Романо Гуардини - Господь

Тем не менее размежевание продолжается: «Иисус отвечал им: не двенадцать ли вас избрал Я? Но один из вас дьявол. Это говорил Он об Иуде Симонове Искариоте; ибо сей хотел предать Его, будучи один из Двенадцати» (Ин 6.70-71). Мы понимаем, что Иуда уже тогда внутренне отошел от Христа. Он замкнулся в себе. То, что он продолжает оставаться при Иисусе, уже есть предательство. А то, что Иисус терпит его при Себе – уже принятие будущей судьбы.

Трудно оставаться спокойным, чувствуя, как неотвратимо близится решение, слыша, переживая, как Иисус произносит последние слова, видя, как уходят от Него люди один за другим, и как Он становится все более одиноким – но не отступает, не смягчает ничего и не перестает возвещать то, что Ему еще осталось сказать, до тех пор, пока все не свершится (Ин 19.30).

Примечание автора: Для тех, кто приступает к чтению Евангелия от Иоанна, мне хочется сделать еще одно добавление. Вникнуть в Евангелие четвертого евангелиста нелегко: во-первых, потому, что его мысли глубоки и таинственны, а во-вторых – из-за его манеры изложения. Возьмем его Евангелие и прочтем в только что рассмотренной шестой главе стихи 35-47. Стих 41 содержит протест иудеев против того, что Иисус сказал непосредственно перед.

Мы уже не раз касались посланничества Иисуса, ибо только оно позволяет понять Его поведение и Его судьбу. Снова мы задаем вопрос: к кому обращено благовестие Иисуса? Кому Он несет то, что вложил Ему в руки Отец? Ответ может быть только один: всем людям. Человечеству в целом, а в нем – каждому отдельному человеку. Таков и Его последний завет: «Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам» (Мф 28.19-20). Однако это не значит – как подсказывает мироощущение нового времени – что Он обращается к совокупности всех людей и, с другой стороны, к любому человеку, способному воспринять сказанное. Нет, установка Иисуса определена историческими рамками. Он занимает Свое место в той великой исторической связи, которая берет начало от Авраама; и хоть по смыслу – как явствует уже из первого обетования в Быт 12.1-3 и подтверждается затем неоднократно – она относится к человечеству в целом, но проходит через историю одного определенного народа. Иисус и призывает прежде всего именно этот народ, ведомый власть имущими. К нему, основанному через Авраама, с которым Бог заключил союз и которому Он дал обетование, обращается Тот, в Ком грядет исполнение всего. Если народ узнает Его, примет Его благовестие и пойдет указанным Им путем, то исполнится данное Аврааму обетование. Предсказанное пророками осуществится. Царство Божие наступит открыто, во всей своей полноте, человеческое бытие вступит в новое состояние, и пламя преображения, возгоревшись в одном месте, охватит весь мир. Если же этот народ замкнется и отвергнет Благую весть, то это решение будет действительно не только для него, но и для всех людей.

Я уже говорил раньше, что эта мысль не претендует на безусловную правильность. Это – попытка глубже проникнуть в суть священного. Но даже если отвлечься от этого момента, допустить нечто подобное нелегко. Можно ли судьбы человечества ставить в зависимость от пути одного единственного народа, особенно если принять в расчет все случайности и человеческие немощи? Но такой ход мыслей был бы типичным для нового времени, – больше того, это ход мыслей, порожденный греховностью. На самом деле история спасения построена действительно так... Первое решение принял Адам. Мы и здесь могли бы спросить: почему все упирается в Адама? Ответ гласил бы: все дело в нем! Вся людская совокупность сводится к первому человеку, к истоку. В его решении участвовали все, и ты тоже. А если потом чувство возмущается и отклоняет ответственность за содеянное, если появляется скепсис и такие мысли кажутся плодом фантазии, то Откровение отвечает: как раз в этом и проявляется греховность, которая есть в тебе. Если бы ты утвердился в истине, то знал бы , что претензии человека на «отдельность» уже представляют кощунство. Человек включен в определенную связь. Уже и в ходе истории отдельный человек то и дело становится началом или поворотным пунктом событий, имеющих значение для всех. То, что он делает, в каком-то смысле делают в нем все. Тем более это так, когда речь идет о прародителе и основателе рода человеческого. Если бы Адам выдержал испытание, то основа существования была бы для всех людей иной. Конечно, каждому приходилось бы снова проходить испытание, но это происходило бы при совсем иных предпосылках... Если бы Авраам оказался несостоятельным, то обетования, которые были обусловлены его верой, отпали бы, и последствия этого, сказались бы на всех людях. Конечно, это не означает, что возможность спасения была бы утрачена, но предопределение несло бы на себе до самой сокровенной глубины печать этого решения. Ведь спасение совершается не в плоскости природы, как и не в плоскости идеального или в отдельной выдающейся личности, но в плоскости, движимой решениями, которые всегда заложены в действиях отдельных людей. В том и состоит история, что действия отдельного человека в данную минуту становятся определяющими для всей совокупности людей и на все последующие времена... Так и ответ на призыв Мессии зависел от определенных людей – сановников и властителей того краткого периода, того поколения народа, которое жило в то время, и входивших в него отдельных людей, способных принимать решения. Это не значит, что они были лучше других, или благочестивее, или как таковые важнее для Бога; не значит также, что от них зависело спасение людей вообще, – но лишь то, что угодное Богу осуществление мирового спасения было включено в эту историческую связь. Если наше чувство противится этому, утверждая, что этого нельзя понять, то ответ, по всей вероятности, может быть только один: так гласит Откровение, и если чувство станет учиться у него, то оно начнет угадывать истину, в нем заключенную.

