Неизвестен Автор - Лекции о сущности религии
постольку он, стало быть, - однако только для нас, - отличное от них существо, но его отличие теряется в испарениях и синеве неба; Юпитер есть так он и называется - небо, эфир, воздух; вместо холодного воздуха, сырого воздуха поэты говорят даже - холодный Юпитер, сырой Юпитер; его отличие истекает с каждой дождевой каплей, которая падает с неба на землю, оно улетучивается, как метеор, с каждой стрелой молния. Так, например, Плиний называет молнию то творением Юпитера, то частью Юпитера. Поэтому для римлян сама молния представляла собой нечто священное, божественное;
она у них прямо называется священною молнией, священным огнем. Как мало существо этих богов, по крайней мере первоначально, отличается от существа природы, до какой степени их существо растворяется в существе природы, не имеет характера устойчивой личности, мы увидим, если ближе ознакомимся с древними религиями и заметим, как они даже те явления природы, которые в наших глазах совсем не представляются и не воспринимаются в виде личностей, существ, тем не менее почитали за богов. Так, например, персы обожествляли дни и времена дня, утро, полдень, послеполуденное время, полночь; египтяне обожествляли даже часы; греки - kairos, благоприятный момент, движения воздуха, ветра. Также и персы, что, однако, в данном случае безразлично. Но бог, существо которого есть ветер, - что это за улетучивающееся, преходящее существо? Или кто может бога ветра отличить от ветра? Греческие и римские исторические книги кишат чудесными историями, но эти чудеса отнюдь не имеют значения чуда в смысле монотеизма, по крайней мере развитого монотеизма, они имеют более поэтический, наивный характер, они создания скорее натуралистического, чем теологического суеверия, они совсем не такие доктринерские, преднамеренные чудеса, как чудеса монотеистические. От обмана жрецов мы, разумеется, здесь отвлекаемся.
В монотеизме же существо бога, хотя оно первоначально есть не что иное, как отвлеченное и отделенное от чувств существо природы или мира, представляется существом, отличным от мира и его существа. Здесь поэтому идут насмарку поэтическое простодушие и патриархальный уют политеизма. Здесь начинается рефлексия, бог критически отделяется от мира; здесь во главе мира, природы, становится бог-деспот, перед волей которого сгибается и воле которого безвольно и безлично подчиняется все, деспот, который простым приказом вызвал к жизни мир. "Как он говорит, - значится в Библии, - так и делается, как он приказывает, так оно и есть". "Он приказывает - и так творится". "Он может творить все, что хочет". Стоя на этой точке зрения, хотя и не в самом начале, но при дальнейшем развитии монотеизма, человек именно потому, что он различает природу и бога, человек имеет уже представление о способах деятельности природы в отличие от способов божеских. Он верит в особые действия бога, которым он в отличие от действий природы дает имя чудес. Тем не менее, однако, и на этой точке зрения стоя, до тех пор, пока его религиозные представления еще не ограничены разумом, неверием, пока он еще живет в ненарушимой, деятельной вере, он еще представляет себе действия природы действиями бога. Остановимся по этому случаю на уже приведенном нами из Лютера примере с хлебом. Если бог сохранит человека без пищи, без хлеба, то это - явственное чудо, ибо здесь человек, очевидно, сохраняется чудесным образом, но если бог сохраняет человека при помощи хлеба, то и здесь не в меньшей степени есть действие бога, есть чудо, ибо бог здесь действует в равной море, но только под видом хлеба; ибо не сила хлеба, а сила бога питает и сохраняет тело. Существа природы - личины, тени, за которыми и под видом которых действует бог. Поэтому хотя различие между действиями природы и действиями бога здесь уж осознано человеком, тем не менее здесь все же еще налицо, собственно говоря, только чудеса, поступки, действия бога; ибо действия природы - только кажущиеся действия, обычные действия и явления природы, - только затаенные замаскированные действия бога, чудеса же в собственном смысле слова - лишь свободные от покровов, обнаженные действия бога; в одном случае бог действует только инкогнито, в другом же - во всем своем божественном величии. Короче говоря, как при патриархальной или политеистической точке зрения бог теряется в природе, его отличие от природы неуловимо, ничтожно,- так здесь наоборот, при точке зрения настоящей веры в бога, теизма или монотеизма, теряется природа; ее существо стушевывается перед существом бога; за ней не признается существования собственной силы и самостоятельности.
