Елена Романенко - Нил Сорский и традиции русского монашества
Оговаривая меру «пищи и пития», Нил Сорский особо подчеркнул, чтобы «пианство же пити» в скиту не держали «никоего питиа»[472]. В этом он, очевидно, придерживался устава Кирилло–Белозерского монастыря. Пахомий Серб, написавший «Житие и подвиги преподобного отца нашего игумена Кирилла», особо отметил, что Кирилл Белозерский «устави же не токмо же при своем животе меду и иному, елика пианства имуть, не быти, но паче и по своем преставлении таковым не обретатися повеле»[473].
Нил Сорский в своем «Предании» строго предупреждал братию об опастности «самочинства» в скиту, т. е. жизни по своей воле. «Мноземъ же ненавидимо, еже по Бозе своеа воля отсечение, но свое кождо оправдание лихоимствуетъ. О таковых въ Божественней Лествици рече: лучши есть отгнати, неже своа воля оставити творити»[474].
Этот принцип монастырской жизни сохранил в своем монастыре и ученик старца Нила — преподобный Иннокентий (Охлябинин). В разделе «О самочинниках» своего «Завета» он записал: «Аще который братъ нашь инокъ не въсхощет управляти свое жительство по божественныхъ заповедех и по написанию господина и учителя моего старца Нила, и по сиему нашему письмени, но убо самочиниемъ и самовольством въсхощет водитися, таковаго настоятель и братиа да накажут. Аще ли и по наказании не исправится, сего убо настоятель и братиа измещут от пустыни, яко плеву от жита» (РНБ. Кир. — Бел. № 25/ 1102. Л. 286 об.). Раскаявшихся принимали обратно.
Нил Сорский в своем «Предании» различает «самочинников» и согрешающих «от разленениа или небрежениа». Все согрешения иноков должны были исправляться только духовным наставлением. «Предание» Нила Сорского, как и «Предание» Саввы Освященного, почти ничего не упоминает о монастырских наказаниях. Скитский устав не предусматривал разработанной системы наказаний, как, например, общежительный устав Пахомия Великого[475].
«Аще ли же кто отъ братии от разленениа или небрежениа испадеть отъ преданныхъ ему в нёкых, исповедати подобаетъ сиа настаящему, и тъи, якоже подобаетъ, исправить съгрешениа. И тако аще в келии лучится съгрешение, или вне где изшедшему, исповеданиемъ исправити сиа» — сказано в «Предании» Нила Сорского[476]. Нежелающие изменить свою жизнь должны были оставить монастырь. В «Предании» Саввы Освященного говорится, что, если иноки повинны в раздоре до драки и не примирятся, их надо изгнать из лавры; если повинны в пьянстве, сварах, нанесении обид, составлении партий, пусть исправятся или удалятся. Основное лаврское наказание (епитимья) заключалась в том, чтобы безвыходно находиться в келье (кроме богослужебных часов) на покаянии[477]. Иноки, ушедшие из лавры по своей воле, уже не могли вернуться. В Нило–Сорском скиту это правило смягчалось. Как свидетельствует «Повесть о Нило–Сорском ските», самовольно ушедших, но раскаявшихся и вернувшихся принимали вновь в скит[478].
В свое «Предание» Нил Сорский поместил, видимо, не все правила, которые действовали в его скиту. Типикон, очевидно, дополнялся устной традицией, освященной авторитетом старца Нила. Оставляя «Завет» своему монастырю, преподобный Иннокентий прямо ссылался на своего «учителя старца Нила», хотя не все правила из его «Завета» можно найти в «Предании» Нила Сорского. Именно из «Завета» преподобного Иннокентия мы узнаем, что в вопросах собственности Нил Сорский держался древних скитских уставов[479].
Понятие «мое» в скиту практически отсутствовало. Одной из высших добродетелей скитского инока было полное нестяжание. Келья также не являлась его собственностью. Если монах уходил из скита, то терял все права на нее. Если даже возвращался, то не мог требовать назад ту же келью. Это решалось только по воле настоятеля.
«Аще кто брат нашь инокъ» — сказано в «Завете» преподобного Иннокентия — «поставит себе келии въ пустыни нашей, и потомъ аще отидет ис пустыня сея, и тѣхъ келей не отдати, ни продати никому и не купити у него никому. Но владают тѣми келиами настоятель и ту живущая братиа. Аще ли преже реченный братъ възвратится в пустыню сию, и убо надъ rfeми келиами власти не имат» (РНБ. Кир. — Бел. № 25/1102. Л. 285 об.).
Если инок даже купит келью в монастыре, то, уходя, все равно не имеет над ней власти. И если возвратится, не может ее требовать назад: «и по отхождении и по прихождении, не имут власти над тѣми келиами» (РНБ. Кир. — Бел. № 25/1102. Л. 286).
Это правило о собственности сближает скит с общежительным монастырем, где инок не имел власти и «над чашей». В особных житиях каждый монах покупал себе келью сам, а затем распоряжался ею по собственному усмотрению. В скиту действовал иной принцип: «а живущаа братиа иноци на мѣстѣ сиемь да не торгуют келиами, ни меняют промежи себя, но кииждо въ своихъ келиахъ живеть» (РНБ. Кир. — Бел. № 25/1102. Л. 286 об.).
