Г. Беневич - Мать Мария (1891-1945). Духовная биография и творчество
И облака, как груда белых гор,
И ветер шалый бьется на свободе,
Клонит траву. Иль в мире этом есть
Лишь кляча да бурьян на огороде?
И есть еще, чего нельзя учесть:
Бездолье и тоска земной печали
И еле–еле слышимая весть.
О, в разных образах глаза встречали
Все тот же воплощенный лик тоски, –
Когда январские снега молчали,
Иль зыбились полдневные пески,
И Волга медленно катилась в Каспий,
Весной в Неве сшибались льда куски
И две зари полночные не гасли.
Я знаю, – Родина, – и сердце вновь, –
Фитиль лампадный, напоенный в масле, –
Замрет и вспыхнет. Отольется кровь
И вновь прильет. И снова будет больно.
О, как стрела, пронзительна любовь.
На всем печаль лежит. Гул колокольный,
И стены древние монастырей,
И странников порядок богомольный,
Дела в Москве преставшихся царей,
Торжественных и пышных Иоаннов,
И их земля среди семи морей,
И дым степных костров средь ханских станов, –
Со свитою верхом летит баскак, –
Он дань сбирает на Руси для ханов.
Потом от запада поднялся враг –
Поляк и рыцарь ордена немецкий.
А по Москве Василий, бос и наг,
С душою ангельской, с улыбкой детской,
Иоанну просто правду говорит.
Неистовый, пылает бунт стрелецкий.
Москва первопрестольная горит…
Еще… Еще… В руке Петра держава.
Сегодня он под Нарвою разбит, –
Заутра бой. И гул идет: Полтава.
Что вспоминать? Как шел Наполеон,
И как в снегах его погасла слава,
И как на запад возвратился он.
Что вспоминать? Дымящееся дуло,
Убийцу, тело на снегу и стон…
И смертной гибелью на все пахнуло…
Морозным, льдистым был тогда январь.
Метель в снегах Россию захлестнула.
Морозный, льдистый ею правил царь…
Но и тогда средь полюсных морозов
Пожар змеился и тянула гарь…
…………………………………………………………
Шуми и падай, белопенный вал.
Ушкуйник, четвертованный Емелька,
Осенней ночью на Руси восстал.
Русь в сне морозном. Белая постелька
Снежком пуховым занесет ее,
И пеньем убаюкает метелька.
Солдат, чтобы проснулась, острием
Штыка заспавшуюся пощекочет.
Он точно знает ремесло свое, –
И мертвая как встрепанная вскочит,
И будет мертвая еще плясать,
Развеявши волос седые клочья…
Звон погребальный… Отпевают мать…
А нам, ее оставшимся волчатам,
Кружить кругами в мире и молчать,
И забывать, что брат зовется братом…
За четверть века подвожу итог.
Прислушиваюсь к громовым раскатам.
…………………………………………………….
О, многое откроется. Сейчас
Неясно все. Иль новая порода
И племя незнакомое средь нас
Неведомый закон осуществляет
И звонко бьет его последний час?
Давно я вглядываюсь. Сердце знает
И то, чего не уловляет слух.
И странным именем все называет.
В Европе, здесь, на площади, петух,
Истерзанный петух разбитых галлов,
Теряет перья клочьями и пух…
Нет, не змея в него вонзила жало,
Глаза сощурив, спину выгнув, тигр
Его ударил лапою. Шакала
Я рядом вижу. Вместо летних игр
И плясок летних, летней же порою
На древнем месте новый мир воздвиг
Победоносный зверь. И стал тюрьмою
Огромный город. Сталь, железо, медь
Бряцают сухо. Все подвластно строю…
О, пристальнее будем мы глядеть
В туманы смысла, чтоб не ошибиться.
За тигром медленно идет медведь,
Пусть нужен срок ему расшевелиться,
Но, раз поднявшись, он неутомим, –
Врага задушит в лапах. Колесница
Медлительная катится за ним.
Тяжелым колесом живое давит.
Не тяжелей ступал железный Рим.
Кого везет? Кто колесницей правит?
Где родина его? Урал? Алтай?
Какой завет он на века оставит?
Тебя я знаю, снежной скорби край.
В себе несу твоей весны напевы.
Тебя зову я. Миру правду дай.
Земля – Богоневестной Девы,
Для жертвы воздвигаемый престол,
Сегодня в житницу ты дашь посевы
Твоей пшеницы. Ты даешь на стол
Вино от гроздий, напоенных кровью,
Ты, чудотворный лекарь язв и зол.