Здесь бог есть единственно действительное, единственно действующее и деятельное. Магометанство высказало эту мысль со всей энергией восточной фантазии и пыла. Так, например, один арабский поэт говорит: "все, что не бог, ничто", а в "Развитии понятий магометанского исповедания веры" Эль Сенуси значится: "невозможно, чтобы рядом с богом что-либо существовало и при том самостоятельно действовало". Точно так же ведется борьба против тех магометанских философов, которые утверждают, что бог не является в каждый данный момент заново действующим и творящим в мире, но что мир продолжает самодеятельно существовать благодаря той силе, которая однажды в него была вложена богом; против них ведется борьба и выдвигается утверждение: "Ничто не имеет действенной силы кроме бога, и если взаимная связь между причиною и следствием, существование которой мы в мире признаем, заставляет нас верить в то, что это есть самодеятельность мира, то мы ошибаемся; сама эта связь есть лишь свидетельство вечно действующей силы божией". Но даже и философы магометанской религии высказывали это последовательное и строго религиозное отрицание самодовлеющей и самостоятельной деятельности природы. Так, арабские ортодоксальные философы и теологи, мотекаллемины, верили и учили, "что мир творится постоянно вновь и потому является непрестанным чудом, что нет ненарушимого существа вещей, нет необходимой связи между основанием и следствием, между причиной и действием", - утверждения, с необходимостью вытекающие из признания всемогущей силы воли и чудотворной деятельности божией; ибо если бог все может, то не может быть и необходимой связи между существом, или основанием, и следствием. Эти арабские ортодоксы утверждают поэтому совершенно правильно, с точки зрения теологии, что "нет противоречия в том, если что-нибудь произойдет с вещью против ее природы, ибо то, что мы имеем обыкновение называть природою вещей, есть не что иное, как обычный ход вещей, от которого воля бога может отклониться. Не невозможно, чтобы огонь производил холод, чтобы земной круг был превращен в небесный свод, чтобы блоха могла стать такой же большой, как слон, и слон таким же малым, как блоха; каждая вещь могла бы быть иной, чем она есть". Эти примеры они приводят, однако, - замечает Риттер, из сочинения которого "О нашем знании арабской философии" взяты эти цитаты, - только для пояснения их тезиса, что "если бы богу было благоугодно, то он мог бы сотворить другой мир и с тем вместе другое устройство природы". Или, вернее: это представление о том, что все могло бы быть иным, чем оно есть, что нет необходимой природы вещей, есть лишь следствие веры, что бог все может, что богу все возможно, что, стало быть, воле божией не противостоит естественная необходимость. И среди христиан было довольно не только теологов, но и философов, не признававших существования рядом с волею божией какой-либо естественной необходимости и отрицавших за вещами вне бога всякую причинность, всякую самодеятельность и самостоятельность.
Но этот взгляд, хотя он и последовательно и строго религиозен, тем не менее слишком противоречит естественному человеческому разуму, слишком противоречит опыту, тому чувству, которому природа невольно дает себя знать как самодеятельная сила, чтобы человек, - по крайней мере прислушивающийся к голосу разума и опыта, - мог сохранить этот взгляд. Человек поэтому отказывается от этого взгляда и признает за природой самодеятельность действий; но так как для него в то же время отличное от природы существо, бог, есть существо действительное и действующее, то перед ним оказывается двоякого рода действие: действие бога и действие природы;
действие природы - как непосредственное, ближайшее;
действие бога - как посредственное, отдаленное. Бог не производит здесь непосредственных действий; он действует не без посредства подчиненных посредствующих причин, которые и являются естественными существами. Они называются подчиненными или вторыми причинами, потому что первая причина есть бог, средними или посредствующими причинами, потому что они именно те средства, при помощи и силою которых бог действует, но не средства в смысле старой веры, являющиеся лишь произвольными и безразличными инструментами в руке всемогущества, а средства в том смысле, в каком, например, глаз можно назвать средством зрения, - средства, имеющие собственную природу и силу, необходимые средства. Но бог здесь поступает и действует не только не без участия естественных причин, он поступает только сообразно этим причинам, он поступает не как неограниченный, абсолютный монарх, который распоряжается вещами, как хочет, который делает вещь также и тем, что противно ее природе (огонь водою, пыль - хлебным зерном, кожу - золотом), нет, он правит здесь лишь согласно законам природы; он правит, как конституционный монарх. Король, с точки зрения конституционного, а именно английского государственного права, как это точно выражено, может управлять лишь согласно законам, и точно так же бог с точки зрения рационализма, ибо точка зрения, с которой мы сейчас имеем дело, есть не что иное, как так называемый рационализм, взятый нами здесь, однако, в самом широком смысле слова, правит только согласно законам природы. Конституционализм, как выражаются немецкие государствоведы, ставит пределы "злоупотреблению государственной властью", а рационализм ставит предел злоупотреблению божественным всемогуществом и произволом, то есть чудотворчеству. Различие между конституционализмом и рационализмом в этом отношении лишь то, что рационалистический или конституционный бог может делать чудеса - ибо рационалист не отказывает богу в возможности делать чудеса, - но он их не делает, конституционный же монарх, или суверен, может не только злоупотребить своею властью, но и действительно ею злоупотребляет всякий раз, когда ему это захочется. Неограниченный монарх царствует и управляет или, по крайней мере, вмешивается в управление всякий раз, когда ему захочется, конституционный же монарх, напротив того, царствует, но не управляет, точно так же и конституционный или рационалистический бог, который лишь стоит во главе мира, но не вмешивается непосредственно, подобно старому абсолютному богу, в управление миром. Короче говоря, подобно тому, как конституционная монархия есть монархия, ограниченная демократией или демократическими учреждениями, так же точно рационализм есть теизм, ограниченный атеизмом или натурализмом, или космизмом, короче говоря, элементами, противоположными теизму. Или: подобно тому, как конституционная монархия есть лишь ограниченная и встретившая себе препятствия демократия, которая поэтому необходимо ведет в своем развитии к истинной и совершенной демократии, точно так же современный рационалистический теизм, или вера в бога, есть лишь ограниченный и встретивший себе препятствие, непоследовательный атеизм или натурализм. Ибо что такое бог, который поступает лишь сообразно законам природы, чьи действия суть лишь действия природные? Он лишь бог по имени, по содержанию же не отличается от природы; он бог, противоречащий понятию бога; ибо только бог, неограниченный, не связанный никакими законами, творящий чудеса, спасающий человека - по крайней мере, соответственно его вере, его воображению - из всех бед, есть бог. Но бог, который, например, помогает в болезнях лишь через посредство врачей и лекарств, есть бог, который не более помогает и может помочь, чем врачи и лекарства; это совершенно излишний, ненужный бог, бог, имея которого я ничего не выигрываю, по сравнению с тем, что я имел бы и без него через посредство одной лишь природы, и при потере которого я, стало быть, ничего не теряю. Одно из двух:
