Маршалл Ходжсон - История ислама. Исламская цивилизация от рождения до наших дней
Войны и эпидемии сказывались на деревне лишь немногим меньше, чем на городе. Заразные болезни, несомненно, уносили там гораздо меньше жизней, но во время войн, хотя непосредственных убийств здесь было меньше, армии агрессоров уничтожали посевы и отбирали скот, сокращая запасы, с помощью которых крестьяне могли пережить голод. Именно в сельской местности голод быстрее поражал население, когда случались неурожаи. Любые произведенные крестьянином излишки обычно утекали в город в качестве податей, и городское население имело на них первоочередное право. Лишь правительство с высокоразвитой бюрократией могло контролировать зерновые запасы, способные предотвратить голод. Таким образом, сельское население не могло увеличиваться за счет максимального использования всех доступных земельных ресурсов, и сельское хозяйство в целом, кроме пригородных районов, оставалось интенсивным. Тем не менее численность крестьян росла. Можно только предположить, мы не знаем этого наверняка, что большинство крестьян питались более сбалансированно, чем городская беднота. В любом случае, недостающих жителей в опустевшие города часто привлекали из числа избыточного деревенского населения.
Именно в отдаленных деревнях три бича ощущались наименьшим образом. В сравнительно недоступных для сборщиков налогов горах, степях и пустынях, где постоянно скитались кочевники, не поддающиеся учету и контролю, постоянно происходили мелкие стычки, но массовые убийства, типичные для городов, случались редко. Да и эпидемии, полагаю, переносились там легче. Привилегированные элементы, присутствовавшие там, обычно не имели разнообразных и специализированных запросов, которым отвечала многогранная жизнь города, и им требовалось прокормить своими излишками (несомненно, меньшими, чем у городской знати) меньше народу. И, так или иначе, они были тесно связаны с обычными людьми и чувствовали личную ответственность за них в случае голода. Как бы там ни было, массовая смертность наверняка случалась там реже, кроме тех случаев, когда истощение местных ресурсов оказывалось предельным. Хотя нехватка людей или животных на какое-то время влекла за собой падение производительности ниже нормального экологически обусловленного уровня, полагаю, в долгосрочной перспективе ситуация там чаще, чем в других местах, приближалась к мальтузианской, привлекая мигрантов[202].
Для производства излишков было сравнительно больше места в пригородной зоне, где голод мог сказаться задолго до того, как землю задействуют полностью, а земля возле города, способная принести больше прибыли на определенное количество затраченного труда, могла показаться более привлекательной в тех нечастых случаях, когда наблюдалось послабление с налогами. Выносливость горцев и мобильность кочевников, не обремененных необходимостью защищать свои вложения в домашнее хозяйство и поле, усугубили тенденцию к миграции, предоставляя чужакам изначальное преимущество в следовавшей затем борьбе за власть. (Действительно, одним из самых распространенных способов для людей из отдаленных районов стать городским населением было поступление на военную службу.) В тех частях планеты, где земледельческое население было многочисленным и хорошо организованным, а территории, относительно свободные от влияния города, редкими, проникновение людей из отдаленных районов было минимальным или отсутствовало вовсе. В аридной зоне, где «отдаленные» районы находились неподалеку от всех густонаселенных сельскохозяйственных земель, переезд людей из них стал весьма ощутим. Следовательно, в то время как самые отчаявшиеся или склонные к авантюрам крестьяне из пригородных районов шли в город, чтобы восполнить там потери населения, крестьян в деревню набирали из более отдаленных областей.
Этот территориальный градиент населения, как правило, имел ограниченное влияние на изменение культурного и этнического состава населения в целом. Новичков в пригородной местности было слишком мало, чтобы их ассимиляция сказывалась на ее культурных обычаях, навыках и языке. То же касается и миграции из деревни в город. В некоторой степени в аридной зоне могла существовать тенденция, при которой генетически доминировали элементы, представлявшие население отдаленных районов. Эта тенденция усиливалась за счет того, что вновь прибывшие, иногда благодаря своей агрессивности, сразу занимали привилегированное положение. Она поддерживалась перемещением населения от более состоятельных высших слоев к низшим — особенно когда более богатые мужчины имели возможность брать себе нескольких жен и контролировать верность своего потомства культурным принципам. Но такие генетические последствия не обязательно влияли на культуру. (Надо заметить, что, вероятно, генетически заложенные способности разных групп в важных культурных аспектах действительно варьируются, но, поскольку сейчас нам неизвестно, в чем именно заключались различия, мы не можем обращаться к ним в ходе исторического анализа.)