Иисус встал на это предуказанное Ему историческое место. Однажды мы уже говорили о том, с какой силой Он ощущал лежавший вокруг Палестины простор человеческого мира, как живо чувствовал сердца, ожидавшие там, в этом внешнем мире. Тем не менее Он знал, что решение должно быть принято в пределах Палестины, среди этого народа, ожесточенного нуждой и гнетом, борьбой и долгим ожиданием, народа, сознание которого искажено реализмом с одной стороны и избытком фантазии – с другой. То, что Он вошел в эту данность, явилось послушанием Сына Человеческого, Который был и Сыном Божиим, и Логосом мира.

Мы видели, как принималось решение: сначала в Иерусалиме, где иерархи, книжники, хранители предания отвергают Его, объявляют лжеучителем и кощунствующим. Затем Иисус возвращается в Галилею, но и там положение уже изменилось. Ожидание Мессии достигает апогея. От Него требуют исполнения их желаний. Он противопоставляет этому истину, – но ее не принимают. После того, как сильные мира сего отвернулись, народ должен был оттеснить их в сторону и выступить вперед сам, и это был бы воистину час народного суда, революции, исходящей от Бога! Но народ оказывается несостоятельным. Он поддается разочарованию, дает ввести себя в заблуждение и откалывается от Него. Трещина проникает все глубже, вплоть до самых близких к Иисусу людей. Даже в кругу Двенадцати один становится предателем... Иисус не отказывается от борьбы. Он держится до последнего мгновения. Даже в Иерусалиме, в последние дни, бой продолжается. Но в сущности ответ уже дан. Искупление теперь должно произойти по-другому: уже не встречей благовестия и веры, бесконечного Божиего дара и чистого человеческого приятия, уже не открытым пришествием Царства и обновлением истории – вместо этого воля Отца требует теперь от Иисуса беспредельной жертвы. Указание на это дается уже возвещением Евхаристии (Ин 6.51 слл.)... В словах «есть плоть» и «пить кровь» содержатся образы из обрядов жертвоприношений; ведь та форма, которую таинство общения со Христом получает на Тайной Вечере, целиком основывается на жертвенной смерти Господа. Поэтому возникает вопрос, появилась ли бы вообще Евхаристия на пути открытого мессианского исполнения, т.е. без смерти Христа, какую форму она тогда приняла бы? Но кто может что-либо сказать об этом? Теперь она во всяком случае становится трапезой Нового Завета – в память о Его отданном в жертву теле и пролитой крови.

Очень трудно говорить о возможности, которая не осуществилась, – тем труднее, что уже и в пророчестве содержится возможность неисполнения. Ибо Исаия говорит не только о мессианском состоянии мира с его бесконечной полнотой, но и о рабе Божием, Его поношении и Его искупительной гибели – так же, как и пророческий прообраз Евхаристии, пасхальная трапеза представляет собой трапезу жертвенную. Таким образом все восходит к тайне Божиего предвидения и преду становления. Как, собственно, все должно было произойти, что могло бы быть, но не состоялось, что возникло от того, что случилось все это, переплетаясь между собой, скрыто в непостижимости. Наши мысли здесь представляют собой всего лишь попытку проникнуть с края немного глубже в тот непостижимый факт, что наше спасение коренится в истории.