Мигель де Унамуно - Житие Дон Кихота и Санчо
Сам Унамуно в письме к одному из друзей признавал свою работу над философскими трактатами уединением в башне из слоновой кости.[111] Случилось так, что размеренный ход жизни ректора Саламанкского университета, знаменитого писателя и мыслителя был нарушен ходом исторических событий в его Испании.
В 1923 г. при поддержке короля Альфонсо XIII власть в стране получил военный диктатор Мигель Примо де Ривера. Унамуно выступает с рядом статей, направленных против нового режима и лично против короля. Ректора Саламанкского университета отстраняют от преподавания и ссылают на Канарские острова. Через несколько месяцев ему было разрешено вернуться в Саламанку, но Унамуно заявил, что не вернется на родину, пока не будет свергнута диктатура Примо де Риверы. Он отправляется в добровольное изгнание во Францию — сначала в Париж, потом в городок Андайя на границе с Испанией.
В произведениях Унамуно, написанных в эмиграции («Агония христианства» (1924), «Как пишется роман» (1924—1927), «От Фуэртевентуры до Парижа» (1925), «Роман- серо изгнания» (1927) и др.), особенно сильна трагическая нота. Из окна своего дома в Андайе Унамуно видел горы родной Испании, по ту сторону границы, — и оставался испанцем, тоскующим по родине:
Вы и под небом родины живете, как в изгнании. Во мне — под небом–родиной — Живет моя Испания.[112]
Это стихотворение написано в 1928 г. Писатель сдержал обещание и вернулся на родину только в феврале 1930 г., после ухода в отставку Примо де Риверы. Встречали его как национального героя, вскоре Унамуно вернулся на пост ректора университета в Саламанке, а в 1932 г. был избран в члены Испанской Академии.
В 1931 г. Унамуно публикует свое последнее большое произведение, новеллу «Святой Мануэль Добрый, мученик», а в 1933 г. переиздает ее в сборнике ««Святой Мануэль Добрый, мученик» и еще три истории». Главный герой новеллы — сельский священник дон Мануэль, добрый пастырь и духовный наставник для своих прихожан, однако двум его ближайшим помощникам, Анхеле и Ласаро Карбальино постепенно становится известно о тайном борении, которым наполнена вся его жизнь: дон Мануэль не верит в воскресение плоти и вечную жизнь, не верит в Бога, но мученически скрывает свое неверие от односельчан ради спокойствия в их душах. Священник умирает в церкви, в окружении народа, счастливого в своем неведении, а Ласаро, для которого единственно возможная вера — это вера в глубокую правоту дона Мануэля, продолжает его дело.
Последние годы жизни для Унамуно были годами нравственных испытаний, годами трудного выбора в ситуации, когда страна разделилась на два враждующих лагеря, представители каждого из которых ждали, что знаменитый «будоражитель душ» к ним присоединится. В апреле 1931 г. выборы в Кортесы привели к победе республиканских кандидатов во всех крупных городах Испании, король Альфонсо XIII эмигрировал во Францию. Честь провозгласить Испанскую республику в Саламанке была предоставлена Унамуно. Однако размах противоборства правых и левых сил, охватившего в после- дующие годы всю Испанию, масштаб жертв с обеих сторон пугают писателя. Он обращается с воззваниями к республиканскому правительству и к его противникам, после подавления Астурийского восстания 1934 г. вместе с другими испанскими интеллигентами подписывает протест против массовых репрессий. Когда в июле 1936 г. вспыхнуло восстание контрреволюционеров–фалангистов во главе с генералом Франко — так начиналась гражданская война, — Унамуно выступил в его поддержку. Вскоре его отношение к Франко меняется (притом что неизменной осталась его убежденность в бессмысленности кровопролития): выступая на торжественном акте в университете в присутствии супруги Франко и одного из франкистских генералов, в краткой речи Унамуно произнес: «Вы можете победить, но не можете убедить, не может убедить ненависть, которая не оставляет места состраданию».
Через несколько дней Франко издал указ о смещении Унамуно с поста ректора университета. Унамуно принял решение не выходить больше за порог своего дома; 31 декабря 1936 г. Унамуно умер в своем доме во время жаркого спора с одним из своих бывших коллег, ставшим фалангистом и пришедшим уговорить Унамуно примириться с новыми властями.