Но временами территориальный градиент увеличивался — оседлое население сильно редело, одновременно появлялись новые группы, слишком многочисленные, чтобы быстро ассимилироваться. Происходили заметные этнические перемены. Так, в Средние века крестьяне бассейна Амударьи и Сырдарьи, Азербайджана и Анатолийского нагорья стали говорить на тюркском языке, отказавшись от прежних персидского и греческого. Оседлые скотоводы занимали более выгодное положение, по крайней мере, в ключевых аспектах, и остатки персо— и грекоговорящего населения постепенно были ассимилированы тюркоговорящими, а не наоборот. Как только распространилось двуязычие, выбор одного из двух языков стал зависеть не от того, какая пропорция населения его предпочитала, а от того, какой из них использовался в ключевых аспектах жизни — таких, как рыночная торговля или городское управление. И тут снова сказывалась тенденция высших слоев к превышению своей численности. Так, язык меньшинства мог возобладать, если в нем плотность населения была достаточно высокой, а занимаемое положение — достаточно выгодным.
Такие языковые изменения обязательно влекли изменения в фольклоре и культурных традициях в целом, так как обычаи доминирующей народности имели наибольшее влияние. Это приводило к изменениям, а иногда и утрате ремесленных навыков. Точнее (в случае с кочевниками), это влекло усиление племенных связей даже среди крестьян и, следовательно, относительную независимость и готовность перейти к скотоводству при плохих условиях для земледелия. (Если новая этническая конфигурация достигала городов, она, в свою очередь, могла повлечь еще более резкий разрыв культурной традиции, поставив под сомнение прежние культурные принципы.)
В аридной зоне территориальный градиент населения всегда был велик. Само наличие протяженных и относительно незаселенных участков гор и степей всегда делало переселение людей из этих районов в города или в места неподалеку от них как минимум ощутимым. Поскольку численность населения в городах и пригородных зонах обычно держалась на уровне ниже того, который возможен при полном использовании всех сельскохозяйственных ресурсов, всегда имелись свободные места для заселения новых групп. Даже когда целые обширные районы не принимали новую этническую принадлежность, несколько деревень могли создать этнический анклав. Регион между Нилом и Амударьей точечно заселили группы разных народностей, происходившие из разных горных или степных районов, и ассимиляция в таких условиях шла довольно медленно.
Обратным процессом стало распространение на обширных густонаселенных территориях языков межнационального общения. В этом проявилась постоянная тенденция этносов к взаимообмену и смешиванию: так, на всей обширной территории от Египта до верховья Амударьи превалировали два языка, арабский и персидский, с незначительными местными диалектическими вариациями. Пока тюркский вытеснял персидский на севере, на западе (в Магрибе) арабский сменял берберские диалекты. Кроме областей, где градиент населения был необычно велик, в итоге на той или иной территории распространялся язык, закрепившийся в городах, поскольку это был второй язык, которым должны были владеть активные крестьяне, кроме своего родного диалекта. Следовательно, когда крестьяне разных национальностей селились рядом друг с другом, этот язык становился средством общения. На фоне распространения лингвистической однородности на какое-то время сохранялись очаги языкового разнообразия — до тех пор, пока их не поглотил в силу своей привлекательности более распространенный лингва франка (и не вытеснили новые лингвистические очаги).
Б. Система айанов — эмиров
Теперь нам предстоит подробнее рассмотреть, как развивалась и действовала система социальной власти айанов-эмиров, сначала в сельской местности, а затем и в городах. Надеюсь, данное описание общества в действии придаст правдоподобия моему анализу роли в ее формировании городских умонастроений и космополитизма, которые прослеживаются в центральных областях аридной зоны. Начнем с земли. Фундаментом любого общества аграрного типа были, разумеется, аграрные отношения, имевшие место на этой земле. Именно характер деревенской жизни обусловил сочетание в исламском мире свободного крестьянства и военных землевладельцев, а это также во многом определяло последствия такого сочетания.