Правила «о келье» из «Завета» преподобного Иннокентия вполне согласуются с «Правилами Саввы Освященного», где сказано, что уходящий из лавры монах не имеет права «свои келии или совершенно продать или подарить их, но принадлежит это право святой обители», а достойные и нуждающиеся иноки должны получать кельи от игумена; даже старец не мог оставить келью своему ученику. Интересно, что на Афоне в скитах действовало то же правило о келье. Преподобный Максим Грек в своем «Послании» 1518–1519 гг. к великому князю Василию III, упоминая об устройстве скита в Карее, заметил о правиле собственности на келью: «Келлии же те разсеани в ските Карейском.., от них же множайшии продаются хотящим на месте том пребывати, и на толики лица купяться и на два и три, яже умръшим купившим паки возвращаются под власть монастырскую»[480].
Таким образом, «Предание» Нила Сорского, несмотря на свою лаконичность и кажущуюся простоту, является сложным духовным произведением в жанре монастырского типикона. Здесь воплотился и обрел чеканные формулировки весь жизненный и духовный опыт великого старца: его глубокие знания традиций как древнего палестинского и египетского монашества, так и современного ему — афонского и русского. Из множества правил монастырской жизни, которые содержатся в святоотеческих творениях, житиях святых, преподобный выбрал те, которые считал наиболее необходимыми для того, чтобы оградить свой скит от влияния «мира» и внутренних «нестроений».
Богослужебный устав и «Правило келейного пребывания иноков»
Общее последование церковного пения и служб в Нило–Сорском скиту совершалось по Иерусалимскому богослужебному уставу, как сказано в каноннике Нилова скита (РНБ. Кир. — Бел. № 489/746. Л. 1), но с особенностями, присущими скитскому уставу. Каждое воскресенье полагалось служить «всенощное скитское, молебен и обедню», на двунадесятые праздники — «всенощное скитское и обедню», также «преподобным многим» — всенощное скитское и обедню.
От службы общежительных монастырей скитское всенощное отличалось своим составом и продолжительностью. Накануне всенощного около шести вечера иноки собирались в храме и пели вечерню, после чего ставилась общая трапеза, если день был непостный. Те, кто хотели воздержаться от пищи (кому было по силам) ради всенощной, могли отказаться. После трапезы иноки проводили время в беседах духовных или в «прочитании» святых писаний. Это было время духовного общения монахов скита. Кому «требовалось вкусити сна», мог немного отдохнуть до «съмрака». В первом или во втором часу ночи (считая от захода солнца) начиналось всенощное бдение и продолжалось всю ночь до утренних зорь (ГИМ. Епарх. № 349/509. Л. 3, 5).
После обычных начальных молитв вычитывали сразу три кафизмы (из Псалтири) подряд и канон Пресвятой Богородице. После молитвы «Достойно есть» все садились и слушали Божественные писания. Чтение продолжалось час или два (по усмотрению настоятеля). Читали внятно, не торопясь, как бы рассказывая, чтобы все было понятно. Если кто из монахов что–то не понимал, то спрашивал и слушал объяснения. «Чтение седим послушающе со вниманием, аще кто требует просити во упознание прочитаемых святых писаний, да вопрошает» — сказано в правиле всенощного бдения Нилова скита (РНБ. Соф. № 1519. Л. 20 об. — 21). После чтения начиналась исповедь: брат, стоя перед иконостасом, исповедовал свои согрешения. «Таковой приходит пред иконостас, первие творит поклон ко святым иконам со смирением. Та ж обратитца ко отцу и братии, творит стих. И падает на лицы своем посреди, исповедуя злая своя, ими же есть удержан, и прося прощения и молитв отца и братии, еже помолитися о нем избавитис ему от таковых страстей молитвами их. И тако по исповедании и наказании ж от отца просит прощение. И востав, отходит на место свое» (РНБ. Соф. № 1519. Л. 21–21 об.).
Затем вновь читали три кафизмы, канон Иисусу Христу или тот, который повелит настоятель. И опять три кафизмы, стихиры празднику, в канун которого собралась братия. Если это была воскресная служба, то читался канон Святой Троице. После канона пели молитву «Достойно есть», служили литию (общее моление, совершаемое в притворе храма), далее следовали молитвы: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко», «Богородице Дево, радуйся» (три раза), «Буди имя Господне» (три раза) и опять следовало чтение божественных писаний. Потом звонили к заутрени, читали «Трисвятое», тропарь «Спаси Господи люди твоя», шестопсалмие, тропарь Воскресению или предстоящему празднику и 17–ю кафизму (таким образом, на скитском всенощном вычитывали 10 кафизм). После тропарей «Ангельский собор» совершался выход с Евангелием. Затем следовало чтение канона, на седьмой песни канона читали Пролог, в это время можно было сидеть. Затем следовала «Песнь Богородицы»: «Величит душа моя Господа» (ее не пели, а говорили на скитской службе), канон, «Великое славословие» (по правилу скитской службы, все молитвы, тропари, кондаки читались, пели только «Достойно есть» и «Великое славословие»), молитвы и отпуст, затем молитвы первого часа дня и отпуст. В седьмом часу утра, когда «приспеет нощь к дневным зорям», в скиту заканчивалась утреня.