Мир люто страждет. Надо к изголовью
Его одра смертельного припасть,
Благословить с надеждой и любовью,
На руки взять. И сразу стихнет страсть,
И сон целительный наступит сразу.
Проси, проси, и ты получишь власть
И кровь остановить, и снять проказу,
И возвратить ушам оглохший слух,
И зренье помутившемуся глазу.
За оболочкой плоти ярый дух,
Который вечен, и одновременно
Родился только что, – он не потух
В порывах урагана. И средь тлена,
Среди могил вопит Езекиил,
Вопивший некогда в годины плена,
Костяк уже оброс узлами жил,
И плоть уже одета новой кожей.
Мы ждем, чтоб мертвых оживотворил
Животворящий Дух дыханья Божья.
И преклонились Божии уста, –
Жизнь пронесется молнией и дрожью,
И тайну Животворного Креста
Познает Иосафатова долина.
Могила Господа сейчас пуста,
И чудо прозревает Магдалина.
Песня третья
Он жил средь нас. Его печать лежала
На двадцати веках. Все было в Нем.
Вселенная Его лишь отражала.
Не так давно, спокойным, серым днем,
Ушел из храмов и домов убогих
Один, босой, с сумой, с крестом, с огнем.
Никто не крикнул вслед. Среди немногих,
Средь избранных царил такой покой,
Венцы сияли на иконах строгих.
А Он проплыл над огненной рекой
И отворил тяжелые ворота,
Ворота вечности, Своей рукой.
Ничто не изменилось: крови, пота
И гнойных язв на всех земных телах, –
Как было, столько же и есть. И та ж забота,
И нет пути, и в сердце мутный страх,
Непроницаемы людские лица.
Одно лишь ново: бьется в небесах,
Заполнив мир, страдающая Птица,
И всех живущих в мире бьет озноб,
И даже нелегко перекреститься…
Пустыня населялась… Средь трущоб
Лепились гнезда старческих киновий.
В пещере дальней крест стоял и гроб.
И в городах, под пенье славословий,
Шлем воина сменялся на клобук,
Покой дворцов – на камень в изголовьи.
Закончен двадцативековый круг.
Полынь растет, где храмы возрастали,
И города распахивает плуг.
Единый, славы Царь и Царь печали,
Источник радости, источник слез,
Кому не может развязать сандалий
Никто. Он в мир не мир, но меч принес.
Предсказанный пророками от Бога,
Краеугольный камень и утес,
Приявший плоть и возлюбивший много,
На дереве с Собой распявший грех,
Уже не смотрит ласково и строго,
Уж не зовет блудниц и нищих всех
Принять живой воды, нетленной пищи
И новое вино влить в новый мех.
И нищий мир по–новому стал нищий,
И горек хлеб и гнойны все моря,
Необитаемы людей жилища.
Что нам дворцы, коль нету в них Царя,
Что жизнь теперь нам? Первенец из мертвых
Ушел из жизни. Нету алтаря,
Коль нету в алтаре бескровной жертвы.
И пусть художник через сотни лет
О днях печали свой рассказ начертит.
Оставленный и одинокий свет.
В сугробах снежных рыскает волчица,
К себе волчат зовет, а их уж нет.
И над пустым гнездом тоскует птица,
И люди бродят средь земных дорог.
Непроницаемы людские лица.
Земную грудь попрут стопами ног,
Распределят между собой ревниво
Чужого хлеба найденный кусок.
Не отдохнут, а дальше торопливо
Пойдут искать… И что искать теперь,
Какого нам неведомого дива,
Какой свободы от каких потерь?..
А солнце быстро близится к закату.
Приотворилась преисподней дверь.
Иуда пересчитывает плату,
Дрожит рука, касаясь серебра,
К убитому склонился Каин брату,
Течет вода пронзенного ребра,
И говорят с привычкой вековою
Предатели о торжестве добра.
Подобен мир запекшемуся гною.
Как преисподним воздухом дышать,
Как к ядовитому привыкнуть зною?
Вглядись, вглядись: вот бьется в небе рать,
И будет неустанно, вечно биться.
Вглядись: меч обоюдоострый… Мать…
Мать матерей… Небесная Царица,
Был плач такой же, на Голгофе был…
Вглядись еще: откуда эта Птица,
Как угадать размах священных крыл,
Как сочетать ее с землею грешной?
Пусть на устах последний вздох застыл, –
Глаза средь этой темноты кромешной
Привыкли в небе знаки различать.
Они видали, как рукой неспешной
Снял ангел с Откровения печать –
