Пьер Шоню - Во что я верую
Нам известно, что это было необходимо. Такова воля Отца моего, и эта воля — благо.
Необходимость этой воли заключена в абсолютной Свободе. Но состоит ли эта необходимость просто-напросто в том, что присутствие бытия изначального в бытии вторичном (в какой-то точке пространства-времени, увиденной из пространства-времени, ничтожно малой, но вызывающей потрясение всего пространства-времени) было необходимо для того, чтобы наделить плоть человеческую способностью к вечной жизни? Так иллюстрируется, конкретно иллюстрируется — да еще как! — «Я пришел», «Поведу вас», о народ мой! «Пришел», «Поведу»: имелись в виду смерть, преодоление смерти; я видел и слышал ваши страдания и разделяю их. Да еще как! До какой-то степени можно подумать, будто Богу был необходим этот опыт внутри естества бытия тварного, чтобы получить больше возможностей для прощения и Спасения.
Таким образом, это и есть Искупление: полное проникновение бытия нетварного в бытие тварное; это проникновение подобно некоей Свободе; можно сказать, что несотворенная свобода проникала в сотворенные проявления свободы. Да, с Искуплением дело обстоит точно так же, как и с Сотворением мира — с Сотворением возмещающим, как и с Сотворением созидающим; нам не дано познать, каким образом Бог вырвал бытие у не-бытия — у этой мнимой идеи, объективно непостижимой для мысли. Нам известно, мы верим, что это есть. Можно знать и верить, не ведая ни причин, ни обстоятельств: «Верою познаем, что веки[190] устроены Словом Божиим, так что из невидимого произошло видимое» (Евр 11: 3), но нам неведомо, каким образом Бог заставил проявиться всеохватность бытия — не из Себя, но вне Себя, из ничего. Нам понятно, что налицо — всеохватность бытия, что оно здесь — ради реченного Богом Слова, что оно наделено достоинством, свободой и судьбой. Нам понятно, что свобода тварная — оттого, что свобода, хотя и тварная, свобода, о которой можно сказать, что Бог — это свобода, — что свобода тварная привела к трагическому соприкосновению Сотворения мира с точкой, которой Богу хотелось избегнуть.
Нам понятно, что не желая губить Свое деяние, невзирая на искушение, признанием в котором стал Потоп, Бог избрал иной путь, состоящий в том, чтобы проникнуть в этот мир, и Бог позволяет нам различить, что это успешное действие Бога в мире получило свое выражение во Христе: «Блажен ты, Симон […] потому что ни плоть, ни кровь открыли тебе это»[191].
Бог среди нас, Эммануил[192], мертвый и воскресший, есть Христос, мы его узнали, мы — свидетели этой истины, существующей для вас, как и для меня.
Нам понятна возможная необходимость этой необходимости; нужда в ней была очевидной, если Богу воистину было угодно избавить от жестокой бессмыслицы смерти проявления сознания, пребывающие во временной протяженности.
Вы должны понять. Если вы свободны настолько, чтобы избрать даже вызывающую у вас ужас смерть, то Бог предлагает вам держать вас, в каждый миг временной протяженности, вас и всё ваше бытие, под своим взглядом, вырывая вас, таким образом, у смерти, и сделать так, чтобы со всей своей временной протяженностью вы находились перед Ним. Однако для того, чтобы это стало возможным, требуется ваше согласие. Оказалась ли бы такая возможность вполне достижимой, если бы Бог, в образе Христа, не принял бы однажды достаточно человеческий облик, чтобы вы поистине могли бы пребывать вблизи Него, не будучи раздавленным Его присутствием? «Бога не видел никто никогда; единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Йн. 1: 18). А в Царстве, в котором, если вы захотите, вам будет дано жить вечно, вы будете лицезреть Бога/Христа, Бога, облаченного в преображенную плоть Христа, в Его плоть, доведенную до пределов божественного естества. Ибо как сможете вы лицезреть Бога, не подвергаясь уничтожению?
А крест? К чему этот крест? Этот источник соблазна? И — к чему страдание и смерть? Страдание, необходимое для жизни, но отвлеченное от своей цели — жизни? — Оно — во имя сохранения жизни. Смерть же — только превращение, пока сознание не сделало её смертью. Если это — так, а это так, — то вам следует понять, что Богу всё это было угодно для Себя, что Ему потребовалась эта трехдневная схватка в глубине могилы для того, чтобы вырвать с корнем всю совокупность зла и смерти из всей совокупности бытия.
