Джед МакКенна - Духовная война
Брэтт и я никогда не срывали аплодисментов.
29. Эпитафия другу.
Лёжа головой на твоих коленях, камерадо, я продолжу своё признание – то, что я начал говорить тебе там, на открытом воздухе: знаю, я беспокоен, и беспокою других, знаю, мои слова – орудия, полные опасности, полные смерти, (поистине я реальный солдат, а не тот со штыком, и не артиллерист с красными нашивками), ибо я противостою покою, безопасности и всем установленным законам, чтобы нарушить их; я более решителен, потому что все отвергли меня, чем я мог бы быть, если все соглашались бы со мной; я не замечаю, и никогда не замечал, ни опыта, ни осторожности, ни большинства, а так же насмешек; и угроза, что называется адом, лишь мелочь или ничто для меня, и соблазн, что называется раем, лишь мелочь или ничто для меня.
Дорогой камерадо! Признаюсь, я убеждал тебя идти со мной, и снова убеждаю, не имея ни малейшего представления, куда мы направимся, и будем ли мы праздновать победу, либо нас полностью разобьют и повергнут.
– Уолт Уитмен –30. Речекряк[28].
«Помнишь, я говорил, что собираюсь рассказать о жизни, приятель? Так вот, жизнь — это довольно странная штука. Люди всё время говорят о правде. Каждый всегда знает, что такое правда, будто это какая-нибудь туалетная бумага, которой в чулане уйма. Но по мере взросления, начинаешь понимать, что никакой правды нет. А есть просто дерьмо собачье, прошу прощения за грубость. Прорва дерьма. Один слой дерьма за другим. И ты, когда становишься старше, выбираешь слой дерьма, который тебе больше нравится, и это становится твоим дерьмом, так сказать».
– Берни Ла Плант, «Герой» –Я вернулся на арену полчаса спустя и нашёл всех разбившимися на кучки, занятыми различными разговорами, сидящими и стоящими, пьющими и жующими угощения с прекрасно укомплектованного стола закусок, неизвестно откуда взявшегося. Обменявшись улыбками с Лизой, живо общавшейся с загадочным доктором Кимом, я стал переходить от группы к группе, прислушиваясь к разговорам. Говорили о Брэтт, об истории Лизы, о решающих различиях между школами дзен Риндзай и Сото, о недостатках бойфренда, о потрясающем новом духовном учителе в Мэриленде, у которой во время медитации у студентов заворачиваются глаза так, что они могут видеть свой третий глаз, о местных ресторанах. Я пошёл дальше.
Когда мне задавали вопрос, я отвечал, но в основном, слушал. Лоуренс, парень, распространявшийся о дзен, провёл двадцать лет, как я понял, усердно медитируя у различных дзен мастеров в Нью-Йорке и на западе страны, и в настоящее время писал книгу о своих переживаниях. Он сообщил мне, что мои взгляды на дзен слишком упрощённы, что в дзен есть нечто бесконечно большее, чем горячий и узкий поиск просветления. Я без иронии поблагодарил его и отчалил назад туда, где, помнится, говорили о местных ресторанах, но теперь там говорили о чём-то другом.
Должен признать, от дзен у меня и правда шарики за ролики заходят. Он с незапамятных времён был предметом моего смущения и разочарования. Когда я думаю о дзен, я знаю, в нём что-то есть, но когда я смотрю на дзен, я не могу ничего найти. Черчилль говорил, что демократия — это худшая форма правления, за исключением всех остальных. Нечто похожее я мог бы сказать о дзен – это худший путь к просветлению, за исключением всех остальных. Дело не только в том, что дзен был американизирован, гомогенизирован, коммерциализирован и исковеркан до неузнаваемости. Я изучал многовековую историю дзен и обнаружил, что он уже давным-давно благополучно покинул свой опасный центр. Я присматривался ко многим высоко почитаемым дзен мастерам востока и запада, и мне стало совершенно ясно: дзен мастер — это не синоним пробуждённого, реализовавшего истину существа. Честное слово, я не знаю, что такое дзен мастер, если он не пробуждён, или что такое дзен, если это не уничтожение эго, но любой, кто будет использовать эти критерии для собственного поиска дзен мастеров, немедленно заметит резкое падение количества от миллионов известных людей до сомнительной горстки, и очень немногие из больших имён выдержат подобную чистку.
