Мигель де Унамуно - Житие Дон Кихота и Санчо
Я хочу сказать, что Дон Кихот совершил три выезда, Испания — пока только один, и ей еще предстоит совершить два, чтобы излечиться и умереть. Идеализм Дон Кихота был таким чрезмерным, что, отправившись в первый раз на поиски приключений, он позабыл взять с собой деньги и даже смену белья; советы трактирщика, даром что тот был необразован, возымели свое действие и убедили Рыцаря повернуть обратно. Все решили, что славный идальго, побитый и осмеянный, не вернется к своим странствиям, и на всякий случай его друзья и домочадцы прибегли к различным ухищрениям, дабы оградить его от чудачеств, они даже заложили и замуровали помещение, где хранились проклятые книги; а ведь в это самое время Дон Кихот в глубочайшей тайне убеждал Санчо Пансу стать его оруженосцем, с большим для себя убытком продавал одно, закладывал другое и таким образом собрал порядочную сумму, чтобы сделать свое второе путешествие более надежным, чем первое.
Вот что сейчас творится с Испанией. Она возвращается из своей первой вылазки, чтобы подготовить вторую; и хотя многие из нас, испанцев, считают своим долгом заставить ее забыть. о приключениях — ничего у нас не выйдет. И, возможно, благоразумнее всего будет помочь в приготовлениях к этому путешествию, раз уж нет никакой возможности его избежать.
ПРИЛОЖЕНИЯ
К. С. Корконосенко
КИХОТИЗМ — ИНДИВИДУАЛЬНАЯ РЕЛИГИЯ МИГЕЛЯ ДЕ УНАМУНО
Имя Мигеля де Унамуно и Хуго (1864—1936), ярчайшей личности в Испании первой трети XX в., известно у нас в стране лишь сравнительно небольшому кругу специалистов — испанистов, философов, историков литературы. Объяснение тому, что духовный лидер «поколения 98 года», одного из интереснейших явлений в истории испанской культуры, не оказал значительного влияния на формирование «образа Испании» у российских читателей, нужно искать, видимо, в сфере идеологии: Унамуно не был в числе тех деятелей культуры, кто выступил в 1920—1930–е гг. в поддержку Советской России; неоднозначным было его отношение к Испанской республике, в его «агонических» романах нелегко было найти черты реализма; в философии Унамуно был тем, что позже получило название «экзистенциалист», причем экзистенциалист религиозный, — его философские труды, вдохновленные «трагическим чувством жизни», посвящены исканию Бога и попыткам разрещить проблему личного бессмертия; теми же идеями проникнуто и все творчество испанского «будоражителя душ» — поэта, писателя, драматурга, публициста.
Все эти факторы не могли не сыграть своей роли: художественные произведения Унамуно в Советском Союзе публиковались мало,[89] философские не публиковались вообще. Сходная ситуация сложилась и в исследовательской литературе: если за рубежом творчеству Унамуно посвящены десятки книг,[90] то отечественные исследователи–испанисты рассматривали его художественное и философское наследие в статьях, отдельных главах и фрагментах работ на более широкие темы.
Самое подробное и разностороннее исследование жизни и творчества Унамуно написано И. А. Тертерян,[91] о романах и новеллах Унамуно писали Г. В. Степанов, В. С. Столбов, 3. И. Плавскин, Н. А. Ильина, В. Е. Багно.[92] Драматургией Унамуно занимался В. Ю. Силюнас.[93] Философские концепции Унамуно стали предметом исследования для А. Б. Зыковой, А. Л. Порайко, В. Ю. Силюнаса, А. Г. Кутлунина, М. А. Малышева, О. В. Журавлева, Е. В. Гараджи.[94]
Отношение к творчеству Унамуно стало меняться в последние годы. В 1996 г. вышли в свет два его главных философских труда — «О трагическом чувстве жизни у людей и народов» и «Агония христианства» (кстати сказать, оба входят в папский Индекс запрещенных книг — нетрадиционная философия Унамуно идет вразрез с догматами католической церкви). В 2000 г. опубликованы такие издания, как'«Святой Мануэль Добрый, мученик» (сборник содержит первую и последнюю книги прозы испанского писателя — «Мир среди войны» и ««Святой Мануэль Добрый, мученик» и еще три истории») и «Авель Санчес: Повесть. Тетя Тула: Роман». Защищено несколько диссертаций, в которых затрагиваются проблемы творчества Унамуно.[95]
* * *
