Дмитрий Мережковский - Тайна Запада: Атлантида - Европа

Рабби Иоханану, галилейскому книжнику, учителю Израиля, фарисею из фарисеев, чистому из чистых, чаша с тисненным по краям изображением эллинского бога, может быть, самого Диониса, не казалась нечистою (G. Dalman. Orte und Wege Jesu, 1924, p. 152). Мог ли поднять и Господь такую чашу на Тайной Вечере, когда говорил: «Я есмь истинная виноградная лоза, а Отец Мой — виноградарь»? На этот вопрос детски-просто отвечают росписи древнейших катакомб, где хлебный колос Деметры и виноградная гроздь Диониса означают хлеб и вино Евхаристии (Champagny, Les Antonins, 1863, v. II, p. 304).

Греческий язык, на котором написано Евангелие, так называемый «общий», koinê, всемирный язык Александра Великого и самого Диониса, — как бы золотая чаша с тисненным по краям изображением всех богов мистерии, богов Атлантиды, и самого небодержца, страстотерпца, Атласа.

Раз уже из чаши такой причастился — спасся; может быть, и снова, причастится — спасется погибающий мир.

VII

Это есть тень будущего,а тело во Христе, —

говорит ап. Павел о пророчествах Израиля (Кол. 2, 17). Мог ли бы он это сказать и о древних таинствах?

«Став Павел среди Ареопага, сказал: Афиняне! по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны. Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано:

Неведомому Богу.Agnostô theô.

Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам» (Деян. 17, 22–23).

Кто этот «Неведомый Бог», знали посвященные в мистерии. — «Сын есть образ Бога невидимого, рожденный прежде всякой твари. Ибо Им создано все, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое… Все Им и для Него создано. И Он есть прежде всего» (Кол. 1, 15–17). Это знает Павел, знает и Гераклит, посвященный в Елевзинские таинства:

Логос прежде был,нежели стать земле.

Люди до христианства знали, что Христос будет, так же как мы знаем, что Он был: это и есть тайное знание мистерии. Вот почему Павел, апостол язычников, первый, а за ним и вся Церковь, до наших дней называет величайшие святыни свои, таинства, тем же словом, какое произносилось и в Елевзинском и в Самофракийском святилище: mysteria. Слово это понятно всем народам, от Вавилона и Египта до Перу и Мексики; всем векам, от начала мира до сегодняшнего дня.

Вот что значит: тайна таинств — Христос.

«Это есть тень будущего, а тело во Христе». По облику черной, на белой стене движущейся, человеческой тени, можно узнать не только самого человека, но и то, что он делает; так мы узнаем по символам древних таинств, не только самого Христа, но и то, что Он сделает. В них, говоря словами «Возвещения» Петрова, «пришествие Господа и смерть Его, и крест, и воскресение… все, что было и будет предсказано». Эта откинутая назад, до начала мира — «Атлантиды», простершаяся тень так неотразимо-чудесна, что людям неверующим, когда они увидели ее впервые, оставалось одно из двух: или поверить в чудо, или попытаться уничтожить самое тело, откинувшее тень, — историческую личность Христа. Четверть века назад эта попытка и была сделана, но оказалась покушением с такими негодными средствами, что, можно надеяться, ее уже никто не повторит, кроме слепых изуверов и людей, плохо знающих, что такое история.

Чтобы смешать тело с тенью, надо быть слепым; но и слепому стоит только протянуть руку, пощупать, чтобы почувствовать, что тело не тень. Был ли Иисус? В голову никому не пришел бы этот вопрос, если бы до него уже не помрачало рассудка желание, чтобы Иисуса не было. Чудо Христово в древних таинствах такое людям бельмо на глазу, что они готовы лучше отвергнуть историю, чем принять ее с этим чудом.

«В пятнадцатый же год правления Тиберия кесаря, когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее… был глагол Божий к Иоанну, сыну Захарии» (Лук. 3, 1–2). Если из шести синхронизмов, совпадающих времен, у ев. Луки, — Теберия, Пилата, Ирода Антипы, четверовластника, Филиппа, брата его, Лизания, первосвященников, Анны и Каиафы, — только два первых точны, а остальные сомнительны, то и этого достаточно, чтобы вдвинуть христианство в историю, найти в ней точку опоры для этого Архимедова, подымающего землю, рычага.

Дорого бы дали такие враги Христа, как Тацит, Иосиф Флавий, талмудисты первых веков христианства, и Лукиан, и Цельз, чтобы усомниться в бытии Врага; но вот, не сомневаются: так же уверены, что Иисус был, как что был Юлий Цезарь или Август.

«Что мы слышали, что видели своими глазами, что рассматривали, и что осязали руки наши, — Слово жизни… возвещаем вам» (I Ио., 1, 1). Эта-то слышимость, видимость, осязаемость, «телесность» исторической личности Христа — «ибо в Нем вся полнота Божества обитала телесно» (Кол. 2, 9), — и входит в плоть времени — историю; это и режет ее, как алмаз режет стекло.

