Дмитрий Мережковский - Тайна Запада: Атлантида - Европа

Эллинских «псов» подвести к Царю Израиля и Филипп не посмел. «Идет и говорит о том Андрею; потом Андрей и Филипп сказывают о том Иисусу. Иисус же сказал им в ответ: пришел час прославиться Сыну Человеческому».

Что это значит? Почему слава Сына — пришествие эллинов? Разве быть Царем Израиля уже не слава? Нет, те же уста, что сегодня восклицают: «Осанна!» через шесть дней, завопят: «распни!» Слава Сына — исполнить волю Отца, спасти мир. «Весь мир идет за Ним», — говорят между собою фарисеи, за минуту до прихода эллинов, как будто уже зная о нем. Мир вещественный — Рим, мир духовный — эллинство. Он-то и пришел к Сыну. Первые попавшиеся эллины к Нему не пришли бы; эти знали, конечно, зачем и к Кому идут. Он и говорит им, как знающим:

Истинно, истинно говорю вам:

если пшеничное зерно,

падши на землю, не умрет,

то останется одно;

а если умрет, то принесет много плода.

Вся Елевзинская тайна в этом слове, и слыша его, не могли не понять знающие тайну Эллины, что зерно — Он сам.

Когда Я вознесен буду от земли,

всех привлеку к Себе.

Слыша и это слово, не могли они не понять, что перед ними — высоко вознесенный, «Срезанный Колос», — «Великий Свет» Елевзинских ночей — Спаситель мира.

Эта одна из самых не только божественно, но и человечески-подлинных страниц Евангелия, остается доныне как бы не прочитанной, слово Господне о пришествии мира к Нему как бы не сказанным. Но если бы мы не были так слепы, то увидели бы, что здесь, в пришествии Эллинов, боги древних таинств, боги Атлантиды — первого погибшего мира, привели второй, погибающий, — к Спасителю.

14. К ИИСУСУ НЕИЗВЕСТНОМУ

В Рождество Христово я кончаю эту книгу об Атлантиде-Европе. Здесь, на берегу Средиземного моря у подножья Лигурийских Альп, дни зимнего лета, «Гальционовы», как называли их греки, потому что Бог Посейдон в них углаживает волны моря, утишает бури, чтобы гальционы-чайки, ему посвященные, могли высиживать птенцов своих в плавучих гнездах, — эти райски-тихие дни — самые блаженные в году. Летом пахнет, в декабре, смолистая хвоя в кипарисовых аллеях запустевших вилл,

Где поздних, бледных роз дыханьемДекабрьский воздух разогрет.

Тают в несказанном свете, как в славе Преображения, розово-снежные Альпы, прозрачно-лиловые холмы Эстереля и моря, воздушно-голубое, как небо, где паруса белеют, подобно крыльям ангелов. И в зимнем, сонном щебете птиц слышится ангельский хор:

Слава в вышних Богуи на земле мир.

Острова Блаженных, Гомеров Элизиум, напоминает, в эти золотые дни, этот очарованный край:

Ты за пределы земли, на поля Елисейские, будешьПослан богами туда, где живет Радамант златовласый,Где пробегают светло беспечальные дни человека,Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает,Где сладко-шумно летающий веет зефир, ОкеаномС легкой прохладой туда посылаемый людям блаженным.

Кажется, век Золотой притаился в этих райских долинах, как в полуденной щели скалы — зимняя бабочка и небо сходит на землю, как будто все на земле уже совершилось, кончено — готово к царству Божьему. Только здесь верит сердце в Золотой Век, бывший и будущий, золотой сон человечества, и хочется плакать от грусти и радости: радость о том, что это было и будет; грусть о том, что это было так давно и так не скоро будет.

Есть у каждого сердца свои приметы, пусть для других суеверные, но для того, кто наблюдает их, несомненные. Есть и для меня такие приметы на книге моей, как бы таинственные знаки судьбы.

Первый знак — время, когда книга написана: после первой всемирной войны и, может быть, накануне второй, когда о Конце никто еще не думает, но чувство Конца уже в крови у всех, как медленный яд заразы.

Знак второй — то, что книга написана русским изгнанником. Только видевший конец своей земли знает, чем будет конец всей земли — Атлантиды-Европы. Люди без родины — духи без тела, блуждающие по миру, на страшную всемирность обреченные, может быть, видят уже то, чего еще не видят живущие в родинах — телах, — начало и конец всего, первые и последние судьбы мира, Атлантиду-Апокалипсис.

Третий знак — то, что книга написана во Франции — вечной, вопреки всему, посреднице между двумя мирами — древним, эллино-римским, а может быть, и древнейшим, друидо-кельтским, кроманьонским, и новым, европейским; между двумя морями — Средиземным и Атлантическим; между двумя тайнами — Востоком и Западом.