Искренний ищущий может провести десять лет подряд в дзен монастыре, сидя у ног почитаемого мастера, практикуя дза-дзен в абсолютной дисциплине, перенося боль, удары палкой, мучительные часы самоотверженной тяжёлой работы, впитывая каждое слово, каждую притчу, каждую каплю учения, и в конечном итоге, зная о дзен не больше, чем извозчик, который отвезёт его в город, когда он решит наконец завязать с этим делом. Самое интересное, что даже когда он уедет с мыслью о том, что всё это было зря потраченным временем, он будет в то же время знать, что не ошибался. Он будет знать, что сделал правильный выбор, что чего он хотел, было где-то там, он просто не смог его найти. Помешал всё тот же другой дзен.
Дзен — это спортивная машина без двигателя. Смотрится круто, но без мотора мы никуда не уедем. Мы можем запрыгнуть за руль, имитировать губами звук мотора, крутить руль, переключать скорости, делая вид, что мчимся по духовной местности, но когда устанем от этого через десять минут или десять лет, мы вылезем из этого эротического болида в точности там, где в него залезли. Так зачем же об этом говорить?
Я мало думал о дзен с тех пор, как написал первую книгу, но этим летом, а так же по пути сюда, я много размышлял об опыте Лизы, и понял, что вижу в ней реальный дзен – такую мощную и непоколебимую силу, которая может непрошенно ворваться в жизнь человека и закинуть его словно тряпичную куклу в очаг крушения иллюзий.
От этого можно сойти с ума. Я имею в виду, вот она, прекрасная жена-домохозяйка, супер мамочка, женщина с отличной карьерой, во всех смыслах успешный человек, и вдруг как гром среди ясного неба, Бам!, её прекрасная, связанная воедино connect-the-dots жизнь резко отбрасывается в детство. Не в просветление, но в процесс смерти-перерождения, который отмечает начало путешествия. Любого путешествия.
Я видел в Лизе реальный дзен, не давным-давно умерший дзен мифов и рыночной площади. Не тот второстепенный отвлекающий труп дзен, который всё ещё соблазняет деревенщин, или пританцовывающий дзен-зомби, который продаёт энергетические напитки и газонную утварь по приказанию Свенгалиса с глазами-долларами на Мэдисон Авеню, но преисподнюю в самом сердце дзен. Без треннингов, без посредников, без сформулированного желания или особого намерения, Лиза каким-то образом нырнула прямо в самую суть.
Почему Лиза? – спрашивал я. Чем она отличалась? Миллионы людей видели эту фотографию падающей женщины и множество подобных. Мир полон кажущихся бессмысленными трагедий. Мы все висим на волоске, и время от времени каждый получает напоминание об этом. Не каждый поступает так, как поступила Лиза, однако. Большинство из нас отворачиваются от такого выбивающего из колеи откровения, в отличие от Лизы, которая повернулась к нему. Она не смогла позволить себе отвернуться. Было ли это предназначением, или свободной волей, или чем-то ещё – вневременным, внепространственным? Не имею понятия, но я знаю, что она сделала то, что практически все духовные искатели, по всей видимости, должны делать, но не делают – она отпустила иллюзию контроля. Но видимости могут быть обманчивыми, и духовные искатели не всегда знают, если вообще знают, что они ищут. Вот что поняла Брэтт, когда прекратила собирать эти встречи.
В терминах дзен Лизе за три трудных года удалось опустошить свою чашу – впечатляющий и в высшей степени необычный подвиг, особенно для человека, так глубоко укоренённого в жизни, какой была Лиза. Она никогда не просила об этом, никогда не хотела этого, но оно пришло, и она приняла его.
Непостоянство стало личным коаном Лизы, и те тысячи минут, что она провела, уставившись на это неясное фото падающей женщины, были её практикой дза-дзен. Это реальный дзен, пылающий изнутри реального человека. Кому нужны хлопки одной ладонью, или твоё лицо до твоего рождения, или любая из этих причудливых завораживающих ум штук? Что может более завораживающим, чем собственная смерть, маячащая впереди? Что может быть более сокрушительным для эго, чем раздумья о бессмысленности и незначимости? О ничтожности? О не-я? Вот Лоуренс, умный, преданный человек с двадцатилетним стажем изучения дзен за поясом, пишущий непременную книгу и уже подписавшийся ещё на двадцать лет, продвинулся настолько же реально, как и любой, выбранный наугад из толпы, или намного меньше, в зависимости от того, что считать анти-прогрессом. А вот Лиза, не имея ни заинтересованности, ни мотивации, крепко засевшая в своей уже порядком заезженой круговой колее, достигла успеха такого уровня, который закалённый ветеран типа Лоуренса не может даже признать таковым.
