся, то и пришло ко мне.
Нет мне мира, нет покоя, нет отрады: постигло несчастье.
(Иов. 3, 25–26)
«Постигло», по-древнееврейски ויבא <ва-йаво>, буквально «пришло», — глагол, указывающий на «самостоятельный» приход событий», как бы без воли свыше («так уж случилось»), и с такими утверждениями выступает первоначально Иов.
И тогда в ответ на его речь отверзает уста Елифаз, видимо, старший по возрасту из друзей, и начинает обвинять Иова.
Подробнее речи Елифаза и других мудрецов мы рассмотрим позже, а сейчас поговорим лишь о реакции на эти речи самого Иова. «Да, — раздаются обвинения из уст Елифаза, — ты, наверное, страшно согрешил и скрываешь свой грех; совершил нечто ужасное — так покайся!» И вот Иов, уязвленный до глубины души подобным обвинением, начинает вслух обращаться к Богу. С друзьями он теперь говорит совсем по-другому, чем ранее, обнаруживая перед ними свои истинные взгляды на вещи. «Да, — отвечает он, — Бог послал мне страдания, но они имеют совершенно не тот смысл, о котором вы думаете; мои страдания иного рода, чем вы привыкли себе представлять».
Проследим за развитием этой темы: как Иов обращается к Богу с жалобой на свои муки и как взывает к Нему, чтобы Он вывел, «как свет», правду Иова и показал мудрецам, что совсем иные причины привели его к бедствиям, нежели какие-то легко опознаваемые грехи.
Итак, сначала Иов, напомним, совершенно смиряется с приговором свыше, принимая его как нечто само собой разумеющееся:
…Господь дал. Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!
<…>
…Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать? (Иов. 1, 21 — 2, 10)
И при этом дважды подчеркивается, что ни в чем «…не согрешил Иов устами своими» (2, 10; ср.: 1, 22).
Когда же собрались мудрецы и праведник был вынужден вести с ними диалог, он обязан был что-то сказать в подтверждение или опровержение своих прежних рассуждений о том, что праведность всегда награждается, а нечестие наказывается. Ведь Иов — великий мыслитель, проницающий сердцем глубины мироздания, созерцающий душой величие Божье, и он должен был перед лицом своих друзей высказать глубокие мысли о сущности, причине и цели страданий — даже и тогда, когда сам безутешно страдал.
И, как мы видели, первой его реакцией была попытка «отстранить» Бога от всего случившегося: во всём день виноват, ночь виновата; проклят тот день, проклята та ночь: «Зачем не закрыла эта ночь утробу матери моей, чтоб я вышел из нее, зачем я не был поглощен тьмой!» А Бог здесь ни при чем. Но когда Елифаз коснулся участия Бога в судьбе Иова и стал утверждать: «Бог тебя наказал, и, несомненно, ты несешь кару за свои поступки», — вот тогда уже Иов уклониться от обсуждения этой темы не смог. Он привел множество разных доводов и наконец обратился к Богу, чтобы Тот явил его правду и невинность и поведал, в чем причина его ужасных страданий.
Значит, суть всего обсуждаемого — не в жалобах, не в том, что Иов не в силах вынести наказание, а в необходимости оправдать деяния Всевышнего в мире, необходимости в страшных условиях крушения и разрушения привычного внешнего и внутреннего мира сохранить то, что еще можно сохранить, и создать свою теологию. Иов совершает героическую попытку обрести такую мудрость, которая объяснила бы деяния Бога и позволила утвердить учение о жизни на новых основах.