Никогда ранее не издавалось на русском языке «Житие Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу Сааведре, объясненное и комментированное Мигелем де Унамуно» (так же как и большинство эссе и стихотворений, составляющих раздел «Дополнения» настоящего издания).[96] Это произведение вышло в свет в 1905 г. — через 300 лет после появления первой части «Дон Кихота» Сервантеса, но, как не раз отмечал сам автор «Жития Дон Кихота и Санчо», его книга совсем не юбилейного характера. Несомненно, однако, что для Унамуно важно было выступить со своим толкованием «Дон Кихота» именно в год общенациональных пышных торжеств, посвященных трехсотлетнему юбилею, — историки испанской литературы указывают: «…эта памятная дата отмечает рубеж между двумя формами литературной критики и даже между двумя представлениями о том, что есть литературное произведение. Позитивистская точка зрения на творчество, опирающаяся на документальное обоснование критических суждений, уступает место субъективному прочтению, при котором читатель проецирует на текст свое представление о нем. Две эти формы восприятия «Дон Кихота» характеризуют, с одной стороны, книги Менендеса и Пелайо, Наварро Ледесмы, а с другой — Унамуно и Асорина.[97] Официальные празднества, ознаменовавшие юбилей, представляли собой уже архаичную «постбарочную» форму, которой противостоял воинственный призыв Унамуно отвоевать гробницу Дон Кихота».[98]
Этот новый способ восприятия текста был характерен для идейного течения, которое впоследствии будет названо «поколением 98 года» — в память об Испано–американской войне 1898 г., окончившейся бесславным поражением экономически отсталой Испании и потерей ею заокеанских колоний.[99]
Именно «поколению 98 года» принадлежит заслуга второго открытия романа Сервантеса в Испании. В XIX в. Дон Кихот стал одним из «мировых» литературных образов: черты Рыцаря Печального Образа различимы в таких непохожих друг на друга героях, как мистер Пиквик и Чичиков, Тартарен и князь Мышкин, Эмма Бовари и Том Сойер (этот ряд легко может быть продолжен); философские и публицистические интерпретации Дон Кихота создавались в Германии, Франции, Англии, России — но Испанию XIX в. процесс сотворчества с Сервантесом почти не затронул. «Когда (…) Сервантес был признан гениальным, если не первым, писателем, а роман — квинтэссенцией прозрений о месте человека на земле, в Испании благополучно продолжали видеть в «Дон Кихоте» действенное средство от заблуждений ума и сердца, а в его авторе — одного из писателей, достойного внимания в новое время».[100] Испанские критики конца XVIII‑XIX в. (X. А. Пельисер, Д. Клеменсин, А. де Сааведра) по большей части негативно относились к метафорическим истолкованиям образа Дон Кихота, к стремлению иностранных интерпретаторов видеть в Дон Кихоте один из типов личности. Сервантес воспринимался как тонкий стилист, психолог, бытописатель (не меньшее внимание уделялось и его биографии, во многих отношениях необыкновенной), а его роман был для испанских ученых объектом скрупулезного текстологического анализа.
* * *
В конце XIX—первой трети XX в. Дон Кихот в Испании перестает быть персонажем книги, написанной триста лет назад, и становится явлением действительности, олицетворением современной Испании. О Дон Кихоте как о символе Испании писали не только Унамуно и Асорин: Анхель Ганивет и Рамиро де Маэсту, Антонио Мачадо и Хосе Ортега и Гассет также стремились найти в образе Дон Кихота ответы на вопрос о судьбе своей родины. «Дон Кихот стал термином, понятием, притом главным и чаще всего употребляемым в языке, на котором разговаривали друг с другом и с читателем мыслители и писатели той эпохи», — писала И. А. Тертерян.[101] Исследовательница характеризует произведения представителей «поколения 98 года», посвященные Дон Кихоту, как «философско–психологические истолкования» образа сервантесовского героя, продолжающие традицию Гейне, Тургенева, Достоевского. «Такое истолкование не всегда подкрепляется историческими и филологическими доказательствами, часто бывает именно психологическим, не принимающим в расчет сложность произведения, где психология героя — лишь часть общей художественной структуры. (…) Но это толкование интересно тем, что обращено к современникам, выдвигается, чтобы ответить на вопросы сегодняшнего дня. Художественный образ отрывается от произведения, от своего демиурга — писателя. Он существует уже сам по себе, и величие его можно измерить также и тем, сколь часто обращаются новые поколения к нему, пытаясь объяснить его в соответствии со своими духовными заботами (а иногда и приспособить к этим заботам)».[102]
