Джед МакКенна - Духовная война

— Мы можем использовать возможность, предоставленную опытом Лизы, чтобы поближе рассмотреть дзен, – сказал я группе, призвав их снова к порядку. – Вопреки самому себе, дзен — это то, что мы имеем в виду, когда говорим о сдирании многослойной кожуры ложной идентификации. Если убрать все внешние атрибуты дзен – учения и церемонии, различные школы, позы и коаны, всё, о чём вы думаете, как о дзен – и выбросить всё в огонь, что останется? Что является истинным ядром дзен после того, как все маски и идолы сгорят?

Я сделал паузу, так как хотел, чтобы они подумали над этим.

— Огонь, – ответил я. – Останется огонь. Дзен — это огонь.

Лоуренс покачал головой.

— Вы можете говорить, Лоуренс, – сказал я.

Он раздражённо вздохнул и встал. Обращаясь не только ко мне, но ко всей группе, он говорил о настоящем дзен, который я, похоже, игнорировал. Он говорил о патриархах, о древних корнях, о нынешнем дзен, засвидетельствовал почтение собственным учителям и их учителям. Он говорил о наследии, философии, обучении и стиле жизни, практике и посвящении, личной борьбе, традиции, самоотдаче, жертвоприношении. Интеллигентный, красноречивый, он был знатоком своего дела. Я дал ему выговориться несколько минут, поскольку в интересах Брэтт я оптимистично смотрел на то, что некоторые здесь сегодня, глядя на Лоуренса, увидят то, что вижу я: маленького мальчика, который боится темноты, и проводит жизнь, закапываясь в крепости дзен – взрослая версия съёживания под одеялом, прячась от воображаемого бабайки.

Родители говорят своим детям, что никакого бабайки нет, но это потому, что они сами ещё не откинули одеяла и не включили свет. Бабайка существует. Он преследует вас, и когда-нибудь настигнет. Бабайка реален. Он самая реальная вещь в царстве сна, и реальный дзен, если такой существует, это разворот к нему, не от него.

Во время своей речи Лоуренс несколько раз пытался вовлечь меня, втянуть в спор, но меня не проведёшь, и я махнул ему, чтобы он продолжал один. Первое правило в этом деле — это не позволять им затягивать себя в свои выдуманные владения. Он хотел втащить меня в грязь и болото слов и концепций, в тёплую липкую жижу нескончаемого тупика. Это его стихия, здесь он и многие другие подобные ему чувствуют себя наиболее комфортно, имитируя звук мотора, занятые тем, что стоят на месте.

Пока Лоуренс говорил, я наблюдал за группой. Не всегда легко помнить, что эти люди не такие как я – они выглядят и говорят как будто не спят, но это не так. Они спят и видят сны, говоря и двигаясь во сне. Их слова имеют для них значение внутри царства сна, но на мой взгляд по большей части это бормотание. Они редко выражают связную мысль или формулируют чёткий вопрос. За несколько минут непрерывного дискурса на тему дзен, Лоуренс не сказал ничего, что можно было бы отнести к теме пробуждения от иллюзии.

Глядя на хлопающее ртом безглазое лицо, Уинстон испытывал странное ощущение, что это было не живое человеческое существо, а какой-то манекен, в котором говорил не человеческий ум, но его глотка. То, что из неё исходило, состояло из слов, но не было речью в истинном смысле – это был бессознательно производимый шум, подобный кряканью утки. – Джордж Оруэлл, «1984».

Как же общаться через это огромное разделение? Метафоры и хорошо известные истории, как книги и фильмы, предоставляют общую основу для выражения идей, но если отойти в сторону от этой территории в любом направлении, это будет похоже на то, когда радио съезжает с чистого канала на статический шум.

Если, стоя здесь перед этими людьми, ты привязан к результату, как была привязана Брэтт, тогда совершенно естественно, что тебе это начнёт немного надоедать, и в конце концов, ты всё бросишь. Пропасть, разделяющая эти состояния, по-настоящему реальна, и все попытки общения через неё – неотъемлемо являются донкихотством. До тех пор, пока студент, искатель или читатель не начнёт перекрывать разрыв в сознании со своей стороны, никакая реальная коммуникация не возможна. Пока кто-то не поймёт, что на самом деле его глаза закрыты, и не начнёт процесс, который заставит его прекратить видеть то, чего нет, всё, что будем говорить мы с Брэтт, не сыграет никакой роли. Стена, разделяющая пробуждённое и непробуждённое состояние не концептуальная, теоретическая или метафорическая. Интеллект не может пронзить её, благочестие не растопит, пыл не сожжёт. Это силовое поле, питающееся от эмоциональной энергии страха, поэтому всё, что мы бросаем против него, переходит к нему. Только смерть эго разрушает этот барьер, потому что этот барьер и есть само эго. Отделённое «я» должно отступить, чтобы дать дорогу интегрированному «я».