* * *
Творческое наследие Унамуно составляют произведения разножанровые, не похожие друг на друга, но «Житие Дон Кихота и Санчо», пожалуй, выделяется в этом ряду как самое характерное для Унамуно и самое необычное — в истории мировой литературы и литературной критики у него нет точных аналогов. Невозможно однозначно определить жанр, в котором написано «Житие Дон Кихота и Санчо». Это не роман, не философский трактат, не критический очерк и не церковное житие в обычном смысле слова. Структурно книга Унамуно почти полностью повторяет роман Сервантеса: она состоит из пролога и двух частей, главы в которых названы так же, как в «Дон Кихоте», каждая глава «Жития Дон Кихота и Санчо» является комментарием к событиям, описанным в соответствующей главе романа Сервантеса.[113] Этим, собственно, и исчерпывается сходство двух произведений: события и образы сервантесовских героев получают в толковании Унамуно совершенно иное наполнение. Автор «Жития Дон Кихота и Санчо» сам устанавливает пределы тех вольностей в отношении романа Сервантеса, которые он имеет право допустить, не греша против истины: «В том, что касается фактов (…) следует неукоснительно придерживаться сервантесовского текста», но все оценки и суждения представляют собой «свободное толкование летописца», которое ймеет ценность «лишь как личное мнение этого последнего, характеризующее его с чисто человеческой стороны» (см. главы XVI и XVII части второй «Жития» — наст. изд. С. 134). Унамуно таким образом дарует себе право не соглашаться с Сервантесом и по–своему толковать жизнь Дон Кихота и Санчо.
Такое право, несомненно, есть у Унамуно, как есть оно у любого читателя бессмертного романа, — но не вопреки, а благодаря тексту Сервантеса. Одна из интереснейших черт «Дон Кихота» как раз и состоит в его способности порождать все новые и новые интерпретации, оставаясь при этом на высоте своей исключительности. Как известно, роман изначально создавался на пересечении различных жанров, но не принадлежал целиком ни к одному из них. Образы главных героев романа поразительно многогранны и несводимы к какому‑либо литературному канону. Испанский серван- тесовед Америко Кастро писал, что «в отличие от персонажей плутовского романа или комедии плаща и шпаги, где характер персонажа целиком определяется его ролью, Дон Кихот обладает внутренней свободой, презрением к обстоятельствам, будь то даже обстоятельства рыцарские, и может, если захочет, расстаться и с ореолом мифа, который он на себя взвалил».[114] В романе находится место и мифу, но не как истине в последней инстанции, а как объекту игры.
Внутри системы персонажей «Дон Кихота» не существует единой точки зрения на реальность — герои равноправны в утверждении своих мнений о мире. Кастро обращает внимание на это замечательное достижение писателя на фоне господствующего в Испании начала XVII в. единого взгляда на мир.[115] Позиция автора также не совпадает, но и не вступает в конфликт с позициями персонажей; пользуясь терминологией М. М. Бахтина, можно говорить о «вненаходимости» Сервантеса своим героям, когда писателю удается «не соглашаться с героем, а видеть его всего в полноте настоящего и любоваться им».[116]
Унамуно ставит в «Житии Дон Кихота и Санчо» совершенно особую задачу. Здесь фигура Дон Кихота рассматривается как идейно–нравственный абсолют, «точка отсчета» для восприятия и оценки всего, что только есть в мире. Правота Дон Кихота не подвергается сомнению. Автор словно стремится проникнуть в «роман сознания» своего героя; таким образом, мир романа Сервантеса и современная Унамуно действительность видятся автором исключительно sub specie Quijotis.[117]
М. М. Бахтин в книге «Автор и герой в эстетической деятельности» указывает на возможность ситуации, когда «авуор теряет ценностную точку вненаходимости герою», и описывает как один из вариантов такой ситуации случай, когда «автор завладевает героем». На наш взгляд, отношения автора и главного героя в «Житии Дон Кихота и Санчо» представляют собой именно этот случай: «Эмоционально–волевая предметная установка героя, его повествовательно–этическая позиция в мире настолько авторитетны для автора, что он не может не видеть предметный мир только глазами героя и не может не переживать только изнутри события его жизни; автор не может найти убедительной и устойчивой ценностной точки опоры вне героя».[118]
Опыт погружения Унамуно во внутренний мир своего героя особенно интересен, коль скоро речь идет о Дон Кихоте, видящем окружающую его романную действительность принципиально иначе, чем другие персонажи. Как пишет С. Г. Бочаров, «Дон Кихот не только начитался романов, но в своем сознании он в романе живет. Его сознание — целостный образ мира, в котором присутствуют все действительные предметы, но только Альдонса присутствует как Дульсинея, а мельницы как великаны. Практический мир и мир сознания Дон Кихота тождественны по материалу, но каждой вещи соответствует ее фантастический образ в романе сознания Дон Кихота».[119]
