Дмитрий Мережковский - Тайна Запада: Атлантида - Европа

А что же Церковь, разве не спасала и не спасает мир? В этом вопросе — наша смертная боль, такая рана, что к ней прикасаться, о ней говорить почти нельзя.

Есть ли вне церкви спасение? Нет. Мир погибает, потому что вышел или выпал из Церкви. Но, чтобы вернуться в нее, не надо ли миру перестать быть миром, не только в ложном, временном, но и в вечном, истинном смысле? И Церкви, чтобы вместить мир, не надо ли перестать быть Церковью, тоже в смысле вечном, истинном? Миру ответить на этот вопрос, значит сейчас погибнуть или спастись.

Воды жизни в Церкви неиссякаемы, а в миру палящая засуха — те страшные, «Псиные дни», Caniculia, когда звери бесятся от жажды. Нынешнего мира болезнь — Богобоязнь. Сколько сейчас таких больных! Жаждут сегодня, а завтра челюсти сожмутся судорогой бешенства, и жаждущий уже не будет жаждать. Воду жизни предлагать ему из Церкви, все равно что настоящую воду — больному водобоязнью.

В первый раз, накануне первой всемирной войны, ждал голоса Церкви мир, может быть, сам того не зная, как ждет благодатного ливня палимая засухой, издыхающая от жажды земля. Церковь тогда промолчала. Мир ждет и сейчас, может быть, накануне второй всемирной войны, того же голоса, и Церковь снова молчит. Что же значат эти два страшных молчания?

Церковь — тело Христово, но, может быть, оно сейчас в гробу, как до воскресения, во время сошествия Господа в ад. А мир — между двумя кругами ада: только что вышел из верхнего — первой всемирной войны, и сходит в нижний — вторую войну. Здесь-то, в аду, может быть, он и будет спасен Сошедшим в ад.

Был у старинных писателей добрый обычай обращаться к «друзьям-читателям», как бы за помощью, в самых трудных и важных местах книги. Этого теперь уже никто не делает, потому что это кажется, как многое доброе, смешным. Пусть; я это все-таки сделаю.

Друг-читатель, мне хочется напомнить тебе то, что я сказал в «Бесполезном предисловии» к этой, может быть, для нас обоих небесполезной книге. Будет ли новая всемирная война — конец Атлантиды-Европы, мы не знаем, но знаем, что может быть, и что все мы должны что-то сделать или попытаться сделать, чтоб этого не было. Друг, не говори: «Что я могу один?»

…Если кто один, Я с ним.…kai hopou heis êstin monos…egô eimi metautou.(Grenfell and Hunt. The Oxyrhynchus Papyri, 1897, p. 8. — Ephraem Syr.,Evang. concordant. exposit., c. XIV. — A. Resch. Agrapha, 69, 201)

«Это „незаписанное“ слово Господне для нас обоих сейчас — самое подлинное, самое нужное. „Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди их“» (Мт. 18, 20). А где Он, там и Церковь — будущая, невидимая, Вселенская Единая Церковь — спасение мира. Будущую сделать настоящею, невидимую — видимой, тоже зависит от нас всех — и от тебя, и от меня.

Ветер потопа свистит во все щели нашей европейской хижины; будем же строить Ковчег — Церковь.

Друг, если ты понял, что книга моя не только о далеком, — о первых и последних днях мира, но и о близком, — о сегодняшнем и завтрашнем дне, ты понял в ней главное.

«Заповедь сия, которую Я заповедаю тебе сегодня, говорит Господь, не недоступна для тебя и не далека. Она не на небе, чтобы можно было говорить: кто взошел бы для нас на небо и принес бы ее нам? И не за морем она, чтобы можно было говорить: кто сходил бы для нас за море, и принес бы ее нам?.. Но весьма близко к тебе слово сие: оно в устах твоих и в сердце твоем, чтобы исполнить его… Небо и землю призываю сегодня перед вами во свидетели: жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь» (Исх. 30, 11–19). — «Ибо, если устами твоими будешь исповедывать Иисуса Господом, и сердцем веровать, что Бог воскресил Его из мертвых, то спасешься» (Римл. 10, 9).

Что это, сон или явь? Может быть, то и другое вместе: сон действительней, чем явь; явь таинственней, чем сон.

Темный свет чуть брезжит откуда-то сверху, как бы в подземном или подводном сумраке. Друг, мы с тобою одни, в самой середине исполинской, как бы из преисподней к небу восходящей, не людьми, а богами и титанами построенной лестницы, между такими же исполинскими стенами, где начертаны святые письмена всех веков и народов, изваяны символы всех таинств, от начала мира до пришествия Христа.

Где мы, откуда и зачем сюда пришли, мы не помним, помним только, что нужно взойти по лестнице, — иначе погибнем. Но так устали, что шагу не можем ступить; покорно ждем гибели. Молчим, но знаем друг о друге все, как будто в сердце друг у друга читаем.

Темный свет, падавший сверху, сделался ярче. Мы оба сразу подняли глаза и видим: сходит по лестнице к нам Человек, так далеко, что лица не видать; видно только, что в белой одежде, — свет от нее, как от солнца. Кто это? Кто это? Страшно. Пали на лица, лежим, как мертвые. Слышим: подошел, стоит, ждет, чтобы взглянули на Него, узнали. Нет, узнать — умереть. Лицами крепче приникли к ступени. Вдруг что-то пронзило сердце, как молния, и, не глядя на Него, узнали по тому, как тихо над нами стоит, ждет, — что это Он:

Иисус Неизвестный.

Рождество

1929