НИКОЛАЙ КУЗНЕЦОВ - ЮРОДСТВО И СТОЛПНИЧЕСТВО
Въ виду этого св. столпники и св. юродивые постоянно упражнялись (άςκεω, ехегсео – упражняюсь) въ служеніи Богу, въ дѣлѣ нравственнаго усовершенствованія самихъ себя путемъ различныхъ духовныхъ подвиговъ въ цѣляхъ развитія нравственной свободы своей личности. Ho изнуреніе себя трудными духовными подвигами многимъ представляется сумасброднымъ. Такой взглядъ происходитъ онъ неправильнаго пониманія аскетизма, подъ именемъ котораго разумѣютъ упражненія подвижника или монаха, называемаго аскетомъ, въ дѣлахъ, ведущихъ къ самоумерщвленію плоти. Такое понятіе объ аскетизмѣ и объ аскетѣ слишкомъ односторонне. Подъ именемъ аскета надобно разумѣть всякаго христіанина, употребляющаго тѣ или другія средства въ борьбѣ съ грѣховными влеченіями своей плоти, a подъ именемъ аскетизма – совокупность всѣхъ тѣхъ характеристическихъ средствъ, помощію которыхъ христіанинъ поставляетъ себя на путь добродѣтели. Аскетизмъ и добродѣтель – въ нѣкоторомъ родѣ понятія, совпадающія одно съ другимъ по своему содержанію. У св. отцевъ подъ аскетизмомъ понимается сознательное и цѣлесообразное примѣненіе тѣхъ средствъ, которыя вели къ добродѣтели. Аскетизмъ, значитъ, есть такое упражненіе, которое вело къ достиженію нравственнаго совершенства, къ осуществленію идеала добродѣтели въ дѣйствительной нравственной жизни, a аскетическіе подвиги суть проявленія сильнаго религіознаго чувства, одушевлявшаго подвижниковъ, доказательства замѣчательной, неподражаемой энергіи ихъ религіознаго духа. Эти обстоятельства опускаются изъ виду противниками аскетизма и аскетическихъ подвиговъ, и потому въ своихъ сужденіяхъ ο нихъ писавшіе объ аскетизмѣ впадаютъ въ ошибки.
Познакомимся кратко съ мнѣніями объ аскетизмѣ Стоюнина [MCXXXI], Энгельгардта [MCXXXII], Скабичевскаго [MCXXXIII], Розанова [MCXXXIV] и проф. Гусева [MCXXXV]. Всѣ они отчасти касались въ своихъ статьяхъ „юродства" и „столпничества".
Г. Стоюнинъ говоритъ, что аскетизмъ дѣлаетъ жизнь человѣка слишкомъ печальною: жизнь веселая, довольная, пріятная, представляется какъ помѣха къ христіанскому совершенству; аскетизмъ, по словамъ Энгельгардта, не знаетъ любви и привязанности: „любовь къ человѣчеству, говоритъ онъ, у аскета выражается лишь проповѣдью ненависти къ жизни и міру и въ призывѣ погрузиться въ безстрастіе". Надо имѣть въ виду слѣдующее: христіанинъ, вѣрующій, что истинная жизнь начинается для него за предѣлами гроба, можетъ не слишкомъ дорожить удовольствіями настоящей жизни.
Далѣе, г. Стоюнинъ говоритъ, что аскетизмъ не практиченъ, такъ какъ даетъ полный просторъ кулачному праву и всякаго рода неустройствамъ въ общественной жизни. Эту мысль Стоюнинъ подтверждаетъ такъ [83]: „въ вѣкъ насилія русскому человѣку говорятъ: всѣхъ благодари, въ скорбяхъ терпи, ко всѣмъ смиренъ будь; въ вѣкъ неправды онъ слышитъ: плачь ο согрѣшающихъ, a не осуждай, не оправдывай никогда себя, a исповѣдуй себя грѣшнымъ передъ Богомъ и людьми; въ обществѣ, гдѣ умъ не научился сдерживать страсти, въ сознаніи своего человѣческаго достоинства, гдѣ не существуетъ уваженія къ личности, онъ слышитъ совѣты: укоряемъ будь, a не укоряй, біенъ будь, a не бей, обидимъ будь, a не обижай. Во всѣхъ этихъ совѣтахъ человѣкъ беззащитно отдается въ жертву насилія, обидъ, оскорбленія, неправды, обмана, безъ всякой попытки оградить свою личность отъ покушеній на нее чужого эгоизма и чужой страсти. Спрашивается – чѣмъ же долженъ сдѣлаться человѣкъ, слѣдующій подобнымъ совѣтамъ въ тогдашнемъ обществѣ? возможно-ли съ такимъ идеаломъ явиться дѣятелемъ? такой человѣкъ сдѣлался бы забитымъ, ничтожнымъ, юродивымъ въ жизни".