Знак четвертый — то, что книга написана здесь, в этой райской долине, где все еще скользит легко-легко, почти незримо, как тень от крыльев зимней бабочки по бледным лепесткам декабрьской розы, последняя тень Атлантиды — золотого века, прошлого, а может быть, и будущего — первая тень.

И, наконец, пятый знак, самый для меня счастливый, таинственный, — то, что я кончаю эту книгу о рождестве человечества, в день Рождества Христова.

Ночью, при блеске молнии, путник в горах видит вдруг с высоты весь пройденный путь; так, говорят, умирающий видит всю свою жизнь; так же и я, в этой книге о древних таинствах, увидел — вспомнил, в одно мгновение, всю жизнь человечества, ибо знают ли это люди или не знают, хотят или не хотят, — все во всемирной истории движется от таинств к таинствам, как в теле человека — от сердца и к сердцу льющаяся кровь.

Все, что мы узнали, увидели в этом мгновенном видении, — весь, от начала мира до сегодняшнего дня, пройденный человечеством путь — можно бы выразить в трех словах: тайна таинств — Христос.

«Ты ли Тот, Который должен прийти, или ожидать нам другого?» (Лук. 7, 19.) — этот вопрос — соблазн Иоанна Предтечи, как будто забывшего свои же слова: «Идет за мною Сильнейший меня», повторяют ученики Господни, уже после явлений Воскресшего, как бы не веря в них и снова влагая персты в крестные язвы Распятого. Вот что рассказывает Петр, в своем «Возвещении», Kêrygma:

«Мы же, раскрывши книги Пророков, возвещающих Христа Иисуса, то в темных притчах и образах, то в ясных словах, и увидевши, что в них предсказаны Его пришествие, и смерть, и крест, и воскресение… все, что было и будет, — поверили, ибо познали, что все сие, воистину Бог совершил» (Clement Alex., Strom., VI, 15, 128. — Preuschen, Antilegomena, 1901, p. 54, 145).

Когда говорят пророки,вот, Я Сам говорю.Hoti ho lalôn en tois prophêtaisidou pareimi,

по «незаписанному» слову Господа (Epiphan., Haeres., XXIII, 5. — A. Resch, Agrapha, 207).

Где же эти пророки, только ли в Израиле? Нет, во всем человечестве.

Многие придут с востока и запада и возлягнут с Авраамом, Исааком,

и Иаковом в царстве небесном,

а сыны царства извержены будут во тьму внешнюю.

Дух дышит, где хочет, не в одном углу земли, а по всей земле, «ибо Господня земля и что наполняет ее» (Пс. 22, I); Дух говорит не на одном языке, а на всех; тот же Дух в древних таинствах, как в пророках Израиля; тот же «свет к просвещению язычников», fôs eis apokalypsin ethnôn (Лук. 2, 32), только в призме иной, в иные цвета преломляемый; та же звезда, ведущая в вертеп Вифлеемский, волхвов с Востока и богов Атлантиды с Запада.

Кто такая Сибилла эллинно-римская? Древневавилонская schebiltu (А. Jeremias, 88), Гераклитова Пифея, что «гласом своим в Боге, проницая тысячелетия, вещает исступленными устами грозное» — начало и конец всего, — дохристианская душа человечества — «перворелигия». Вот почему гимн Фомы Челанского (Thomas da Celano) о кончине мира, повторяемой органными гулами средневековья, соединяет Сибиллу с Давидом, пророком Израиля:

Dies irae, dies illa,Solvet saecuum in favilla,Teste David et Sibylla.

Вот почему, и в росписи на сводах Сикстинской капеллы, каждого из двенадцати ветхозаветных пророков сопровождает Сибилла.

Тайна Востока и тайна Запада — как бы две колеи, проложенные Иакховым шествием на Елевзинской Священной дороге.

Ныне грядущему Господу путь уготован.

Первый завет — путь ко второму, Отчий — к Сыновнему, не только в Израиле, но и во всем человечестве.

«Когда говорят посвященные в таинства, — вот, Я Сам говорю», — мог бы сказать Иисус Неизвестный.

В Капернауме-городке, у Тибериадского озера, маленькие, бедные домики построены из черных базальтовых плит; только одна синагога — из белого известняка, подобного мрамору. Венцы колонн и архитравы ионического ордена, а также львы, орлы, кентавры и боги-дети с цветочными вязями, в украшающих стены ваяниях, — все напоминает эллинский храм (P. Rohrbach. Im Lande Jahwes und Jesu, 1911, p. 344–345). Как бы два девственных, живому телу Персефоны подобных мрамора — тот, в синеве елевзинского, и этот — галилейского неба. Здесь, в Капернаумской синагоге, начал Иисус проповедывать.