Что было бы с человечеством, если бы не было Христа? Чтобы ответить на этот вопрос нехристианам, надо бы написать всемирную историю заново, с еще невидимой для них точки зрения Конца — «Атлантиды-Европы». Ясно, впрочем, одно и сейчас: боги таинств не спасли бы мира, если бы суждено ему было погибнуть.

«Нынче до того дошло, что о таинствах слышать не хочет никто из людей добродетельных; только блудницы да разбойники посвящаются в них», — говорит Филон Александрийский, современник Христа, иудей, враг эллинства вообще и эллинских таинств в частности (Philo, de spec. leg., 1. 323. — H. Leisegang. Pneuma Hagion, 1922, p. 34). Как ошибается Филон, видно уже из того, какое значение приобретают таинства, лет через двести. Митрианство — последний оплот римского могущества, в общем упадке и немощи, — распространяется вслед за легионами, от Каппадокии до Британии, спасая Рим от нашествия варваров. Бога Митру объявляет Диоклетиан «зиждителем римской державы» и воздвигает ему святилища по всей империи: в самый канун торжества христианства весь мир, кажется, готов поклониться Митре (Fr. Cumont. Les mystères de Mithra, 1902, p. 36, 168. — Les religions orientales dans le paganisme romain, 210). Сам Константин Равноапостольный долго колеблется между Христом и «Верным Солнцем», Certus Sol, Митрою, как будто Христос — «Солнце неверное» (A. Gasquet. Mystères de Mithra, 1899, p. 35).

Чем объяснить такое всемирное действие таинств, если не какой-то в них скрытой, жизненной силой? Но, может быть, Филон не совсем ошибается: что-то было, если не в самих таинствах, то около них, обреченное.

В скромном, беленьком домике, у Дипилонских ворот, в пышноотцветающих Афинах III века до Р. X., тихо живет, тихо умирает, как ясная, на безоблачном небе, заря, неисцелимо-больной мудрец. В теплые зимние дни его выносят на солнце, в жаркие, летние, — в свежую тень. Люди собираются к нему, как осенние пчелы — на последний цветок, и жадно впивают мудрые, тихие речи, как мед.

Вечно-страдающий, вечно-блаженный, он учит людей побеждать страдание тихой и мудрой усмешкой над жизнью и смертью, над злом и добром, над людьми и богами, — надо всем. Боги, — учит, — как светлые тени в Елисейских полях, как дневные звезды, незримые людям, живут в Междумирьях, — недвижных, между веками движения, вечностях, ясных, между бурями, затишьях, сладостных, между болями, успокоениях, — Блаженных Островах, Атлантидах. Сущие — несущие, мертвые — бессмертные, в судьбах людей не участвуют. Тщетны молитвы, — никто их не слышит; жертвы напрасны, — их не принимает никто. Люди одни. Есть ли боги, нет ли богов, все равно, человек сам себе Бог. И с тихой улыбкой мудрец умолкал.

Кто это? Первый человек, «победивший страх богов», Эпикур (Зелинский. Древнегреческая религия, 127). Вся языческая древность кончается этою мудростью неисцелимо-больного. Начал Сократ, продолжал Эпикур, кончил Лукиан-Лукреций; кончают и все, до наших дней, «люди-боги».

Так же как Сократ, Эпикур отказался бы от посвящения в Елевзинские таинства. Лет через четыреста, не отказался император Адриан; но, посвященный, издевается над верой в богов и поет, умирая, веселую песенку:

Душенька сирая, бедная,Тела гостья недолгая,Ныне куда убегаешь ты?Бледная, зябкая, голая,Больше не будешь играть!Animula, vagula, blandula,Comes hospesque corporisQuae nunc abibis in loca?Pallidula, frigida, nudula,Nec, ut soles, dabis jocos.(Champagny, Les Antonins, 1863, II, v. p. 100)

Всюду воздвигает он великолепные, но пустые, неведомым богам святилища; их называют «Адриании» (Hadrianeia), по имени кесаря, потому что он — последний и единственный, ведомый бог. Мраморы, гладкие, как зеркала, отражая друг друга, углубляют в них пустоту бесконечную. Иерусалим разрушен так, что не осталось камня на камне; плугом вспахана земля и посыпана солью, в знак проклятья. Мерзость запустения стала на святом месте: на Сионе — Aelia Capitolina, на Голгофе — храм Венеры. Кесарь гонит христиан, но думает иногда, не принять ли, на всякий случай, Христа в сонм Олимпийских богов, не посвятить ли Ему один из пустых Адрианиев? «Christo templum facere eumque inter deos recipere… cogitasse fertur» (Lamprid., Alexand. Sever., с. XLIII).