Достаточно припомнить слова Спасителя: блажени кротцыи, яко тіи наслѣдятъ землю, чтобы опровергнуть эти заключенія.
Энгельгардтъ аскетизмъ опредѣляетъ, какъ самоистязаніе духа, какъ стремленіе къ тому, чтобы стать сверхъчеловѣкомъ [84], какъ плодъ сомнѣнія, скептицизма, какъ виртуозное искусство, какъ систему поведенія, съ мелочною пунктуальностью, обставленную множествомъ ухищренныхъ правилъ. Аскетизму, по его мнѣнію, учатся, какъ гимнастикѣ и акробатству. Онъ есть порожденіе болѣе закона, нежели благодати. „Прочтите, пишетъ Энгельгардтъ, двѣ, три страницы подвижническаго устава и вы убѣдитесь, что его писала старость, лицо которой всегда печально: не коснись, не взгляни, не помысли – постоянно стучитъ въ мозгу аскета. Аскетизмъ, потому, не знаетъ любви и привязанности. Любовь къ человѣчеству у аскета выражается лишь проповѣдью ненависти къ жизни и міру и въ призывѣ погрузиться въ безстрастіе. Аскеты прививали обществу одно только внѣшнее самоотверженіе, способность примиряться съ всякимъ строемъ, ограничивать свои потребности до minimum'a, спать на голой землѣ, ходить въ рубищѣ, терпѣть и не роптать, быть одеждой, которая ο томъ не размышляетъ, если разорвутъ ее и въ тряпки" [MCXXXVI].
Подобный взглядъ на аскетизмъ у г. Энгельгардта сложился, вѣроятно подъ вліяніемъ того, что онъ недостаточно вникнулъ въ духъ аскетическихъ твореній, который можно представлять въ слѣдующемъ видѣ: христіанинъ причастникъ званія небеснаго [MCXXXVII], сонаслѣдникъ Христу [MCXXXVIII], жилище св. Духа [MCXXXIX], чадо Божіе [MCXL]. Званіе это налагаетъ на христіанина великія обязанности, которыя тѣмъ священнѣе, чѣмъ выше права, даруемыя ему его званіемъ. Первая обязанность – подражаніе Богу, какъ Отцу и вторая, любовь къ Нему. Такъ какъ любовь обязываетъ христіанина ходить по заповѣдямъ Божіимъ [MCXLI], то очевидно, что вторая обязанность, сопряженная съ званіемъ христіанина, есть исполненіе Закона Божія. Чтобы быть достойнымъ своего званія онъ естественно долженъ въ точности выполнить обѣ эти обязанности. Но какъ ихъ возможно выполнить? извѣстно, что Богъ – полнота совершенствъ, извѣстно также, что человѣкъ ограниченъ и по своей природѣ, очевидно, не можетъ быть вполнѣ совершеннымъ, но извѣстно и то, что онъ имѣетъ способность подвигами духовной жизни восходить выше и дѣлаться совершеннѣе, становиться ближе къ Богу и болѣе ему уподобляться [MCXLII]. Но такъ какъ онъ на землѣ не въ состояніи достигнуть совершенства, то онъ обязанъ естественно, сколько возможно, приближаться къ совершенству, простираясь въ предняя [MCXLIII]. Приближеніе это можетъ достигаться путемъ исполненія заповѣдей, но не механическимъ и притомъ временнымъ исполненіемъ той или другой заповѣди, а непрерывнымъ для того, чтобы пріобрѣсти навыкъ жить и дѣйствовать согласно съ требованіемъ закона и достигнуть, наконецъ, до того, что жизнь свою поставить въ соотвѣтствіе съ закономъ Божіимъ. Въ силу этого обстоятельства христіанинъ долженъ приневоливать и принуждать себя къ исполненію