Весь вечер продолжался больше четырёх часов, меньше двух из которых я обращался к группе. В остальном это было просто лёгким разговором и тихими воспоминаниями.

В течении следующего получаса мы болтали о том о сём. Вместе обсуждали Бхагавад Гиту, пытаясь выяснить, является ли Кришна в действительности Майей, а Песнь Господа – колыбельной. Мы говорили о «Матрице», положив её лекалом на наш собственный мир, чтобы посмотреть, как она соответствует ему, и как каждый вписывается в неё, включая нас здесь сегодня на этой конной арене. «Вы – Морфеус?» – кто-то спросил меня. «Брэтт была больше похожа на Морфеуса», – сказал другой. «Джед больше похож на программу». «Нет, он красная пилюля», – кто-то ответил, и все засмеялись. Многие принесли с собой экземпляры моих книг, и многие вопросы исходили из них. Мы говорили о «1984», с которым они были кое-как знакомы, о «Моби Дике», который у многих был, но немногие его читали, о Уитмене и Торо, о Ю.Дж.Кришнамурти. На арене было так приятно и мило, горели только несколько ламп, шёл лёгкий дождь и продувал нежный ветерок. Оставаясь в рамках книг, метафор и аллегорий, мы могли наслаждаться интересным и поучительным диалогом.

Я знал, что из этих семидесяти человек, возможно, один сможет сделать что-то реальное, но вероятно, никто не сделает ничего. Они в основном просто туристы, что для меня нормально, но для Брэтт это было потрясением. Из тех, за кем я наблюдал, самым искренним казался доктор Ким, но я знал, что он не собирается взрывать свою святую троицу – работа, дом, семья – из-за какой-то маленькой формальности, что он фиктивный персонаж в фиктивном мире. Лоуренс так глубоко находился в своей роли преданного приверженца дзен, что никогда не увидит нового проблеска дневного света. Есть и другие, которые кажутся искренними или преданными, но при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что это встроено в их персонаж – казаться искренними и преданными, либо что их духовность как-то неловко модернизирована, и перепускной клапан не был предусмотрен проектом.

Конечно, всегда есть тот, кто удивляет. Может быть, где-то на трибунах сидит Брэтт или Лиза. Если и есть такой человек, то, скорее всего, это не кто-то из наиболее вероятных кандидатов, но один из тихих, сидящих на заднем ряду людей, который, медленно накапливая жар, начинает гореть изнутри.

Я объявил перерыв и пошёл прогуляться к озеру. Оказавшись там, я увидел, что мои беспокойства по поводу нехватки места уже приняты в расчёт. Берег был расчищен и выкошен, натянут средних размеров навес, и по меньшей мере сотня складных стульев были расставлены полукругом лицом к яме для костра и к озеру. Я надеялся отыскать здесь дюжину поленьев и пинту бензина для костра, но об этом тоже позаботились. Большой, прекрасно уложенный костёр стоял в ожидании. Площадка вокруг костра, где раньше было тесно двадцати людям, теперь могла вместить сотню.

Я знал, что часть вечера возле озера пройдёт удачно, что мы организуем костёр и втиснемся все какнибудь, но я и не представлял, что об этом так позаботятся. Доктор Ким.

Я сразу понял, что он приложил здесь руку, как подтвердила позже Николь. Доктор Ким нанял уборщиков территории и дневных рабочих, достал стулья, тент и несколько столов из своего храма, управившись за три дня.

У меня была последняя сигара, оставшаяся от Фрэнка. Эта часть была немного запланирована. Мне хотелось создать паузу в сегодняшних событиях, когда можно было бы в одиночестве спуститься к озеру, прикурить сигару, молча обойти вокруг него и просто поразмышлять. Я делал много классных вещей в жизни, больше чем просто прыганье с парашютом, написание книг, освобождение от иллюзии, но я не знаю большего удовольствия, чем приятно прогуляться в приятном месте приятным вечером. Хотелось бы, чтобы Майа была со мной.

— Я всегда рядом, – сказала она.

— Я имел в виду собаку, – ответил я.

Дождь перестал, в облаках появились просветы, в которые заглядывала почти полная луна. Идеально. Я прикурил сигару и отправился в путь. Эта маленькая прогулка должна была быть тихой, задумчивой, исполненной смысла, когда я отдам дань Фрэнку, Брэтт и многим другим, кто сыграл важную роль в моём путешествии. Я знаю, что для меня всё заканчивается, и это должно было быть кругом почёта, где я оглядываюсь на одну жизнь, и, возможно, смотрю вперёд на будущую.