Джордж Макдональд - Сэр Гибби
Однажды Джанет предложила ему прочесть несколько парафраз. К своему величайшему изумлению, он обнаружил там ту же прелесть и красоту (пусть на этот раз и беззвучную), которую Донал когда–то извлекал для него из книги баллад. Радость его не знала границ. Он вскочил с места, заплясал, засмеялся и снова встал на одну ногу: только так он мог выразить своё полное бессилие сказать о своих чувствах и выплеснуть переполнявшее его ликование.
Как–то раз через несколько недель после того, как Гибби начал читать самостоятельно, Джанет заметила, что он сидит в своём углу и сосредоточеннее, чем обычно, пытается написать что–то на дощечке, то и дело останавливаясь и погружаясь в свои мысли, а потом снова принимаясь за работу. Она подошла поближе и заглянула ему через плечо. На самом верху доски он написал слово give, рядом — giving, а чуть пониже были выведены слова gib и gibing. Ещё чуть ниже Гибби снова написал gib и теперь явно размышлял, как же его продолжить. Внезапно он вскинулся, как будто нашёл то, что искал, и быстро, как бы боясь, что догадка вот–вот ускользнёт от него прочь, добавил в конце слова букву у, таким образом составив слово giby. Только тут он впервые поднял голову и оглянулся, ища глазами Джанет.
Увидев её, он с сияющей улыбкой соскочил с табурета, поднял дощечку к её глазам и грифелем указал на получившееся слово. Джанет не знала такого слова, но прочитала его так, как оно было написано, произнося в начале не «г», а «дж» и, уж конечно, не узнавая в этом слове уменьшительной формы имени Гилберт. Гибби резко замотал головой и грифелем указал на первую букву слова give, написанного выше. Джанет слишком долго учила своих детей, чтобы не понять, что он имеет в виду, и немедленно произнесла слово так, как хотел её ученик. Услышав своё имя, Гибби пустился было в дикую пляску радости, но внезапно снова посерьёзнел, уселся и снова начал над чем–то думать и водить грифелем по доске.
На этот раз его размышления тянулись так долго, что Джанет опять принялась хлопотать по хозяйству. Наконец он поднялся и, с задумчивым сомнением поглядывая на то, что написал, принёс ей свою доску. Джанет увидела, что на ней написаны слова galatians и breath, а под ними красуется непонятное galbreath. Джанет прочитала все эти слова одно за другим и наконец произнесла последнее слово именно так, как хотел того Гибби, увенчав успехом все его усилия. Он опять закрутился волчком от восторга, но так же неожиданно остановился и поднёс доску к её глазам. Он показал сначала на giby, а потом на galbreath, и Джанет послушно прочитала их вместе. На этот раз бешеного танца не последовало. Гибби стоял и, казалось, ожидал какого–то результата. Джанет с самого начала предполагала, что малыш имеет в виду себя, но сейчас её сбило с толку то, что написанная фамилия была фамилией самого лэрда, и, усомнившись, она подумала, что, может быть, он просто пытается написать имя человека, известного всей округе. Размышляя обо всём этом, она медленно и нерешительно попробовала поправить его и назвала настоящее имя лэрда:
— Может быть, Томас? Томас Гэлбрайт?
Гибби снова замотал головой и вернулся в свой угол. Через несколько минут он принёс ей доску, где не было больше ничего кроме трёх слов: sir giby galbreath. Когда Джанет прочла их вслух, Гибби начал от радости тыкать грифелем себе в лоб и победно запрыгал: впервые в жизни ему удалось сообщить что–то другому человеку с помощью слов!
— Так вот, значит, как тебя зовут, да? — сказала Джанет, по–матерински глядя на него. — Сэр Гибби Гэлбрайт?
Гибби неистово закивал. «Наверное, мальчишки прозвали», — подумала Джанет про себя, но продолжала смотреть на Гибби, сомневаясь в верности своего заключения. Она не помнила, чтобы в семье Гэлбрайтов кто–то носил титул, но в памяти её закопошились бесформенные призраки однажды слышанных и забытых вещей. Постой–ка, разве не говорили о том, что где–то и когда–то всё–таки был некий сэр Гэлбрайт? Только вот как его звали?
Джанет всё так же смотрела на Гибби, пытаясь ухватить то, чего не могла увидеть. К тому времени он тоже затих и уставился на неё, не понимая, почему она так странно на него смотрит.
— И кто же так тебя назвал? — наконец проговорила Джанет, указывая на дощечку.
Гибби взял дощечку, кинулся к своему табурету и после многотрудных размышлений и усилий притащил ей два слова: gibyse fapher. Секунду Джанет глядела на них в замешательстве, но потом догадалась исправить p на t.
Гибби полностью одобрил её действия.
— А кто был твой отец, малыш? — спросила она.
Ответ занял у Гибби ещё больше времени и усилий. В конце концов, он принёс ей совершенно загадочное asootr, и поскольку в голове у неё всё время крутилось слово «сэр», она никак не могла понять, что он имеет в виду.
Увидев, что ему не удалось ничего ей объяснить, Гибби вскочил ногами на стул, пошарил рукой на каменном выступе, огибавшем весь домик и служившем его обитателям отличной полкой, нащупал там воскресный башмак Роберта, схватил его, скатился с ним на табуретку, зажал его между коленями и начал с удивительной точностью изображать, что он чинит и латает этот самый башмак. Джанет сразу стало ясно, что Гибби прекрасно знаком с сапожным делом, и она немедленно узнала написанное на доске слово: a sutor, сапожник. Она улыбнулась про себя, мысленно представив сочетание титула с таким ремеслом, и заключила, что по крайней мере, «сэром» Гибби действительно называли просто в насмешку. И всё равно, всё равно — то ли от неясных воспоминаний, то ли от того, что в мальчике было некое врождённое благородство, никак не соответствовавшее его нынешнему положению, — сомнения не оставляли её, хотя она даже не понимала, в чём, собственно, сомневается.
— Так как же нам тогда тебя называть, пичуга? — спросила она, желая посмотреть, кем он считает себя сам.
В ответ он указал на слово giby.
— Ну что ж, Гибби так Гибби, — откликнулась она.
Стоило ей впервые обратиться к нему по имени, как он снова пустился в дикий пляс радости, а потом неподвижно замер на одной ноге, сияя от восторга: наконец–то его узнали по–настоящему, таким, какой он есть!
— Что ж, Гибби, — продолжала Джанет, — значит, так мы и будем тебя звать! А теперь пойди–ка посмотри, не ушла ли куда наша Красуля.
С того самого часа вся семья начала называть Гибби по имени. Правда, о его фамилии никто никогда не упоминал. Роберт и Джанет решили, что мудрее будет избегать всего, что могло бы снова привлечь к Гибби внимание лэрда. Поэтому вторую половину его родового имени они отложили в сторону до поры до времени, как родители убирают от ребёнка слишком опасный или слишком ценный для него подарок.
Глава 25
Слухи
Почти с самого первого дня своей новой жизни на Глашгаре Гибби начал неудержимо расти — то ли от обилия чудесной еды и целительного воздуха, то ли от того, что он постоянно носился по горам, то ли от переполнявшего его безудержного счастья. Он рос так стремительно, что вскоре забавно вздёрнувшиеся ситцевые штаны только–только прикрывали ему колени. Но где–где, а в Гормгарнете, где мужчины носили килты ничуть не реже, чем штаны, никто не придавал этому ни малейшего значения. Жилистые руки и ноги Гибби заметно выросли, но оставались такими же мускулистыми и гибкими. Поскольку целыми днями он только и делал, что бегал по горам вверх–вниз, грудь его сильно раздалась, лёгкие стали мощными и закалёнными, и в конце концов, он стал таким сильным, быстрым и выносливым, что не хуже самого Оскара мог загнать в стадо беспутную овцу, со всех ног удиравшую от своего пастуха. Вместе с телом мужал и его характер. Вскоре хладнокровию и храбрости Гибби можно было только позавидовать. Даже в прошлом, когда жизнь его протекала, по большей части, в долине, Гибби не особенно обращал внимание на страхи. Сейчас он вообще о них позабыл и готов был в одиночку выйти на поединок с диким горным буйволом — с той же радостью, с какой по просьбе Джанет привязывал Красулю к её стойлу в хлеве.
Однажды Донал, благодаря помощи одного из своих приятелей и доброте тётушки Джин, неожиданно получил полдня свободного времени и отправился повидать родителей. Посидев немного с матерью, он решил пойти отыскать Гибби. Он долго бродил по горе, оглядываясь по сторонам и громко окликая его по имени, но так и не обнаружив друга, наконец вышел к крохотному горному озерцу, спрятавшемуся в ущелье. Называлось оно Мёртвой ямой, и стоило Доналу вновь увидеть его тёмную гладь, как он почувствовал, что к нему, почти с прежней силой, возвращается благоговейный трепет, даже ужас, с которым он смотрел на это озерцо в детстве, — неописуемый страх, порождённый смутными ощущениями глубины, темноты, бесчисленных запутанных ущелий, прячущихся под водой, и неведомых рыб, похожих на скользких змей. Хотя эта яма была на поверхности совсем маленькой, глубины её и в самом деле никто не знал, и поэтому даже люди с гораздо менее живым воображением, чем у Донала, несколько побаивались того, что может скрываться под её загадочными водами.