Поскорее переверните эту страницу: мне стыдно за неё. Поспешите обратиться к Евангелиям, к любому месту в них: там сказано всё, но куда проще, убедительнее, правдивее. Эти слова — всего лишь попытка сказать, что если Искупление — выше понимания, то оно не бессмысленно. В Откровении Искупления, в Откровении Сотворения мира для нас нет ничего недосягаемого, неуловимого, непостижимого — ничего такого, что противоречило бы свету нашего разума. Над-естественное — из области того, что — над естеством; оно не противоестественное. Слово, ставшее Плотью, призванной спасти, — это Слово, создавшее, в начале, всеохватность бытия. Понять его полностью невозможно: inter finitum et infinitum non est proportio[193]; тем не менее, раз уж природа — творение Бога, то ничто в природе (а ваш разум — часть этой природы) никогда не противоречит ни одному Слову, явленному в Откровении.
Откровение недосягаемо, оно трансцендентно, неуловимо, но не невразумительно.
Надо верить, чтобы понимать. Вера приводит к пониманию. Понимание не обязательно приводит к Вере. Христианство по своей природе не противоречит усилиям разума.
Книга Четвертая Испытание кризисом
То, во что мы неуклонно веруем, не ранит ни чувство, ни разум. Да и странно было бы, если бы Вера, которой жила самая деятельная часть человечества, оказалась в противоречии со здравым смыслом. Конечно, вокруг колыбели Христа собрались пастухи и волхвы. Что пастухов — больше, так это оттого, что и в жизни их больше; но ведь есть еще и волхвы, да и прибыли они издалека. У них — свое, законное место.
Моя цель — выразить свою веру. Моя вера — наша вера. Но подобно тому как «в доме Отца Моего обитателей много» (Ин 14: 2), так много есть и способов высказать одно и то же исповедание веры.
На вопрос: «А вы за кого меня почитаете?»[194] — Петр ответил: «Ты — Христос, Сын Бога Живого[195], Тот, кто должен был прийти». Надо быть блаженным, как Петр, чтобы ответить столь кратко и столь выразительно.
На более простой вопрос: «А ты за кого себя почитаешь?» — я постараюсь ответить так: «Верую, что я есмь в мире истинном, наделенном смыслом». Смысл этого мира содержится в дополнительной информации, добавляющейся к неполному тексту книги природы, несколько страниц которой мы перелистали вместе. Вам известна Книга[196], можете и дальше читать ее без вожатого. В своем сердце вы отыщете более надежного вожатого, чем тот, каким мог бы стать для вас я. Слову Божьему не нужны ученые толкования. Оно само толкует себя лучше всего. Вначале читайте. Затем вы ощутите потребность учиться. Но вся ученость человеческая не стоит простых слов притчи, этой нити истории, истории, заключенной в истории, нити, которая соединяет наши жизни сразу с историей, природой и миром.
Убедить вас я не пытаюсь, это не в моей власти. Вам хватит того, что взаимосвязанность, запечатленная в нас, существует, и что если когда-нибудь вам захочется познать ее, она для вас открыта.
* * *
Привлекать насмешников на нашу сторону — не мое дело. Их хохот уже доносился до ваших ушей. Они насмешничали и по поводу ковчега патриарха Ноя, и тогда, когда старик Авраам вышел из Харрана на поиски неведомых стран там, за реками. Они насмешничали и у подножья креста, на котором был распят Иисус, и на скамьях цирка, на арене которого горстка упрямцев тщетно противостояла укусам хищников. Они насмешничают и поныне, и приходится признать, что все мы даем для этого повод: и я, и все, кто нашего толка. И для нас это всё более очевидно. И вот отчего мы внезапно так оробели. Может ли то, во что мы веруем, выдержать испытание кризисом, испытание жизнью?
Глава XVII Испытание кризисом
Происходящее среди людей моего толка у меня, по правде говоря, не вызывает особой тревоги. Самым острым образом я воспринимал все эти события несколько лет назад, когда кризис обрушился на нас со всей силой[CXIII]. Кризис Церквей вошел в жизнь каждого из нас. Самоудовлетворенность интеллигенции вызвала ожесточенную критику со стороны тех, кто не числит себя по этому разряду. Прозвучали протесты. Кто не помнит, что самый, возможно, красноречивый — и остающийся актуальным, — исходил от Мориса Клавеля: его книга, вышедшая в данной подборке под общим серийным названием «Во что я верую», представляет собой ответ на кризис Церкви. Этот ответ свободен как от ненависти, так и от уступчивости.