заповѣдей Божіихъ [MCXLIV], соединенному, естественно, съ нѣкоторыми самолишеніями. О томъ, какъ могли зарождаться аскетическія идеи въ душѣ подвижника весьма ясно говоритъ св. Василій Великій. Вотъ какъ онъ объясняетъ зарожденіе въ себѣ аскетизма: „много времени, говоритъ онъ, я потратилъ на суету и всю почти юность свою потерялъ въ суетномъ трудѣ, съ какимъ упражнялся въ томъ, чтобы уразумѣть уроки мудрости, обращенной Богомъ въ юродство. Когда же, наконецъ, какъ бы воставъ отъ глубокаго сна, обратилъ взоръ къ чудному свѣту истины евангельской и увидѣлъ безполезность мудрости князей вѣка сего престающихъ [MCXLV], тогда, проливъ много слезъ о жалкой своей жизни, пожелалъ я, чтобы дано мнѣ было руководство къ первоначальному изученію догматовъ благочестія. Прочитавъ евангеліе, и увидѣвъ тамъ, что дѣйствительнѣйшее средство къ усовершенію – продать свое имущество, подѣлиться имъ съ неимущими братіями и вообще не заботиться о сей жизни, не вдаваться душою ни въ какое пристрастіе къ здѣшнему, пожелалъ я найти какого нибудь брата, избравшаго этотъ путь жизни, чтобы съ нимъ переплыть скоропреходящую волну сей жизни. И подлинно многихъ нашелъ я и въ Александріи и въ пр. мѣстахъ Египта, а иныхъ въ Палестинѣ, въ Килистріи и Месопотаміи; дивился воздержанію ихъ въ пищѣ, дивился терпѣнію въ трудахъ, изумлялся неослабности въ молитвахъ, тому, какъ преодолѣвали они сонъ, не уступая никакой естественной необходимости, всегда сохраняя въ душѣ высокій и непорабощенный образъ мыслей; не имѣя привязанности къ тѣлу, но живя какъ бы въ чужой плоти, они самымъ дѣломъ показали, – что значитъ быть здѣсь пришельцами [MCXLVI] и что значитъ имѣть житіе на небѣ [MCXLVII]. Подивясь сему и ублаживъ жизнь сихъ мужей, которые на дѣлѣ показываютъ, что носятъ въ тѣлѣ мертвость Іисусову, пожелалъ и самъ я, сколько было мнѣ возможно сдѣлаться подражателемъ оныхъ мужей" [MCXLVIII]. Изъ этихъ словъ видно, что св. Василій Великій видѣлъ въ аскетизмѣ воплощеніе того идеала, который онъ составилъ себѣ о жизни по евангелію, изучая его. Тѣ-же побужденія, которыя руководили св. Василіемъ Великимъ въ выборѣ для себя аскетической жизни, по всей вѣроятности, были мотивами и всѣхъ аскетовъ. Картина жизни, проводимой среди дикой, суровой пустыни, среди всевозможныхъ лишеній и трудовъ, представляла слишкомъ рѣзкій контрастъ съ мірскою жизнью и должна была сильно дѣйствовать на воображеніе благочестивыхъ душъ. Затѣмъ въ ученіи аскетовъ нѣтъ пессимистическаго отношенія къ жизни, взятой въ ея принципѣ. Если въ ихъ твореніяхъ, напр. св. Іоанна Лѣствичника и др. встрѣчаются нѣкоторыя мѣста, выражающія какъ бы недовольство земнымъ міромъ и осужденіе его, то они направляются не на самое существованіе міра и его жизнь, но имѣютъ въ виду грѣхъ, живущій въ мірѣ, но отнюдь не самый міръ въ самомъ его бытіи и въ основномъ принципѣ его жизни и развитія. Къ грѣху и злу аскеты относились дѣйствительно съ величайшею строгостью, но ненависти къ міру не проповѣдывали, какъ пишетъ г. Энгельгардтъ.
